Когда-то у Веры была семья, а теперь её мир — кровать в приюте для бездомных, куда её сдал сын
Вера живет в небольшой комнате на пять человек, отделенной от просторного зала первого этажа приюта оранжевой шторкой. Её кровать слева от входа, у стены. Маленькая Вера выглядывает из-под огромного одеяла – непричёсанная, морщинистая.
«Вера, хочешь поговорить? – бодро интересуется директор приюта Ольга Бахтина. «Да, хочу», — отвечает женщина, и из-под одеяла показываются её руки. Ольга помогает подопечной сесть. Слева телевизор, в котором рябит дневное шоу «Первого канала».
— Вера Геннадьевна, как вы оказались в приюте?
Ответить женщина не успевает, её перебивает соседка по комнате:
— Как она оказалась? Сын привез и бросил.
— Почему бросил? – возражает Вера. — Он не бросил, а сдал. У нас хорошие отношения с ним были, я не верю, что он меня бросил, зачем бы он это сделал?
Воспоминания с трудом
В январе Вере исполнилось 64 года, но выглядит она старше. Говорит медленно, будто через силу. Воспоминания даются ей с трудом – она как будто приходит в себя после обморока или наркоза.
«Вера раньше много пила, — рассказала Ольга Бахтина перед нашей встречей. – Жила в квартире с сыном, в городе Полевском. Соседи говорили, что он закрывал её в туалете и уходил на работу, а она кричала – что хочет есть, хочет выйти. Очень вероятно, что сын её бил.
В какой-то момент соседи устали от этого [криков Веры и её конфликтов с сыном] и вызвали социальную службу – это случилось в мае 2018 года. Служба приехала, увидела Веру — неухоженную, неспособную заботиться о себе, и обратилась ко мне с просьбой забрать её.
В приют женщину привёз сын. Хотел отдавать нам 75% её пенсии, а остальное оставлять себе. Аргументировал так: «Мне же тоже надо на что-то жить». Я отказала. Он бросил мне её банковскую карту и ушёл.
С тех пор я его здесь ни разу не видела. Звонил трижды — однажды говорил с Верой, два других раза спрашивал у меня, как у неё дела».
Постояльцы приюта Веру не любят — по ночам она кричит. Хотя сама женщина за собой такого не замечает: «Не знаю, мне кажется, я не кричу. Я же сплю».
К претензиям в свой адрес относится равнодушно, на выпады соседок по комнате в адрес своего сына — мол, бросил, не нужна ему, — не реагирует. Их слова кажутся женщине нелепыми.
Была любовь
Вера, кутаясь в одеяло, сидит на краю кровати. На ней растянутая вязаная кофта, то и дело сползающая с плеча. Она её поправляет. Сидеть ей неудобно – металлический каркас кровати впивается в голую ногу. Женщина давно уже не ходит, хотя медицинских причин для этого нет.
— Почему не ходите?
— Ноги-то целые… Да что-то мы лежим тут, сидим, и не хожу.
Ольга Бахтина считает, что причина в психологическом состоянии Веры. «У меня впечатление, что она просто не хочет ходить», — объясняет она.
Говорить с Верой сложно: воспоминания появляются в её памяти эпизодами, и в полнометражное кино не складываются. Ощущение, что ей этого достаточно, в забытьи она словно нашла убежище от собственного прошлого.
«Когда я вышла на пенсию, читала книги, классику. Но не про любовь. Про любовь не всегда интересно, потому что в действительности такого не бывает, такая любовь не всем даётся, — говорит Вера.
— А у вас была любовь?
— Была…, — с гордостью и кокетством произносит Вера. Это первое наполненное эмоциями слово, которое я слышу от неё. Моя взъерошенная собеседница расправляет плечи и загадочно улыбается.
«Я выросла в посёлке Зюзельском, хорошо училась в школе, потом в институте – здесь, на Урале, на экономическом, а потом на Севере – на геолога», — рассказывает Вера. Там, на Севере, в городе Печора, она познакомилась с вахтовиком Владимиром.
«Он был хорошим человеком, грамотным, очень умным», — когда Вера говорит это, морщины на её лице будто бы разглаживаются, но на глазах выступают слезы, а голос дрожит. Она не может рассказать, как именно они познакомились, но помнит, что ходили в ресторан – ужинали.
«Но мы много не пили», — для Веры важно, чтобы я это услышала.
— Можете вспомнить самое счастливое событие в жизни?
— Самое счастливое событие – это наша свадьба. Я была в красивом белом длинном платье, с фатой, — вспоминает Вера. Она улыбается. Я смотрю на её торчащие седые волосы, осунувшееся лицо, перекошенный нос (похоже, когда-то он был сломан, и кость срослась неправильно), по-стариковски поджатые губы, бледные глаза, и мне хочется сорвать с неё эту уродующую маску, потому что она совсем не подходит к той улыбке, что я вижу.
После свадьбы Вера забеременела, рожать сына Сашу уехала на Урал, поближе к родителям. Владимир тогда взял отпуск сразу за три года и помогал супруге с малышом.
«Он всегда и во всем помогал. Это сейчас некоторые молодые люди не помогают, а он помогал. Мы вообще очень серьёзно ко всему подходили», — рассказывает женщина. Вера хотела второго ребёнка, забеременела, но муж сказал:
«Давай не будем рожать, Сашку одного вырастим». С каплей сомнения, но всё же уверенно женщина говорит: поступила тогда правильно.
«Сейчас бы Саше пришлось с кем-то из-за квартиры судиться, а теперь она на него переписана – он уже хозяин, — объясняет Вера, у которой в паспорте на странице с пропиской нет ни одного штампа.
Муж работал на Севере, приезжал раз в месяц, всегда с цветами, семья много путешествовала. “Мы каждый год ездили на море, например, в Геленджике отдыхали”, — рассказывает Вера.
Воспоминания о той жизни одновременно и радуют её, и причиняют боль. Она то мечтательно смотрит в никуда, то закрывает глаза и отворачивается.
Хочу, чтобы было как раньше
Семейная жизнь Веры закончилась в один момент – Владимира убили, там, на Севере. Что именно произошло и когда, Вера вспомнить не может или не хочет. Кажется, ей тогда было около 30 лет.
«У нас с Сашей есть фотографии, где мы с папой. Папы нет, а фотографии есть… Как так… Это очень тяжело. Тем более мне вспоминать. Тут же поневоле вспоминаешь, что убили его. Саша часто вспоминает отца. Эта жизнь в приюте мне, конечно, не нравится. Я бы очень хотела, чтобы всё было как раньше: чтобы и муж, и Сашка, и мы все вместе…», — говорит Вера.
После смерти Владимира Вере помогали её родители – пока были живы. Потом умерла мама, а следом – отец. «Очень их не хватает…», — тихо говорит женщина.
Дальше эпизоды прошлого Веры превращаются в слайды: работала директором продуктового магазина (в приюте её так и называют – «директор магазина», за то, ведёт себя как начальник), был друг-молдованин, который за ней ухаживал, но романа не случилось, потом – пенсия, телевизор, книги, которые приносил сын, и – приют.
Я слушаю эту скороговорку длиной в полжизни и вижу, как Вера теребит одеяло, будто ей хочется укрыться с головой и вообще ни о чём не вспоминать.
«Вот муж у меня умер, и сын меня сюда сдал, может, для того чтобы и я умерла? Как вам кажется?» — неожиданный вопрос застаёт врасплох. Впрочем, ответ Вере не нужен. В её сохранившемся в памяти прошлом они с сыном жили хорошо.
Наш разговор подходит к концу. Вера спешит лечь и закрываться до подбородка своим толстым одеялом. Кажется, она рада, что интервью закончилось, и можно вернуться в крошечный, размером с кровать, бесконечно далекий от идеала, но всё же привычный мир.