Наливалися знамёна. Часть 2
Продолжение. Начало здесь: Часть 1
Прорыв в будущее
Парфеновские университеты
Мы оставили героя нашего повествования на вокзале Петрограда 25 октября 1917 года.
Парфенов готовится, вместе со страной, войти в великий перелом истории. В этом переломе он займет позицию, которая сложилась упорным и убежденным преодолением сложнейших перекатов своей судьбы и общества.
Уже в 12 лет Парфенов – самостоятельная, зарабатывающая на жизнь, личность. Голод и нужда не растоптали, а отлили характер. Крестьянский подросток из семьи ПЯТИ братьев и ПЯТИ сестер достойно прошел круги становления и объял необъятное в сплав скромных слов, разворачивающих недра уникального географического, общественного и исторического проникновения.
Личное слилось с общественным. Именно так был назван неопубликованный в 1933 году роман Парфенова – «Личное и общественное».
Сначала несколько штрихов, которыми мы лишь взмахнем, пройдя второй круг по биографии нашего героя.
Работая помощником швейцара во Владивостоке весной 1913 года, восемнадцатилетний Парфенов учился на вечерних курсах по счетоводству. Курсы вел некто Ильинский, старший бухгалтер торговой фирмы. Теперь очень интересный факт: учитель Ильинский ВМЕСТЕ с учеником переехали в Харбин, где обученный новой профессии Парфенов работал СЧЕТОВОДОМ в обществе потребителей рабочих и служащих КВжд. Тут, как минимум, две мысли. Учителю Ильинскому было чем гордится, раз он взял в поездку ученика с собой! И вторая мысль: бухгалтерское, близкое к экономическому, знание помогло стать Парфенову в будущем торговым представителем СССР в Персии, а затем и председателем бюро Госплана РФ.
Парфенову дважды выпало работать на кухне: артельным кашеваром на шахте станции Борзя и поваром в артели сторожей военного порта. Кроме того, он мечтал изучить по-настоящему КВАСНОЕ производство, когда был учеником на заводе фруктовых вод и вин на той же станции Борзя.
Наш герой освоил и другие мирные творческие направления: учительство, губернское образование и даже литературное ремесло. Но время ему выпало другое, не мирное. Ему пришлось стать военным.
Тетюхинские рудники под Владивостоком, где Парфенов работал учеником в химической лаборатории, принадлежали немецкому банку и управлялась сплошь немцами. Именно там у него сложилось полное отчуждение начавшейся войне.
За эти взгляды, вслед за немцами, с рудника Парфенова высылают во Владивосток под надзор полиции.
В декабре 1914 года, когда его возраст попал под досрочную мобилизацию, Петр неожиданно успешно сдает экзамены и поступает в Иркутское военное училище прапорщиков. Заметим (для будущего), что это НЕ ИЗМЕНИТ взглядов нашего героя: через месяц Парфенова уволят из училища «за политическую неблагонадежность». Дальше вы уже знаете: протестующее стихотворение «Старый год» в газете Владивостока и высылка на Западный фронт рядовым.
Отступление 4.
Парфенов наверняка знал семьи строителей КВЖД. Да, да, именно семьи. Потому что первые «железные» пионеры остались жить здесь и их судьбы стали судьбой самой КВЖД.
Этих людей сплотил дух совместного труда. За 6 лет вручную, тоннелями через непроходимые скалы эти атланты пробили 2,5 тысячи км железнодорожного чуда, которое спасло в будущем Россию.
А петля Бочарова у Хинганского тоннеля – это вершина, честь и слава русской инженерной мудрости, воплощенная общим трудом. Спуск в долину реки Яла очень крут и требовались огромные земляные насыпи для плавного снижения железной дороги. Бочаров нашел гениальный выход: круговая петля, искусственно удлинявшая путь и равномерно опускающая поезда на нужный уровень выхода из долины.
Спираль Бочарова
Этот дальневосточный дух и впитал Парфенов, планируя связать свою судьбу с этим краем. Но его путь, подобно спирали Бочарова, очертив огромный географический круг, вернулся лишь ненадолго в исходную точку.
Через пять лет, через Румынию, Одессу, Петроград и Алтайскую губернию, в пламени Гражданской войны, Парфенов вернется на Дальний Восток в рядах Красной Армии начальником политуправления. Красноармейцы изгонят миллионную интервенцию из Сибири, в том числе японскую гиену.
Станция Бухэду
Судьба всех гиен одинакова: они оставляют своим потомкам нестираемый исторический позор. Двухмиллионная польская гиена была разбита в 1939-ом германским хозяином за несколько недель. А двухмиллионная квантунская гиена, тоже за несколько недель, была раздавлена Красной Армией в 1945-ом. Из ее зубов, тогда же, была вырвана и главная артерия Дальнего Востока – КВЖД.
В 1921 году, после изгнания всех интервентов из Сибири, Петр Парфенов напишет книгу, опираясь на реальные исторические факты и на личные воспоминания. Главный труд его жизни мало известен сегодня, но обязательно придет время, когда правда и знания станут рельсами будущего.
В боях под Ковно Парфенов был ранен и становится унтер-офицером. В октябре 1915 г. направлен во Вторую Московскую школу прапорщиков, по окончанию которой (февраль 1916) был оставлен в школе как помощник офицера. Но ненадолго. Через 3 недели высылается в г. Наровчат, о котором мы уже говорили, по причине сокрытия в анкете о своей работе швейцаром и печати своих работ в социал-демократической прессе.
Из Наровчата, вместе с полком, наш герой попадает на Румынский фронт.
Начинался эпохальный 1917 год.
Знаете, что такое РУМЧЕРОД? Если вы не историк, то вряд ли. Время 1917 года было максимально спрессовано не только в событиях, но и в названиях. Представляю, как сегодня бы назвали «Центральный исполнительный комитет Советов Румынского фронта, Черноморского флота и Одессы»! А тогда было коротко, как выстрел: РУМЧЕРОД.
Вот только СПИСОК дел Парфенова (до августа) революционного 1917-го:
- председатель ротного комитета
- член полкового, член Оргеевского гарнизонного и Кишиневского губернского совдепа
- делегат на фронтовой съезд в Одессе, член президиума и первый секретарь этого съезда
- редактор съездовской газеты
- член «Румчерода»
- зампредседателя румчеродовской «тройки» по расследованию конфликта между Колчаком и совдепом в Севастополе
- представитель «Румчерода» при штабе фронта в Яссах.
Понятно, что на «расшифровку» только этих дел, наш любительский поход малоформатен.
Заметим только, что уже через год (!) наш герой будет сидеть на Алтае в колчаковской тюрьме.
Хотя судьба Парфенова легко могла продолжиться и в Одессе, где развернутся события, аукнувшие нам сегодня на Украине. От Одессы его «спасла» контузия. Но песня дроздовцев, которые появились в этих краях через год, непостижимым образом облеклась в парфеновский партизанский гимн «По долинам и по взгорьям».
В Одессе Петр Парфенов вступил в социал-демократическую партию. Принял участие в последнем наступлении Первой Мировой 18 июня, где был контужен и как «боевой комитетчик» вызван в Петроград для работы в политуправлении военного министерства и представителем «Румчерода» в Исполнительный Комитет Всероссийского Совета Крестьянских Депутатов.
Отступление 5.
Самое время вспомнить Ефима Мамонтова, будущего Главкома алтайских партизан и друга Парфенова. Замечательный сибирский краевед Василий Гришаев выяснил, что в наступлении 18 июня участвовал и Ефим Мамонтов! Вот фрагмент из книги Гришаева, который хорошо описывает время и мысли обыкновенных солдат, в том числе и Мамонтова.
«В ноябре он (Мамонтов) награждается Георгиевским крестом 3-й степени за то, что «во время боев Сибирского корпуса с 6 по 12 июля 1917 года, находясь под сильным и действительным огнем противника, вызвавшись охотником и проявляя мужество и самоотвержение, руководил работами по восстановлению связи… и тем обеспечил боевой успех».
Это было то самое наступление, в которое погнал армию Керенский. Но не будем торопиться с выводами о том, что раз Мамонтов вызвался охотником на опасное задание, то, значит, и он был «оборонцем», выступал за войну до победного конца. Оснований для такого вывода маловато, хотя, конечно, не исключено, что Мамонтов мог на какое-то время поверить эсеро-меньшевистской трескотне о защите «свободной России». Сложное и бурное то было время – лето 1917 года…
2 июля, заслушав доклады делегатов, вернувшихся с 1-го Всероссийского съезда рабочих и солдатских депутатов, солдатское собрание, опять же по предложению полкового комитета, постановило: «Присоединиться к резолюциям, вынесенным большинством съезда, принять их за руководящие начала. Резолюции съезда об отношении к войне, равно как и веления (приказы) вождей революционной армии принять к неуклонному исполнению».
А резолюции-то, как известно, были эсеро-меньшевистскими, они звали к продолжению войны. Заручившись поддержкой съезда, Керенский 18 июня погнал солдат в наступление.
Не сразу открылись у солдат глаза на то, кто их друг, кто враг. В том числе, надо полагать, и у Мамонтова…»
Возвращаемся к Парфенову.
В Петрограде Петр Парфенов познакомился с Максимом Горьким, под прямым влиянием которого вступил в группу «новожизненцев», ушел из политического управления военного министерства и в августе уехал в Сибирь в качестве разъездного агента от Крестьянского Исполкома.
Эта поездка и есть очерк «Предоктябрьские дни в Сибири», основа Первой части нашего цикла.
Из очерка ясно, что Парфенов знакомится с личностями, определившими дальнейших ход алтайских событий эпохи Революции.
Это Сулим, будущий начальник штаба легендарного отряда Сухова. Погибнет вместе с Суховым через год.
Это костяк барнаульских большевиков: Архипов, Цаплин, Присягин, Шемелев, Селезнев, Малюков, Ерушев. Всех знал, со всеми общался и со всеми работал Парфенов.
Через долгие четырнадцать лет, 16 июля 1931 года, Максим Горький скажет, что биография Парфенова заслуживает стать достоянием широких рабоче-крестьянских масс.
Интересно, сегодня для каких масс это достояние?
II Съезд. Прорыв в будущее
Основа второй части цикла – повесть Петра Парфенова «Поход на Гатчину».
Повесть начинается с вокзала Петрограда.
По широкому и пустынному перрону молчаливо шагали патрули «Викжеля» – Всероссийского союза железнодорожников, заменявшие сбежавшую путейскую охрану. Они были в железнодорожной, преимущественно, форме и вооружены винтовками … Викжельцы держали «строгий нейтралитет», но кое-какие сведения от них все же получить удалось. Мы узнали, что съезд Советов открывается в Смольном, а на вокзале имеется специальное бюро для обслуживания делегатов, которое откроется утром.
Идти ночью в город они не советовали: там стрельба. Кроме того, для этого рекомендовалось запастись «нейтральным» викжельским пропуском, без которого после десяти часов ходить рискованно.
Через делегатское бюро, хотя и с большими трудностями, все же удалось вызвать грузовой автомобиль, который всех нас вместе с вещами доставил в Смольный.
Здесь всюду были заметны следы ведущейся борьбы: главные подъезды охранялись усиленными рабочими, солдатскими и матросскими караулами; на мраморной парадной лестнице, у главного входа, виднелось четыре пулемета и два легких полевых орудия; в садике. по обе стороны ровного шоссе, расположилась целая батарея с инженерной ротой, и солдаты, греясь, жгли костры. Везде, по всем направлениям бежали, спешили сотни людей с обветренными, озабоченными лицами, по-разному одетых, но с одинаковым блеском в глазах.
Внутрь здания можно было пройти только со специальным пропуском за подписью Феликса Дзержинского, коменданта дворца, достать который, однако, не составляло больших трудностей.
Несмотря на ранний час, в коридорах и комнатах Смольного было очень много людей, они сновали всюду, как в муравейнике, спорили, волновались, наскакивали друг на друга, группа на группу с горячим задором.
Очень интересны сведения о другом алтайском депутате съезда Матвее Цаплине, который успел даже в Октябрьском перевороте поучаствовать!
Разыскал здесь своего товарища по Барнаулу, старого большевика Матвея Цаплина, который выехал из Сибири раньше меня. Он уже вполне освоился с обстановкой, всю ночь ездил с отрядом поручика большевика Дашкевича по наиболее важным правительственным учреждениям, захватывая их, и теперь собирался пойти к себе немного вздремнуть. Остановился он в гостинице, на Лиговке. Я отправился с ним, перевез в его номер свой чемоданишко и получил от него более обстоятельную информацию о событиях.
- Съезд должен открыться вечером. Работают партийные фракции. Меньшевики и правые эсеры очень недовольны делегатским составом и намереваются работу съезда саботировать. Свой боевой Центр они организуют в городской думе, вокруг которой собираются объединить против большевиков все «демократическое» население. Центральный комитет большевиков поручил особой «пятерке» по руководству переворотом и Военно-революционному комитету к открытию съезда обязательно покончить с Временным правительством и с его военной организацией. Поэтому сегодня предстоят самые горячие дела, – сообщил мне Цаплин, выражая сожаление, что он не спал две ночи, безумно устал и, очевидно, будет лишен возможности непосредственно участвовать в захвате Зимнего дворца, где помещается Временное правительство.
В первый день съезда окончательно сформировалось два центра, стихийно возникшие накануне: Смольный и Городская дума. В Смольном находился Военно-революционный комитет большевиков, который выгнал Временное правительство из Зимнего дворца. В Городской думе собрались все возмущенные большевиками: огорошенные внезапностью событий, они пытались втиснуть разлетающиеся осколки власти в привычные, старые рамки.
Открылся Второй съезд Советов совсем ночью, в первом часу, в большой переполненной аудитории Смольного, и, хотя открывал его по поручению ВЦИКа меньшевик Дан, сразу же после избрания президиума начались демонстративные заявления представителей правых социалистических партий и групп, а затем, как и предполагалось раньше, со съезда ушли правые эсеры, меньшевики, народные социалисты, плехановцы, бундовцы, украинские эсеры. Все они отправились в городскую думу, где вскоре сорганизовали «Комитет защиты родины и революции».
На съезде остались большевики, левые эсеры и объединенные интернационалисты – новожизненцы. Появление в президиуме Ленина, накануне только вышедшего из подполья, безусого и щетинистого, было встречено дружными аплодисментами.
Второй день съезда стал исторический триумфом Ленина. Вместо бесконечного обсуждения состава нового правительства, неизбежно буржуазного в сложившейся обстановке (да и страна может прожить несколько дней без власти!), Ленин неожиданно ломает не только регламент съезда, но отбрасывает старую, отгнившую логику государственной власти. Ленин предлагает съезду принять ДЕКРЕТЫ о мире и земле, а уже потом выбрать под новые цели правительство!
Эта бомба была равносильна всему Октябрьскому перевороту! Только она взорвалась в формате государственного строительства.
Интересно, что легитимность Декретов была сто процентной! Большевики выдвинули их на легитимном съезде Советов. Как тут не вспомнить пророческие слова Троцкого удиравшим со съезда меньшевикам: «Вы останетесь на помойке истории!».
Большевики очень точно чувствовали настроения масс, они не тянули их, как все остальные партии, под свои надуманные политические знамена, а внезапно предложили конкретные действия для воплощения чаяний.
Интересно, что для быстрого продвижения Декретов большевики использовали передовые на тот момент технологии СМИ: РАДИО!
Вместо вялотекущей отмены крепостного права в незыблемых границах самодержавия российскому крестьянству были предложены быстрые декреты в НОВОЙ общественной формации. И то, и другое во многом было лозунгом. Удивительно и гениально, что последние теоретические лозунги были эсеровскими, а их идеями было напичкано все российское крестьянство. Большевики на готовой, идейно пропитанной почве ПРАКТИЧЕСКИ решили вековую проблему на другом, советском фундаменте: колхозном.
Частной собственности и связанному с ним хаотичному, рыночному индивидуализму, как незыблемому краеугольному камню мироздания, была ВПЕРВЫЕ в истории человечества предъявлена реальная, практическая альтернатива: коллективная собственность с плановой, детерминированной обществом целью!
Еще две примечательности тех исторических дней: название «правительство» было заменено на новое: «Совет Народных Комиссаров», а нейтральный «Викжель» железнодорожников неожиданно сыграет на руку Революции (о этом будет рассказано позже).
Съезд советов продолжался только два дня и три ночи; он принял декреты о власти, о войне и мире, о передаче земли крестьянам закончился призывом Ленина к делегатам скорей выехать на места для проведения в жизнь принятых решений.
Съезд избрал новый состав ВЦИКа и первый Совет Народных Комиссаров во главе с Лениным. Причем, левые эсеры сразу не дали в Совнарком своих представителей, а сделали это несколько позже, во время второго крестьянского съезда и под его давлением, хотя во ВЦИКе их имелось значительное количество.
В рядовой делегатской массе царили здоровый оптимизм и твердая уверенность в несомненной победе Октябрьской революции во всероссийском масштабе. С кем ни приходилось встречаться в кулуарах, в столовой, на фракционных совещаниях, – почти у всех было приподнятое, праздничное настроение и чувство гордого общественного сознания, что активно участвуешь в великом историческом перевороте.
Но в то же время у многих делегатов была какая-то необычная тревога, что рабоче-крестьянская революция, так бескровно и так дружно начавшаяся, столкнется с необходимостью в человеческих жертвах…
Я отправил телеграмму Румчероду, членом которого состоял до отпуска из армии, и сообщил о событиях, советуя приступить к организации переворота в Одессе и на румынском фронте. Я сделал это для того, чтобы опередить прямых представителей Румчерода, которые ушли со съезда в городскую думу. Такую же телеграмму отправил я и в Барнаул, местному совдепу, хотя впоследствии выяснилось, что ее задержал губернский комиссар Окороков (будущий колчаковский министр) и адресату не передал.
Двадцать восьмого октября происходило расширенное заседание нового ВЦИКа с участием делегатов.
Только теперь для меня стало ясно, насколько сложна обстановка. Занятие генералом Красновым и бежавшим Керенским Гатчины и Царского села, восстание юнкеров в самом Петрограде, уличные бои в Москве, отказ генерала Духонина признать Советскую власть и начать мирные переговоры. А тут еще и левые эсеры, сильнейшая вциковская оппозиция, закатывают ультиматумы, и «Викжель», по их наущению, грозит всеобщей стачкой железнодорожников, если большевики не договорятся с «Комитетом спасения родины и революции», т. е. с правыми эсерами и меньшевиками, которые в нем засели. Как далеко все это было от того радужного настроения, которое владело мной все предыдущие дни!
Николай Ильич Подвойский
На этом же заседании я обратился к председательствующему с убедительной просьбой дать мне такую работу, чтобы я мог принять более активное участие в происходящих событиях, а не только голосовать за резолюции. Очевидно, моя военная форма послужила для него достаточным основанием, чтобы, даже не спрашивая о моих желаниях, направить меня к Подвойскому, в Военно-революционный комитет. Председательствующий дал мне к нему коротенькую записку.
С этого момента наш герой начинает убежденно работать на Революцию: на Гатчинском фронте, в Алтайской губернии и на Дальнем Востоке.
Но прежде, чем переходить к Гатчине, приведем полностью эпизод о неожиданной встрече с Лениным. После получения записки к Подвойскому, Парфенов долго и безрезультатно пытается разыскать его в Смольном. Внезапно Парфенову попадается спешащий куда-то Луначарский, который намедни просил зайти к нему по вопросам образования.
Раздумывать было некогда. Луначарский убегал, и я бросился вслед за ним: хотя немного, но знакомый человек, авось, поможет! Он подошел к часовому – красногвардейцу, охранявшему вход в Военно-революционный комитет, предъявил пропуск и все так же поспешно направился дальше по коридору. Меня часовой задержал: не было пропуска. В очень «энергичных» выражениях я доказал красногвардейцу, что мне обязательно требуется догнать этого наркома, заверил его всячески, что сейчас же вернусь обратно, – и он уступил. А Луначарский тем временем уже скрылся в одной из комнат. Однако я ее заприметил и, как снег на голову, явился перед ним.
Только Луначарский теперь был не один: за небольшим и весьма скромным письменным столом, боком к окну и к выходу, сидел Ленин и с ним еще какой-то, неизвестный мне, товарищ с густой длинной темной шевелюрой.
Этим обстоятельством я был очень смущен. Владимира Ильича я видел не раз, слышал и читал о нем еще больше, но встречать его на таком близком расстоянии мне не приходилось. Ни к селу, ни к городу стал я путано припоминать Луначарскому предыдущий разговор со мной, показывать торопливо записку, свой делегатский билет и даже старый румчеродовский мандат. Луначарский сначала опешил, потом, видимо, вспомнил меня, но воспринял мой лепет и растерянность так, что я собираюсь сейчас просить о работе у него в наркомпросе. И, не давая мне закончить объяснений, он на меня набросился:
- Товарищ! Я вас очень прошу, отвоюйте для меня сначала министерство у юнкеров, а потом уж приходите ко мне договариваться о совместной работе! Вы – человек военный, вам -это легче сделать, чем мне!
Такой его свирепый окрик, как ни странно, сразу привел меня в нормальное состояние. Уже более членораздельно и внятно я объяснил, в чем дело: я прошу не о работе, а о том, чтобы он помог мне разыскать Подвойского. Для убедительности я опять показал ему записку и рассказал, что ищу Подвойского несколько часов и все безрезультатно.
Но Луначарский на это ответил мне, возвращая записку, что он тут ни причем и помочь совершенно ничем не может, рекомендует лишь обратиться к коменданту дворца.
Я извинился за беспокойство и совсем уже собрался повернуть к выходу, когда Владимир Ильич, который все время молча наблюдал наш разговор, неожиданно предложил мне показать ему записку и в двух словах рассказать, кто я и зачем нужен мне Подвойский. А когда я сделал это уже в более спокойной и деловой форме, он сказал: «Мы сейчас ваше дело уладим!», предложил мне сесть и стал настойчиво звонить по телефону.
Однако и для Владимира Ильича найти Подвойского оказалось не так легко. Ленин разыскивал его минут пять, не меньше, а мне они показались целой вечностью. Я был очень обескуражен тем, что отнимаю у Владимира Ильича так много времени и по такому, казалось, незначительному поводу. Не раз и не два порывался я убежать из комнаты, но он выразительно взглядывал в мою сторону призывая к выдержке и к спокойствию.
Наконец Подвойский нашелся. Очень коротко, но достаточно убедительно Ленин попросил его, чтобы он немедленно меня принял и договорился со мной о работе. Кстати, Подвойский в действительности оказался совсем близко от комнаты Владимира Ильича: здесь же в Смольном, только этажом выше. Ленин разъяснил мне, как лучше его найти, и это обстоятельство смутило меня еще больше. Немного приподнявшись на стуле, Владимир Ильич подал мне руку и пожелал успеха. Тут я опять начал извиняться за беспокойство и за то, что совершенной мелочью отнял у него столько времени?
- Дать военному человеку возможность использовать свой опыт в интересах революции – вовсе не мелочь, товарищ! А с офицером из мужиков и познакомиться приятно: редкий экземпляр в нашей стране! – ответил на это Владимир Ильич, и на лице у него показалась едва уловимая, лукавая улыбка.
В заключение Ленин взял с меня обещание, что я обязательна поставлю его в известность о том, какую работу предоставит мне Подвойский, и вообще буду поддерживать с ним личную или письменную связь.
Лишь после того я наконец направился к выходу. Причем, только теперь мне бросилось в глаза, что в одном углу комнаты была невысокая ширма, а за нею стояла обыкновенная железная кровать казарменного типа, покрытая таким же простым, серым одеялом.
Еще один штрих о Ленине.
Весной это же года, будущий Главком алтайских партизан Ефим Мамонтов тоже видел и слышал Ленина! Это установил алтайский краевед Василий Гришаев. Ленин выступал в Измайловском полку 10 апреля 1917 года. Судя по сходству воспоминаний Мамонтова и опубликованной речи Ленина, Мамонтов был именно на этом митинге. Вот что рассказывает один из партизан отряда Мамонтова:
«Вот с этим и пошла организация партизанских отрядов – с Лениным. И после не было ни одного дня, чтобы промеж нас не был Ленин. Кажин день как-нибудь да говорили о нем, Мамонтова расспрашивали».
Гатчинский фронт
Подвойский направил Парфенова на первый военный фронт молодой республики – в Гатчину.
Весь четырехдневный конфликт, завершенный военно-дипломатической победой большевиков великолепно описанный Парфеновым (со стороны дипломатии), пересказывать не будем. Отметим лишь несколько моментов.
Первое.
Это был спонтанный, как и 18 июня, военный выкидыш Керенского как главы временного правительства и запутавшихся казаков под командованием генерала Краснова в призрачной надежде на мнимую поддержку русской глубинки, которая из мнимых гражданских чувств и убоявшаяся пугала большевизма, встанет на защиту якобы истинных патриотов и подставит руки для новых кандалов.
Керенский был уверен, как и вся буржуазно-либеральная «власть», что авантюристы большевики продержаться от силы несколько дней и разбегутся от первых выстрелов.
Второе.
Силы генерала Краснова, 700 казаков, могли действительно выгнать большевиков из Петрограда! Была такая неопределенность обстановки.
Большевики отреагировали неадекватно мощно. Они собрали 10 тысяч на защиту Царского Села. Дыбенко из Кронштадта к Пулково доставил матросов и пушки. Сиверс и Антонов-Овсиенко работали на месте, в Пулково, убежденно собирая разваливающиеся военные части.
В самом Царском Селе, у которого произошло главное боестолкновение, находился 20-ти тысячный «нейтральный» военный гарнизон. Если бы он поддался уговорам казаков Краснова выступить вместе, все могло бы сложиться не так просто для большевиков.
Именно сюда, в Царское село, проник Петр Парфенов и работал на важнейшем дипломатическом фронте конфликта. Вот где пригодилась его выучка работать и понимать настроение разношерстных масс на открытых митингах и собраниях, которые Парфенов отточил в Сибири! А противостоять пришлось самому Борису Савенкову, отъявленному террористу царских времен, ненавидящего большевизм, закоренелого оратора и демагога. Петр Парфенов планомерно, шаг за шагом, убеждал казаков, солдат и офицеров не выступать на Питер и разойтись с большевиками на обоюдно приемлемых условиях.
Есть моменты, которые указывают работу большевиков с бывшими царскими офицерами еще до Октябрьского переворота. Например, для генерала Краснова было полной неожиданностью грамотная военная оборона Пулково. Красноармейцы не разбегались, а упорно держались ЦЕЛЫЙ день. Краснов профукал все артснаряды впустую и отступил в Гатчину. Второй неожиданностью для Краснова стали офицеры на стороне противника, у красноармейцев.
Третье.
Прощение большевиками сдавшихся или взятых в плен врагов было, с одной стороны, неоправданно наивным, а с другой, проистекало из мирного почти повсеместно на первых порах перехода власти к Советам.
Например, 8 казаков генерала Краснова обнаружили в Гатчине отряд красноармейцев в количестве 300 человек. Их, вы не поверите, арестовали! Именно так: 8 арестовали 300. Казаки не знали, что делать с арестованными, поэтому их просто отпустили по домам…
С «красной» стороны все аналогично: генерала Краснова отпустили под честное слово не воевать с большевиками. Что он и НЕ СДЕЛАЛ: перебрался на Юг и возглавил белое движение.
Тут уместен и эпизод, который скромно упомянул в своей автобиографии Парфенов одним предложением: «… ездил в Москву с отрядом Раскольникова и Вегера воевать с юнкерами». Соединив эти слова с воспоминаниями Раскольникова, можно сделать вывод, что после Гатчины Парфенов попадает в отряд под командованием Раскольникова, который был направлен в Москву, где юнкера захватили Кремль и устроили первую кровавую расправу над безоружной охраной, что стало зловещим предвестием Гражданской войны. Отряд Раскольникова не успел к нужному сроку, но зато захватил целый бронепоезд по дороге в Москву.
Отважные перед безоружными людьми, юнкера сдались без боя, как только появилась вооруженная сила Революции. Юнкера были милосердно отпущены на свободу под честное слово не воевать с большевиками. Позже многие из них, забыв о честном, перебрались на Юг, в основном на Дон и влились в войска Добровольческой армии.
Об этом же говорит заключительный абзац повести Парфенова «Поход на Гатчину»:
«Активные эсеры, меньшевики и кадеты уезжали из пролетарской столицы в провинциальные города и на отдаленные окраины, чтобы отсюда повести новое наступление на Октябрьскую революцию, на Советскую власть».
Нам осталось рассказать о «Викжелях», которые гениально были отправлены на ту же помойку…
Уже говорилось, что всеми общественными структурами пророчилось жизнь большевикам до первых проблем. Военных или экономических. Одной из причин такого убеждения была раздробленность большевизма. Они выступали не однородной, спаянной силой, а разношерстной, порой противоречивой. Например, Каменев и Зиновьев, сторонники умеренного демократизма, просто выдали дату переворота противникам.
Всероссийский исполнительный комитет союза железнодорожников, коротко ВИКЖЕЛЬ, принадлежавшие к этой самой умеренной демократии, объявили, что вооруженное восстание незаконно, большевики узурпаторы, помогать не будем, а если вы немедленно не составите однородное социалистическое правительство, мы перекроем все железные дороги.
Опасность была жуткая: отрезать Петроград от России, в военном положении, было губительным.
Рабочие Депо
Ленин поступил гениально: на переговоры отравил «своих» демократов: Каменева и Рязанова. Эти «агенты» успешно провалили всё: они согласились с противниками на новое, «обще-социальное» правительство, в котором нет Ленина и Троцкого! Эта работа «демократии» стала ПУБЛИЧНО известной как раз во время разбирательства с Красновым и мятежом юнкеров. Высшая точка свободы либерализма!
Но Ленин был магистром политических сюрпризов. Параллельно с известными событиями, шли и незаметные до поры: по ключевым станциям железной дороги ездили агитаторы и просто рассказывали о Декретах II Съезда и намерениях большевиков. К началу ноября нижнее звено работников железных дорог было распропагандировано куда надо. Срочно был созван съезд работников железных дорог, на котором ВИКЖЕЛЮ отказали в доверии.
Делегаты съезда союза жд июль 1917 РУЖД
А по железным рельсам, теперь уже Совнаркома, полетели поезда Революции…
Наливалися Знамёна. Часть 2
Продолжение следует…
Владимир Егоров