Как не потерять почву под ногами в век стремительных перемен? Рассказывает психотерапевт
Год только начался – а в Украине и в мире уже случилось немало потрясений. И если вынести за скобки чуть не начавшуюся войну в Иране, эпидемию коронавируса и сбитый украинский Боинг – остаётся глобальное потепление, благодаря которому мы этой зимой почти не видели снега. Остаются технологическая революция, предчувствие нового экономического кризиса, комплексы Путина, настроение Трампа – и десятки других факторов, которые меняют нашу жизнь, но с которыми мы ничего не способны сделать. Как справиться с этим психологически? Как не утратить равновесия в меняющемся мире? Об этом “Буквы” пообщались с психотерапевтом Спартаком Субботой.
Также в материале – о привычках, типичных для украинского общества, но давно уже неприемлемых для западной культуры. Что это за привычки? Почему они мешают нам развиваться? Что можно было б изменить в принципах создания украинской семьи?
Фигуранту недавнего интервью на “Буквах”, молодому украинскому депутату-консерватору Святославу Юрашу здесь нашлось бы много о чём поспорить.
Спартак Суббота – психотерапевт
Спартак Суббота родился в 1992 году в Хабаровске. В 14 лет закончил Киевский военный лицей имени Ивана Богуна. Имеет высшее образование психиатра, увлекался психоанализом, в 2015-м закончив магистратуру в Университете Ниццы. После чего начал учиться другому направлению психотерапии – когнитивно-поведенческой терапии (КПТ). Завершил интернатуру Оксфордской программы по КПТ при Институте психического здоровья Украинского католического университета.
На сегодня работает психотерапевтом группы быстрого реагирования СБУ, психоаналитиком исследовательского центра Seetarget, научным руководителем Института когнитивного моделирования. Ведёт частную психотерапевтическую практику.
Спартак женат, живёт и работает в Киеве.
– Поток событий в мире сейчас очень интенсивный: только январь закончился – а уже случились и сбитый Боинг, и коронавирус, и скандал с прослушкой премьер-министра, и перетасовки в российской власти. Всё больше изменений, которые прямо нас коснутся, но мы не в состоянии на них повлиять: развитие технологий, исчезновение профессий, изменение климата. У наших бабушек и дедушек нормой считалась единственная запись в трудовой книжке. Их молодость была, по большому счёту, стабильной. Мы же часто даже не можем уследить за сменой обстоятельств. Какой набор инструментов даст возможность с этим справиться психологически?
– Проявлением того, что вы описали, есть так называемое генерализированное расстройство, одна из важных ниш в когнитивно-поведенческой терапии (КПТ), которой я занимаюсь. Это страх неизвестности. Мы не знаем, что может повлиять на нашу жизнь – и из-за этого чувствуем потерю контроля. Для человека это крайне болезненно. Если ему что-то неподконтрольно – значит, это неизвестность. Если неизвестность – значит, может быть угроза. У человека есть несколько базовых страхов: страх смерти, страх быть изгнанным из группы. Страх неизвестности – один из таких.
– Насколько он актуален именно в Украине?
– Насчёт конкретно украинцев не скажу, но в целом по Европе среди всех тревожных расстройств (это также социальные фобии, панические атаки, классические и атипичные фобии) генерализированное занимает 21%. Одна пятая – это очень много. К тому же, это расстройство нередко приводит к инвалидизации. Люди настолько сильно всего боятся, что у них появляются сопутствующие заболевания. Например, депрессия – из-за того, что человек не знает, что делать со своей жизнью. Из-за того, что у него постоянно скачет состояние вегетативной нервной системы, симпатическая нервная система – в тонусе, у него увеличивается концентрация в крови адреналина, норадреналина, кортизола, начинаются панические атаки, психосоматические заболевания. Появляются мигрени, боли в голове, боли в желудке. Это всё очень связано с тревогой.
Основными векторами в работе с тревожными расстройствами в КПТ является инсталляция неизвестности. Нормализация того, что мы не можем всё контролировать. Многие люди тревожатся о чём-то конкретном, но нет людей, которые тревожатся вообще обо всём. Всегда есть какая-то часть нашей жизни, которой мы не можем управлять – и которая нас не волнует. Так, например, люди с ипохондрией – страхом смерти, страхом заболеть – могут совершенно не беспокоиться о своей безопасности.
– Могут ходить по улицам поздно ночью, например.
– Да, и это их не волнует. Тогда мы им говорим: смотрите, есть много вещей, которые вы в жизни не контролируете. И сейчас у вас есть два варианта прожить эту жизнь: или в постоянных страхе и панике, или с принятием неизвестности и реализации себя как личности во всех сферах. Это полярные позиции, что не очень хорошо. Но главный здесь принцип, чтоб люди понимали: ваша тревожность не улучшает ни продолжительность, ни качество вашей жизни. Беспокойство проблем не решает.
– Один из примеров такой тревожности нередко встречается в последний год. Многие из, например, моих знакомых голосовали не за того кандидата, который, в итоге, стал президентом. Выиграли не “наши” – и в итоге до сих пор любой промах новой власти эти люди активно критикуют, а позитивы ставят под сомнение. Есть опасения, что неизвестно, что будет со страной. Не сдадут ли нас врагам? Не обанкротится ли экономика? Не пора бы эмигрировать?
– Это касается генерализированного тревожного расстройства, но в большей мере это страх будущего. Мы не знаем, что будет. И это правда, но нам нужно ссылаться вот на что. У нас были разные президенты и политические ситуации. Какова вероятность, что при данном политическом раскладе случится тот худший сценарий, о котором вы думаете сейчас? Мы всегда задаём вопрос: какой худший сценарий вы себе представляете? Человек, например, говорит: “Ну, вот, пришёл новый президент – не тот, за которого я голосовал. Дальше – я потеряю работу, буду нищим, не смогу себя реализовать”. Окей, мы тестируем эту мысль. Создаём три гипотезы: худшую, лучшую и реальную.
Спартак Суббота
Люди ведь берут, как правило, полярные варианты: или чёрное, или белое. Мы оцениваем худший сценарий. Спрашиваем: “Сколько времени нужно, чтоб вы полностью обнищали?” “Ну, год”. “Хорошо: если за год мы полностью обнищаем – то за полгода мы станем бедней где-то наполовину, правильно? Значит, мы на четверть обнищаем за четверть года, так? Четверть года – это один сезон. Давайте посмотрим, насколько сильно ваше положение изменилось за сезон?” И мы смотрим – и видим, что люди не теряют четверть своего дохода за сезон. Говорим: “Хорошо, какова вероятность, что за ещё один сезон вы потеряете половину своего дохода?” Мы заставляем человека оценивать ситуацию, потому что часто он мыслит эмоциями. И проявляется частая ошибка: “Если я так думаю – значит, это так и есть”. Или: “Если я так чувствую – значит, так произойдёт”.
– То есть, стоит рационализировать?
– Да. Люди эмоциональные существа. Иногда люди с паническими атаками говорят: “Вот, я могу зайти в лифт – и на меня нападут”. Мы на терапии спрашиваем: “Сколько раз у вас была паническая атака?” Нам: “Ну, раз 300-400. Почти каждый день панические атаки”. “Сколько раз вы умирали?” “Ни разу”. ”А сколько раз было ощущение смерти?” “Каждый раз”. “Что это может значить? Что ваша нервная система перевозбуждена и сигнализирует о том, что вы можете умереть, если не будете что-то делать. Но значит ли это, что вы умрёте?”
– В статьях и радиопрограммах в Вашим участием Вы не раз приводили в пример подходы, которые в нашем обществе приемлемы и привычны, но по сути являются насилием, нарушением личного пространства. Например, “Почему ты такой худой? На, съешь ещё”. Или: “Когда ж ты уже женишься?”.
– Да, это оскорбительно. Неприемлемо. Во-первых, такие фразы не делают человека счастливым. Во-вторых, они не делают его более полным, если он был худым. Понятно, что это у нас делается не со зла, нет желания причинить человеку вред. Просто у нас нет культуры личного пространства, она не воспитана. В тех же скандинавских странах никто не лезет с этим.
Многие люди путают понятие семьи, говоря, что семья – это сплочённость. Да, это когда один индивид создаёт комфортные условия для развития другого индивида. И в этом смысле такая забота понятна. Но дело в том, что мы отличаемся от многих других животных тем, что у нас есть самосознание. Мы можем осознавать себя, воспринимать себя, у нас есть самооценка. У котов, например, её нет. И мы можем считать, что коты очень надменные – но они не надменные, они просто не понимают, что происходит. У них нет возможности такой. А у нас есть, и мы сами можем решить, сколько нам есть и когда жениться.
– Раньше это помогало выживать.
– Да, есть дух времени. Для личности создаются такие условия, которые будут комфортными для неё в этой эпохе. Возможно, через 12 лет будет актуальным беспокоиться, чтоб небезразличный человек съел ещё. Но сейчас в этом нет смысла. Сейчас люди тем более развиты, чем более свободны.
– Я к чему: есть ли ещё какие-то качества, привычки в украинском обществе, которые у нас воспринимаются как норма – и в какое-то время были нужными, востребованными – но с точки зрения психотерапии являются насильственными, дискомфортными, тормозят развитие? Не соответствуют тому, как принято в развитых странах?
– Сюсюканье с детьми, например. Чужими, особенно! Нередко вижу: в метро сидит ребёнок, а напротив него незнакомая тётенька, заигрывает с ним. Потом, вставая, за щёчку дёрнет его – а родители к этому спокойно относятся. Если в Лондоне такое сделать… Вызовут полицию, у вас будут серьёзные проблемы. Да вообще не стоит пристально смотреть на чужого ребёнка – а если вы ещё и дотронулись… А у нас это в порядке вещей.
– Считается проявлением доброты.
– Да, у нас не со зла это делают. Но не понимают, что это ущемление личного пространства.
У нас в принципе система воспитания детей сильно отличается. Мало в каких странах так панькаются с детьми. У нас же сильно к этому прибегают, хотя ребёнок трёх лет уже весьма разумное существо. Он способен понять больше, чем истории про Деда Мороза и Колобка. Ему можно объяснить много интересных реальных штук – хоть про физику, хоть про генетику. Придумайте какие-то красивые способы объяснить иносказательно. Расскажите о звёздах. А не рассказывайте ему, что он Стрелец – и потому вот такой человек.
– Так и взрослым говорить любят.
– Да, часто бывает, что человек к нам приходит и говорит: “Я всё время депрессирую – и ещё я Рак. Так что неудивительно, что люди ко мне плохо относятся”. Это проблема, потому что мне с этим нужно будет как-то работать. Рассказывать человеку: “Ты не Рак, ты глупости говоришь. Ты нормальный человек. Положение звёзд в момент рождения ребёнка совершенно никак не влияют на характер человека. Ты неправ, ты сам себя заменяешь…” А человек обрекает себя: он уверен, что Рак – и что вынужден действовать в этом ключе. Это самосбывающиеся пророчества: человек считает, то он вот такой – и будет им.
– С другой стороны, это освобождает от ответственности.
– Очень хорошая штука. “Ретроградный Меркурий, – говорят мне. – И потому я лажаю на работе”. “Плохо сплю, потому что сейчас Сатурн где-то там”. Я в этом всём, благо, не силён, но сколько экспериментов уже опровергли эту историю!
Ещё очень суеверный у нас народ. Если в Англии суеверия примитивные: ради прикола. Или если в Китае кто-то поселится на “несчастливом” четвёртом этаже – вены вскрывать себе не станет. А у нас если “тебя сглазили”, то только яйцом выкатывать. Как-то одна студентка университета Шевченко пересказывала слова своего преподавателя: если уж совсем ничего не помогает – нужно выкатывать яйцом.
– Хоть не профильный преподаватель?
– Профильный, учит других психологии. И сама считает, что это помогает.
Ещё у нас очень остро воспринимают инаковость. Ни в Америке, ни в Скандинавских странах, ни в Японии – как бы ты ни был одет, к тебе не отнесутся предвзято. Можешь выйти, в чём угодно. У нас же, если у тебя серьга в ухе – это уже признак того, что ты неорганизованный, нетрадиционной ориентации.
А если ты начинаешь их спрашивать: “А в чём проблема быть нетрадиционной ориентации?”, они говорят: “Ты что, я в жизни такого на работу не возьму!”. У меня есть знакомый, и я его спрашиваю: слушай, а если б оказалось, что у тебя лучший друг – гей? “Та я бы отказался от него! Зачем мне с ним дружить?” Это, конечно, и других моментов касается. Слушаешь тяжёлый рок – значит, закончишь наркотиками.
– Но конформизм ведь биологически обусловлен? Ребёнок, приходя в школу, часто старается получить то же, что есть у других.
– Да, как и многое другое. Тяга к сексуальному насилию тоже биологически обусловлена: животные ведь не спрашивают разрешения, прежде чем совокупиться с другими животными, и часто это происходит не по обоюдному согласию. Но у нас, в отличие от животных, есть понятие ответственности. Ответственность как способность принять на себя статус причины того, что происходит с тобой или с другим. Мы на это способны. Следовательно, самосознание у нас позволяет менять ход событий. Мы просто так не насилуем и, если хотим кушать, не набрасываемся на стол, заходя в ресторан.
Точно так же и с конформизмом: можно выражать себя за счёт не критики других людей, а через усовершенствование себя самого. Нравится носить необычную одежду, считаешь, что в такой одежде ты выражаешь себя, своё внутреннее состояние? Тогда в чём проблема? Это не делает тебя плохим специалистом. У меня знакомый сказал: “Я никогда в жизни не пошёл бы к врачу, у которого татуировки на руках и на лице.” Я знаю стоматолога в Киеве, который полностью забит татуировками – и он суперкрутой. Единственный из знакомых мне, который не делает больно. А фразу насчёт татуировок в этом случае можно сравнить с фразой расиста: “Я никогда в жизни не пойду к чернокожему хирургу”. Что ж, умирай от сепсиса тогда.
Мы все нетерпимы, я тоже нетерпим в чём-то. Хотим мы того или нет, наш мозг делает разделение на “свой-чужой”. Поэтому есть стремление категоризировать, отделить человека. Иногда это достигает совершенно абсурдных или общих форм: “все Андреи – вот такие”, “от Марин другого ждать не приходится”, “все мужчины одинаковы”.
– Зачем принимать и поощрять разнообразие?
– Это помогает реализовать себя хоть в какой-то сфере. На самом деле, и стремление к одинаковости, и стремление к уникальности – об одном, о социальной безопасности. В первом случае ты приемлем в обществе, но и в последнем – тоже. Даже если склонен на всё отвечать “нет”, есть компания, которая поощряет и такое твоё поведение. Вот только когда стандартом является конформизм, ты вынужден делать всё так, как все – даже если у тебя есть идеи других подходов. Это травматично. Во втором случае этого прессинга нет.
– У тех, кто приходит к вам на терапию – есть ли какие-то черты, которые касаются если не большинства, то многих людей? Которыми можно охарактеризовать наше общество?
– Да. Отсутствие веры в то, что можно что-то изменить. Убеждённость в том, что всё настолько плохо, что уже никто и ничто не поможет. “Только у меня такая проблема…” Это свойственно процентам 80 от всех, кто приходит.
Такая проблема есть везде, но в Украине она явно выражена. Пассивность и безысходность: “Что я могу сделать? От меня ничего не зависит. Я никому не нужен”. Есть общества, где не так. Есть европейские страны, в которых власть очень боится митингов, демонстраций, быстро идёт на уступки. Сами же люди в любой момент могут выйти на страйк. И это приемлемо, поскольку мнение каждого – важно. А теперь представьте у нас ситуацию: условный Пётр Иванов принимает решение не выйти на работу в связи с тем, что есть митинг и он хочет выразит свою позицию. Через день его просто уволят.
– И коллеги не поймут.
– Да, скажут: “Ты что, дурачёк? А семью кормить?” Всё это ущербная логика.
Осознание, что от каждого немало зависит, приводит к другим результатам. например, как-то в Дании производители молока решили поднять цены на 7%. Люди возмутились – и принципиально не покупали молоко две недели. В итоге цены не только не выросли – они упали на 15%. Потому что фермерам надо было что-то делать с запасами.
А нас подавлять сейчас достаточно просто. Хотя сейчас очень крутая молодёжь. Мне эти ребята 16-20 лет совершенно непонятны, местами я очень болезненно смотрю на то, что происходит. Иногда мне даже очень неприятно на них смотреть, потому что это не вяжется с моими убеждениями. Но я знаю, что мои убеждения не должны экстраполироваться на всех остальных. И я знаю, что благодаря им всё поменяется очень сильно. Они носят и будут носить какую захотят одежду. Захочет человек татуировку на лице – это не поменяет отношения к нему.
То же отношение к гомосексуалам: я очень бы хотел, чтоб люди изменили отношение к ним. Да и вообще к выбору своего гендера: человек имеет право выбрать. Когда это случится – а это неизбежно произойдёт – качество жизни всех граждан резко подымется.
– А вот здесь я чёткой связи не вижу. Объясните.
– Момент, когда мы начинаем понимать, что мы имеем право принимать позицию других людей – даже если она отличается от нашей – это наш шанс расти. Люди начинают развиваться сразу после осознания, что может быть как-то иначе, чем как они привыкли.
И у нас очень мало людей, которые, когда что-то происходит не так, останавливаются и задумываются: “Так, может, я что-то делаю не то?” Как правило, у нас всё вокруг не так, все всё делают неправильно. Ну и государство, конечно же, плохое.
– Вы немало внимания уделяете темам эмоционального и семейного насилия. Почему?
– Мне просто интересно поведение людей. То, с чем связаны покорно-уступчивая модель, избегающая модель. Темы насилия, девиантного поведения – интересны, потому что это всегда отклонение от здоровья, это патология. Что мне важно как специалисту.
Когда я учился, у меня не было мнения о том, нужен ли институт брака, институт семьи, как он должен строиться. Не было позиции, не было опыта – и в итоге всё исходило из приоритета того, что я должен быть свободным.
– Свободным в каком смысле?
– Свобода для меня – это отсутствие власти одного человека над другим. Когда человек может проявлять свою базовую волю, которая не навредит базовой воле других людей – это для меня ценно. И я понял, что лучшим вариантом формирования отношений в таком ракурсе будут добровольные условия. Сотрудничество, партнёрство. Тогда я посмотрел на то, какая модель доминирует в нашем обществе. Она вообще не похожа на сотрудничество. Чаще всего мужчина считает, что он может изменять – а женщина считает, что она изменять не может. Если мужчина спит с кем-то, это не измена. А женщина если спит – это измена. Зарабатывать деньги должен он – следовательно, женщина должна подчиняться.
И вот так вот женщина зависит от мужчины, мужчина зависит от мнения окружающих – и от детей. Какой-то круг зависимости, насилие постоянное. Что-то тут не так.
– Не факт, что люди счастливы в этом. Но система как-то работала и работает.
– Страшно не незнание, а иллюзия знания. Они думают, что так должно быть. А когда у них спрашиваешь: “На сколько ты по условно десятибалльной шкале счастлив?”, отвечают: шесть, пять. Семь иногда. “Чего тебе не хватает?” И ты понимаешь, что тебе не хватает свободы, права выбора.
Почему люди часто остаются без этого права? Потому что многие часто ограничены своей тревогой, о которой мы говорили вначале. Люди не знают, как они будут в ином случае. Многие боятся разводиться, годами живя в токсичных отношениях, в жесточайшем браке, в конфликтах. Только потому, что: “А что будет, когда я разведусь? Что подумают мои родители? Кому я буду нужен (или нужна)?” Куча всяких мыслей, которые они не могут протестировать, рациональное ядро найти в этом. Просто бесконечно тревожатся, портят жизнь себе, окружающим. Рожают детей и называют это “семья”.
Но семья – это не наличие ребёнка у двух людей. Это специфический институт взаимоотношений – очень непростой, сложый в своём понимании. Предусматривающий право на свободу каждого человека. А основное право свободы заключается в свободе ошибаться. Потому что без свободы на ошибку мы не имеем, в общем, ничего.
– Но ведь большинство обществ не имело такого понимания семьи.
– Тогда не было. Но сейчас всё идёт к этому. И я склонен связывать успех цивилизации с тем, что меняется тенденция. Что свободы становится больше.