Время, возможно, все и расставит по своим местам…
Знаете, о чем можно душевно поговорить за чашкой чая с умницей, великим силачом-стронгменом Алексеем Серебряковым? Конечно же, о поэзии и судьбах его любимых поэтов: Бориса Рыжего, Евгения Рейна, Фаины Гринберг…
Алексей Серебряков:
— Борис Рыжий, это, Владимир Васильевич — один из тех поэтов, кто мной реально любим, которого я знаю наизусть. Он родился в Челябинске, а затем в шесть лет родители перевезли его в Свердловск, ныне Екатеринбург. У меня все началось с фильма о нем нидерландского режиссера Алёны ван дер Хорст. И это был лучший документальный фильм Эдинбургского кинофестиваля 2009 года. Посмотрел, увлекся, начал его читать… Его строки отражаются в душе моей: «Как грустно на Урале. На проводах унылые вороны…» (улыбается). И эти, узнаваемые реалии той еще нашей эпохи: «промзона», «Вторчермет» и «Пластполимер», школьный двор, «общага»… И одиночество, всегда неизбежное одиночество…
***
Был городок предельно мал,
Проспект был листьями застелен.
Какой-то Пушкин или Ленин
На фоне осени стоял
Совсем один, как гость случайный,
Задумчивый, но не печальный.
…Как однотипны города
Горнорабочего Урала.
Двух слов, наверно, не сказала,
И мы расстались навсегда,
И я уехал одинокий,
Ожесточенный, не жестокий.
В таком же городе другом,
Где тоже Пушкин или Ленин
Исписан матом, и забелен
Тот мат белилами потом,
Проездом был я две недели,
Один, как призрак, жил без цели.
Как будто раздвоился мир
И расстоянье беспредельно
Меж нами, словно параллельно
Мы существуем: щелок, дыр,
Лазеек нет, есть только осень,
Чей взор безумен и несносен.
Вот та же улица, вот дом
До неприличия похожий,
И у прохожих те же рожи —
В таком же городе другом —
Я не заплачу, но замечу,
Что никогда тебя не встречу.
Прошлое — чужая страна,
там все по-другому
Владимир Филичкин:
— Многие усматривают прямую связь творчества Бориса Рыжего с поэтами Серебряного века. Целый ряд исследователей «рыжеведов» углубился в жизнь и тексты «последнего советского поэта». Опять историческая веха в российской поэзии, Янис?
Янис Грантс:
— Еще раз скажу: мне кажется, что поэзия в нашей стране всегда находилась и находится на высшей точке возможного. Потому что это искусство не измеряется «средней температурой по больнице», а равняется на лучшие произведения, созданные в этот период. Отсюда и мой, возможно, спорный ответ: никаких условий для появления условного гения не требуется вообще. Он родится «просто так» — в непростое политическое время или в период затишья, в лохмотьях или с серебряной ложкой во рту. Каким век ни назови — его итог всегда примерно одинаков: в памяти поколений остаются три-четыре имени, два-три романа, две-три строчки из стихотворений. Речь здесь именно о народе, о «массовом потребителе», а не о специалистах-литературоведах. В прошлом веке, помимо «концентрации» поэтической мысли в Серебряном веке, были еще как минимум две вспышки: поэзия Великой Отечественной и поэзия шестидесятников. А еще все послевоенное время буйным цветом цвела неподцензурная поэзия. Любому из этих явлений, уверяю вас, можно присвоить звание «Бриллиантовый век». Но ко всем этим «векам» я по-прежнему предлагаю относиться как к ярлыкам, а не как к сущностным характеристикам.
Янис Грантс
Елена Володько:
— Сложно все. Боюсь, поймут ли наши сегодняшние люди? Иными идеалами живут. Владимир, спасибо за выбранную тему. Сегодня об этом очень важно говорить. Будем разбираться. Это время мое самое любимое. Ведь поэзия Серебряного века вдохновляет и заставляет современных поэтов соответствовать. Если не находите ответов на вопросы, если молчит ваша Муза — говорите с классиками! Это работает как терапия, как успокоение души, перезагрузка, если хотите.
Именно в конце XIX века русская культура вступила в новый, сравнительно короткий, но чрезвычайно насыщенный яркими художественными явлениями этап. В течение примерно четверти века — с начала 1890-х гг. до октября 1917 г. — радикально обновились буквально все стороны жизни России — экономика, политика, наука, технология, культура, искусство. Не менее интенсивно развивалась и литература.
Переход от эпохи классической русской литературы к новому литературному времени отличался далеко не мирным характером общекультурной и внутрилитературной жизни, стремительной — по меркам XIX века — сменой этнических ориентиров, кардинальным обновлением литературных приемов. Особенно динамично в это время обновлялась русская поэзия, вновь — после пушкинской эпохи — вышедшая на авансцену общекультурной жизни страны. Позднее эта поэзия получила название «поэтический ренессанс» или Серебряный век.
Елена Володько
Владимир Филичкин:
— Все это, конечно, здорово, но ведь признаем, что милая, есенинская Родина все дальше уходит под натиском нового, непримиримого, такого же противоречивого, кровавого мира — частью которого современный человек становится поневоле. Туда, где за горизонтом маячит всемирная цивилизация потребления, где все, казалось, только «едят и пьют». И детское восприятие окружающего мира в России происходит сегодня под влиянием назойливой телевизионной рекламы. Не об этом ли кричал во весь голос расстрелянный в 1921 году патриот Николай Гумилев:
Я кричу, и мой голос дикий,
Это медь ударяет в медь,
Я — носитель мысли великой,
Не могу, не могу умереть.
Словно молоты громовые
Или воды гневных морей,
Золотое сердце России
Мерно бьется в груди моей…
В спорах говорите только о настоящем
Светлана Симовская:
— Честно говоря, поэзия Гумилёва прошла для меня как-то вскользь, рядом или даже мимо, я читала его мало, просто знала имя и понимала: есть же и далекие звезды, их свет не доходит до человека. С поэзией Блока моя личная история была другой. И в юности, и сейчас, и всегда, когда бы я ни прикоснулась к его стихам, они завораживали мягким, тончайшим лиризмом, переливами чувств, наблюдений за нюансами, давали возможность увидеть картину мира, которая скрыта от беглого, невнимательного или грубого взгляда и открыта тому, кто может сказать о едва уловимом, почти невидимом так, что ты понимаешь: реальность именно такова, как выразил ее поэт.
Личные истории связаны у меня с поэзией Сергея Есенина, Владимира Маяковского. Стихи Есенина я слышала с детства от отца — он читал их нам, детям, вдохновенно. И тогда это удивляло: очень и очень многие — наизусть…Понимаете, это о чем? Поэзия звучит в поколениях людей, стихи становятся родными…
А недавно я побывала в нашем Камерном театре на премьере спектакля «Знакомый ваш Сергей Есенин», который звучал в исполнении заслуженного артиста РФ Виктора Нагдасёва и Надежды Нагдасёвой. Спектакль звучал, пел, плакал, размышлял о судьбе России и о том, зачем на русской земле живут поэты, кто они, что делают, почему живут так, а не иначе. Советую следить за афишей театра и прийти — посмотреть-послушать поэзию Серебряного века. Если же говорить о поэзии Маяковского, то, безусловно, она — страницы эпохи: как исторической, так и поэтической, а также его личностной. Несколько лет назад, прочитав о нем биографический очерк, я написала в его стиле (улыбаюсь) огромное стихотворение — «Без шика и лоска о Маяковском». При этом я совсем не фанатка его поэзии, но есть «вещи», которые — да, в моей личной «сокровищнице», и давно… и не тускнеют, не теряют своей значимости.
Светлана Симовская
Владимир Филичкин:
— И все-таки какая-то дыра получается между действительно великими творцами-поэтами Серебряного века и неизбежным (улыбаюсь) поэтическим сегодняшним-завтрашним днем. Так и хочется мрачно пошутить, что будущее российской поэзии опять в ее прошлом… Не так ли, Алексей? Ведь Борис Рыжий был не только «последним советским поэтом», но и первым поэтом современной России. И ведь он не выдержал своего персонального ада…
Алексей Серебряков:
— В девяностые годы прошлого века я, Владимир Васильевич, любил ездить в Свердловск-Екатеринбург к Данилу Ваганову. Жили мы у него на улице Кобозева на Эльмаше. И как спортсмены много тренировались, а ночью ходили по ночным клубам, дрались, выпивали, иногда катались на лыжах в лесу. И я отлично помню этот город девяностых, достаточно унылый, в общем-то, но иногда он был нам интересен. А иногда был нам противен. Это вот неуловимое ощущение России девяностых годов… И Борис Рыжий — как никто другой — рассказал нам, что же происходило тогда с Россией. Иногда ведь хочется вспомнить и окунуться в это время... А молодежь сегодня прочитает его стихи и будет по ним узнавать, что же тогда происходило в стране, ловить ту атмосферу (внутреннюю в том числе) и сравнивать. И все это как будто бы написано и про меня… Ведь если бы не спорт, меня бы тогда та действительность тоже затащила в тоску, как многих, как и Бориса…
Владимир Филичкин:
— Несомненно, творчество Бориса Рыжего, как и поэтов Серебряного века, — это веха в жизни России. И такой тип поэта мог сложиться действительно только в 90-е — с их форсированной свободой, «уркаганством», и с печалью по поводу происходящей в стране перестройки, бесславного крушения империи. Сегодня хочется обвинить наше литсообщество в снобизме и отмашках от стихов Бориса Борисовича. Я согласен с Евгением Рейном, считавшим, что преждевременная смерть Бориса Рыжего ― это «трагедия не меньшая, чем самоубийство Маяковского, Есенина и Цветаевой». Вот, даже так…
Елена Володько:
— Действительно, Владимир, в поэзии некоторых современных авторов неизбежно проявляются признаки decadence — упадка: неприятие окружающей действительности, индивидуализм, чувство безнадежности, тоска по идеалам, обостренная чувствительность к жизненным ситуациям, эмоциональная напряженность переживаний по поводу необратимости смерти.
И думается, что эти поэты делают это вполне осознанно: отрицание общепринятой «мещанской» морали; культ красоты, который трансформировался в самодовлеющую и самодостаточную ценность; эстетизация греха и порока; противоречивые переживания, выражающиеся в отвращении к жизни и утонченном наслаждении ею. Это еще и эстетство, обреченность, душевная усталость, пессимизм, которые призваны подчеркнуть особый эмоционально-психологический характер авторов. В их творчестве отмечается кризисность сознания, общее неблагополучие, размытые ориентиры и отсутствие связи с действительностью. Согласимся с высказыванием Дмитрия Мережковского, что декадентство символизирует эпоху разочарований и пересмотра эстетических норм… И это ведь неизбежно.
Кто не родился поэтом,
тот им никогда не станет
Владимир Филичкин:
— При этом учтите, что Борис Рыжий был выходцем из вполне благополучной семьи. Сын крупного ученого. Сам окончил аспирантуру Института геофизики Уральского отделения РАН, проходил практику в геологических партиях на Северном Урале, трудоустроился младшим научным сотрудником в лабораторию региональной геофизики, опубликовал 18 работ по строению земной коры и сейсмичности Урала и России. Казалось бы, что ему российская подворотня… В другое время, может в другой стране, его творчество несомненно было бы иным…
И все-таки, Янис, можно ли говорить, что современная поэзия переживает трудные времена, что она в упадке. Почему нет на горизонте фигур, подобных Пушкину, Лермонтову, Блоку, Гумилеву, Мандельштаму. Кого-то из великих и вами любимых забыл назвать?
Янис Грантс:
— Нет, думаю, что современная поэзия не переживает трудные времена. Нет, она не в упадке. И большие фигуры в ней, конечно, есть. Вы не назвали примерно сто имен. Но, может быть, и тысячу. Принято считать, что современный период охватывает примерно 50–70 лет. Так давайте заглянем в середину прошлого века. Ксению Некрасову (1912–1958) с ее наивными и прекрасными стихами считали чуть ли не сумасшедшей (хотя некоторые считали), не желали принимать в Союз писателей, куда она зачем-то так стремилась. Хотя и понятно: раньше членство в Союзе давало тебе некоторые привилегии. Так она могла хотя бы победить голод. А она голодала! Олег Григорьев (1943–1992) был бездомным и вечно пьяным, но сейчас ни одна петербургская антология не обходится без его стихов. То есть Григорьев соседствует там и с Блоком, и с Ахматовой, и с Бродским. А если говорить о сегодняшнем моменте… В нашем с вами городе живет Виталий Кальпиди. Без него невозможно представить ни Челябинск, ни современную русскую поэзию. И это он сказал (кажется, он), что фраза «время все расставит по своим местам» — это забетонированное заблуждение. Ну, примерно так сказал. Это значит, что разбираться, кто великий, а кто — нет, надо сейчас. Надо сейчас «сотворять» себе кумиров из ныне живущих поэтов. Время, возможно, и расставит кого-то по местам, но мы об этом уже не узнаем. И нам по большому счету это не очень интересно. А еще здесь жил Николай Година — человек большой судьбы и удивительных стихов. А в Москве живет Сергей Гандлевский. А в Риге — Сергей Морейно. Бесконечный, словом, список.