Коллекционер Денис Арцинович: «Камнерезное искусство для нас с братом — не бизнес, а хобби, которое иногда приносит деньги»

Братья Максим и Денис Арциновичи — известные коллекционеры, меценаты, основатели фонда Maximilian Art Foundation, посвятившие свое собрание современному российскому камнерезному искусству. Фигурки животных, вырезанные из яшмы или обсидиана, череп, выполненный из дымчатого кварца, морская раковина с изображенными на ней фортепианными клавишами — композиция из сердолика «Музыка моря» авторства Владимира Путрина: все это — работы российских художников, ставшие частью коллекции Арциновичей. «Культуромания» поговорила с Денисом Арциновичем о поддержке современных художников, диапазоне цен на работы и о том, как российское камнерезное искусство развивалось после революции. 

— Насколько я знаю, вы пришли в ювелирный бизнес из банковской сферы. 

— Я работал в банковском секторе вплоть до 2012 года, последние восемь с половиной лет — в инвестиционном банке «Ренессанс Капитал». Потом у меня случилось профессиональное выгорание, и я стал задумываться — а что дальше? Уволился, сходил на несколько интервью и понял, что хочу чего-то другого. И в этот момент мой брат Максим Арцинович предложил мне заняться ювелирным бизнесом — развитием его бренда MaximiliaN London. Планы были грандиозные: выход на международные рынки, торговля серебряными украшениями через сети магазинов Duty Free в аэропортах всего мира. С этими мечтами я жил пять лет, с 2013-го по 2018-й, но затем пришлось от них отказаться. Тем не менее, в 2016 году у нас появилась мастерская серебряных украшений в Москве. Так наш бренд Maximilian Silver Label обрел свой дом: с 2016 года я занимаюсь его развитием. Правда, если бы кто-нибудь в 2013-м рассказал, как сложно вести ювелирный бизнес в России и как тяжело добиться успеха на законодательно зарегулированном рынке, я бы, наверное, не один раз подумал. 

— Как появился интерес к коллекционированию? 

— Мы с братом не петербуржцы и не москвичи: наш папа — военный, поэтому мы исколесили весь Советский Союз. Жили в Москве, Петербурге, Хабаровске, Сухуми, родились вообще в Грозном. В 80-е Максим переехал из Хабаровска в Ленинград — поступил в высшее военно-морское училище имени Дзержинского. В Северной столице жил друг нашего папы — художник-реставратор Нодар Ахмедович Чаголидзе. Его мастерская находилась в центре, на улице Красной — нынешней Галерной: там брат познакомился с художниками-реставраторами. Все это происходило в конце 1980-х: к тому времени на выставках начали появляться работы Фаберже, и художники под впечатлением от шедевров стали попробовать себя в камнерезном искусстве. Для них это был творческий эксперимент, поскольку раньше они работали только с деревом и металлом — реставрировали кресла, люстры или этажерки, а тут камень — вечный материал. Максим, к тому времени подружившийся с художниками, начал собирать вырезанные ими фигурки — точнее, предметы современного камнерезного искусства. Этот термин ввела Марина Николаевна Лопато, главный российский специалист по камнерезному искусству, возглавлявшая сектор металла и камня отдела западноевропейского декоративно-прикладного искусства Государственного Эрмитажа. Именно тогда, в конце 1980-х в России начало возрождаться камнерезное искусство. К сожалению, долгие годы традиции оставались практически забытыми: после революции мастера фирмы Фаберже бежали из страны. Тем, кто остался — например, сыну Фаберже Агафону Карловичу — пришлось работать в Гохране, куда свозили награбленное из дворцов. Большевикам нужны были эксперты, которые понимали, какую ценность представляют подобные вещи, какие использованы металлы и камни, в какую сумму их можно оценить для западных аукционов: ведь на диктатуру пролетариата требовались деньги. Поэтому Агафон Карлович несколько лет проработал в Гохране, разбирая ювелирные украшения. Но в итоге, чувствуя нависшую над ним угрозу, бежал с семьей по льду Финского залива. Не всем так повезло: некоторых художников, ювелиров, камнерезов сгноили в тюрьмах или расстреляли. 

В советские годы камнерезное искусство подверглось серьезным испытаниям: с 1917 года по конец 1980-х Россия оказалась исключена из процессов, связанных с развитием камнерезной школы. Тем не менее, сохранился ряд фабрик, функционировавших еще до революции. В Ленинграде было огромное предприятие «Русские самоцветы», где, в частности, работали с камнем. Существовали предприятия на Урале, в Калининграде работал янтарный комбинат — бывшая прусская мануфактура. Так что при советской власти работа с камнем все-таки велась. Однако исчез определенный класс покупателей, который в царской России обслуживала фирма Фаберже и другие российские ювелирные марки и мастерские — Овчинников, Сазиков, Перхин, Денисов-Уральский. Они создавали роскошные вещи, конкурировавшие с продукцией Cartier, Tiffany, Boucheron: российские ювелирные марки ценились очень высоко. Вообще Первая и Вторая мировые войны изменили культуру потребления люксовых товаров по всему миру: ушла прослойка богатых людей, готовых спустить целое состояние на ювелирные украшения. Однако в той же Германии школа камнерезного искусства продолжала развиваться даже после Второй мировой. Аналогично и в Китае, где традиции камнерезного искусства формировались на протяжении многих веков и не зависели от текущего политического строя. А вот в СССР культура потребления подобных вещей не сложилась: у нас все были равны, хотя имущественное расслоение все-таки существовало. При этом камнерезную продукцию продолжали выпускать — это были карандашницы, вазы, настольные лампы, стоявшие в кабинетах секретарей партии и у чекистов на Лубянке. То есть с камнем в советское время работали, только на довольно примитивном уровне. 

— Где учились современные мастера камнерезного искусства? 

— По сути, все они были самоучками: одни начинали как художники-реставраторы, другие окончили ремесленное училище, третьи – Академию имени Репина и были профессиональными скульпторами. Кто-то окончил Мухинское училище, ныне — Академию Штиглица. Большинству из этих мастеров сегодня больше 60 лет. На смену им сегодня приходит следующее поколение: в основном, это мои ровесники — люди в возрасте 47-52 лет. За ними следуют 35-летние, однако их крайне мало. В целом в камнерезном искусстве не так уж много художников, как, впрочем, и коллекционеров: это нишевая история. Но она безумно интересная. Камень — вечный, живой, и, когда вы берете его в руки, вы с ним взаимодействуете. У меня есть камнерезный мозг из дымчатого кварца — совершенно анатомический, с двумя полушариями. Порой я достаю его из витрины, кладу на стол и глажу: это тактильно приятно, к тому же взаимодействие с камнем успокаивает. 

— Какие у нас есть школы камнерезного искусства и в чем их отличия? 

— Сразу оговорюсь, что я не историк и не искусствовед, и все, что я говорю — мое личное мнение. Помимо петербургской школы есть также уральская, и они находятся в состоянии конкурентной борьбы, что я считаю вполне нормальным. Это две мощных традиции. Урал — это купцы Демидовы, обладатели фантастического состояния, а также огромной власти, местные цари. Именно здесь, на Урале, находилась сырьевая база, добывался камень — изумруд, яшма, малахит. При этом там сложился артельный подход к организации труда: существует две-три крупных мастерских, в которых работает по 30-40 мастеров, и у каждого — отдельные участки обработки. Один режет головы, другой — руки, третий — ноги, четвертый — лошадок, пятый — кабанчиков, а потом один человек все это собирает. В Петербурге все организовано иначе, там нет своего сырья, но при этом — мощные культурные традиции: все-таки фирма Фаберже работала в Петербурге, а не в Екатеринбурге. Большая часть петербургских мастеров — индивидуалисты, они работают в одиночку. Есть несколько крупных мастерских — например, Сергея Фалькина, самая мощная в Петербурге: у него трудятся больше 20 человек. Правда, 15 лет назад в некоторых мастерских Северной столицы работали и по 30-50 человек. Например, в мастерской Anna Nova или «Эболи», а также в Санкт-Петербургской школе камнерезного искусства. И все же большая часть петербургских художников предпочитают работать самостоятельно. А также — и это важнейшее отличие от уральской школы — они тяготеют к выдуманным образам. В Екатеринбурге, как правило, создают сложные композиции, отсылающие к историческим личностям или героям русских народных сказок и былин: это может быть Чингисхан верхом на коне, Александр Невский, Дмитрий Донской, Наполеон, Суворов, Кутузов, Иван Грозный, сказочные персонажи — Змей Горыныч, Кащей Бессмертный, Баба Яга. При этом существуют различия внутри самой уральской школы. Есть Башкирия, где работают прекрасные мастера по флорентийской мозаике. Или мастерская «Теплые камни» из Нижнего Тагила: у нас с братом в коллекции есть три работы, несмотря на то, что мы собираем преимущественно произведения петербургских художников. 

— У вас с братом общая коллекция или вы ее как-то поделили? 

— В прошлом году глава Гохрана Андрей Юрин спросил нас: как вы собираете коллекцию, неужели у вас не бывает конфликтов? И я признался, что иногда ссоримся, даже орем друга на друга. Вообще коллекционированием изначально занимался брат: в 2010 году он подарил свою первую коллекцию Государственному Эрмитажу. В 2011-м там прошла ее первая выставка, три года спустя — вторая, был издан каталог. Брат продолжил собирать коллекцию, а я с 2013 по 2015 год выступал в качестве куратора. Примерно в 2015 году мне захотелось структурировать деятельность брата — потому что все было хаотично: не было плана, касавшегося дальнейших приобретений. Я довольно структурный человек, люблю все раскладывать по полочкам, и поэтому попытался все упорядочить. Что касается финансовой стороны, то коллекция — это наши с братом совместные вложения. 

Вообще нужно с самого начала задумываться о дальнейшей судьбе коллекции. Любой коллекционер рано или поздно сталкивается с этим вопросом. И хорошо, если он к тому времени не словил Паркинсона или инсульт, иначе с этими проблемами придется разбираться наследникам — детям, внукам или абсолютно чужим людям. Важно и то, занимался ли коллекционер продвижением своего собрания или чах над ним, как скупой рыцарь над златом. Большинство из тех, кого я знаю, ведут себя вторым образом: складывают все в коробки и хранят в шкафах, порой даже не рассматривают работы, не взаимодействуют с ними. Я этого не понимаю. Ты потратил кусок своей жизни и довольно ощутимые деньги — например, миллион долларов. Так сделай же дополнительные усилия: не хочешь сам этим заниматься — найми правильного человека, который организует цикл выставок, издаст книги. Почему мы все это делаем? Я прекрасно понимаю, что коллекция — это инвестиция, и рано или поздно должна произойти ее монетизация. При этом продвижение коллекции требует времени: есть определенные шаги, которые нужно сделать. К сожалению, даже крупные коллекционеры не осознают, что растет тот сад, который ты поливаешь. Только в сказке Буратино мог зарыть четыре сольдо на Поле чудес в Стране дураков, сказать «Крекс, фекс, пекс», и получить дерево с золотыми монетами. Однако мы живем в реальном мире. Ко мне приходит человек, у которого десяток классных работ — я лично знаю этих художников и понимаю, что это оригинальные вещи, автор может подтвердить атрибуцию. И человек говорит: я хочу продать эти работы за ту же цену, которую указал ваш брат в договоре дарения своей коллекции Эрмитажу. Тогда я спрашиваю: что вы для этого сделали? Мы с братом годами занимаемся популяризацией камнерезного искусства, устраиваем выставки, участвуем в конкурсах, общаемся с художниками. Потому что люди в нашей стране в основной массе не подозревают о существовании современного камнерезного искусства. 

— Вы заказываете работы художникам или покупаете готовые? 

— Возможны оба варианта. Раньше брат, в основном, покупал готовые работы. С моим приходом принцип изменился. Мы начали планировать покупки, также стали размещать заказы. Как, например, у нас появилась «Нефритовая коллекция» — двенадцать фигурок животных Восточного календаря? Есть художник Сергей Честюнин: родился на Урале, там же окончил колледж искусств по специальности дирижер народного оркестра. Приехал в Петербург: сначала хотел продолжать занятия музыкой, а потом увидел объявление в интернете — о том, что набирают резчиков без опыта в камнерезную мастерскую Александра Веселовского — и устроился туда. Парень оказался рукастым, хотя раньше не имел дела с камнями, и никто в его семье не занимался камнерезным искусством. И в итоге стал прекрасным профессионалом. В начале своей коллекционерской деятельности я поехал в Петербург знакомиться с новыми художниками — мне хотелось не просто систематизировать собранные предметы, но развивать коллекцию и открывать новые имена. Таким образом, я открыл десяток художников. При встрече с ними я задавал вопрос — есть ли у них идея цикла работ? Сережа Честюнин подкупил меня тем, что сказал: «Я хочу вырезать нефритовую коллекцию двенадцати животных Восточного календаря». Нам с братом эта идея понравилась. Целый год мы с Сережей обсуждали условия работы. Потом ударили по рукам, он ушел из мастерской Anna Niva, где тогда трудился, и мы запустили проект. Предполагалось, что он продлится три с половиной года, однако в итоге все растянулось на пять лет — из-за пандемии, а также событий 2022 года. Тем не менее, проект был успешно завершен. 

А иногда вещи попадают к нам совершенно причудливым образом. В 1995 году мы с братом пришли в гости к художнику Жене Морозову — в его однушку с четырехметровыми потолками на улице Миллионной в Петербурге. Сидим, пьем пиво, и вдруг Женя говорит: сейчас я покажу вам шедевр, только не трогайте руками. И приносит орхидею из агата, нефрита, лазурита и дымчатого кварца, которую он недавно создал вместе с Геной Пылиным. Прекрасная вещь — мы были ошарашены. Прошло 27 лет, и вот два года назад к нам приходит вдова одного коммерсанта — с той самой орхидеей. Муж подарил ей на годовщину свадьбы: он был предпринимателем, но потом разорился и умер — а ей теперь нужны были деньги. Понятно, что если бы она пришла в ломбард, ей бы дали максимум сто тысяч рублей — камнерезное искусство их не интересует. И она пришла к нам: хотела, чтобы вещь осталась в правильных руках. Мы предложили ей хорошую честную цену. Сначала мы собирались продать орхидею, а потом подумали, что это единственная совместная работа двух мастеров, Гены Пылина и Жени Морозова. И оставили — хотя в коллекции у нас больше нет цветов. 

— Вы говорили, что камнерезное искусство — нишевая история. Кто помимо вас коллекционирует его в России? 

— Самая крупная коллекция камнерезного искусства в России — у Давида Михайловича Якобашвили, основателя музея «Собрание». У него, правда, представлена немецкая школа, не российская, но он имеет на это полное право: кто я такой, чтобы говорить человеку, как ему тратить деньги — ведь он их заработал. 

— Сколько работ в вашем собрании? 

— Вместе с «Нефритовой коллекцией» — 60 работ. На первый взгляд, не так много, но надо учитывать, что 23 работы мы подарили Эрмитажу, еще шесть — Музею истории камнерезного и ювелирного искусства в Екатеринбурге, пять — Гохрану, одну — Московскому музею современного искусства, две — LVMH Foundation, и это далеко не полный список. Вместе с работами, преподнесенными в дар, получается около 100 предметов. Таким образом, примерно половину коллекции мы подарили музеям — других подобных примеров я не знаю. Когда брат дарил свою коллекцию Эрмитажу, он пытался уговорить несколько коллекционеров присоединиться, чтобы дар получился по-настоящему масштабным, однако никто не откликнулся. Кроме того, Максим продавал работы на благотворительных аукционах Sotheby’s и Christie’s, проводившихся Британским клубом друзей Эрмитажа. За три года он продал около 20 работ: вырученные средства пошли на реставрацию Главного штаба. В 2010 году на очередном мероприятии в Лондоне Михаил Борисович Пиотровский сказал брату: «Максим Анатольевич, вы распродаете роскошную коллекцию. Деньги мы и так сможем найти. А вот прекрасные предметы будут распылены и распроданы». Михаил Борисович — опытный политик: он как бы намекнул, что Эрмитаж был бы рад получить коллекцию в дар. И тогда брат встал из-за стола, взял микрофон и сказал, что решил подарить коллекцию Эрмитажу. Это был совершенно спонтанный поступок. И вот уже два с половиной года коллекция находится в постоянной экспозиции Эрмитажа, в здании Главного штаба, в зале номер 300. Это мемориальные залы Карла Фаберже: его самые ценные вещи находятся в Золотой кладовой Эрмитажа, а там можно увидеть серебряную посуду — чайники, кастрюли, самовары. Ведь помимо «флагманских» вещей — в частности, пасхальных яиц для императорской семьи — Фаберже создавал и более доступные вещи. 

— Вы не только покупаете, но и продаете работы? 

— Да, у нас с братом за эти годы появились клиенты. Конечно, коллекционер и арт-дилер — две совершенно разные ипостаси, жестко конкурирующие между собой. Иногда я смотрю на новую работу и не могу решить — взять себе в коллекцию или продать клиенту. Порой ужасно хочется оставить, но ты понимаешь, что сейчас выгоднее продать. Но вообще камнерезное искусство для нас с братом — не бизнес: это хобби, которое иногда приносит деньги. 

— Каков разброс цен на подобные предметы? 

— Есть рыночные цены, однако мы с братом как коллекционеры нередко покупаем у художников напрямую. А это совсем другие деньги. Но если говорить о розничных ценах на работы лучших петербургских художников — то есть о вторичном рынке — то диапазон будет следующий: от 700-800 тысяч рублей до примерно трех миллионов. Это совсем не дешево, но, еще раз подчеркну, речь идет о ценах, по которым эти предметы продаются в галереях. То есть можно купить напрямую у художников за более адекватные деньги. Поэтому я всегда призываю покупать у художников: этим вы помогаете им и даете стимул развиваться дальше. 

Ксения Воротынцева

Фото: предоставлено Денисом Арциновичем, публикуется с разрешения правообладателя