ИНТЕРВЬЮ: Лишаемый сана протодиакон РПЦ МП АНДРЕЙ КУРАЕВ о подробностях «пересмотра» своего дела Московским епархиальным судом 4 марта

Расшифровка фрагментов «стрима» «Новой газеты», состоявшегося 5 марта   Александр Солдатов: (…) Патриарх подал в церковный суд на Вас еще в конце апреля. Прошли май, июнь, июль, август, сентябрь, октябрь — никакого движения этого иска не было. Мы вообще не знаем, заседал ли Московский церковный суд в течение всего этого долгого периода. Напомню, что за это же самое время другой епархиальный суд, в Екатеринбурге, успел лишить сана и отлучить от церкви схиигумена Сергия (Романова), одного из ярких ньюсмейкеров РПЦ МП минувшего года. И вот после дня рождения патриарха Кирилла в конце ноября дело Кураева получает резкое ускорение, назначается первое, второе, третье заседания Московского епархиального суда. Отец Андрей на них не приходит в декабре месяце, потому что ему непонятна суть обвинения, он не знаком с материалами дела, он лишен процессуальных прав, предусмотренных канонами. И суд заочно 29 декабря, под Новый год, постановляет лишить отца Андрея сана. В начале января отец Андрей подает апелляцию патриарху, как это установлено Положением о церковном суде, и вот, опять после некоторого затишья, 4 марта назначается пересмотр дела, который носил, как я понимаю, достаточно номинальный, формальный характер. Мы знаем из Вашего блога, что Вы представили некоторые документы суду в свое оправдание, например — жалобу пострадавшего от сексуальных домогательств гомельского епископа, молодого человека. А какие еще документы Вы представили? Как вообще Вы вели свою линию защиты на заседании? Протодиакон Андрей Кураев: Прежде всего, наверное, я вел себя неправильно на этом суде, сейчас я понимаю, что надо было вести себя агрессивно. То есть надо было просто вот их давить, прижимать к стенке и настаивать на том, что вы тут неправы, тут неправы, тут передернули, а докажите, что это вот так, и так далее. А я вместо этого, скорее, оборонялся, в этом я был неправ. Но впервые ведь я оказался на суде. Когда я какие-то документы по поводу этого гомельского Стефана пробовал передать, это вызвало испуг… Вообще начнем вот с чего. В интернете несложно найти фотографии этого помещения. Это зал Высшего церковного совета в храме Христа Спасителя. Это большой зал, в котором стоит круглый стол в стиле рыцарей Круглого стола короля Артура. Значит, этот стол круглый, но не сплошной. То есть это вот такая окружность, а центр у него пустой. В этот пустой центр был поставлен стульчик, на котором мне было предложено сесть. Я думаю, что это обычная процедура. Это означает следующее: что у подсудимого нету даже столика перед ним, на котором он мог бы выложить какие-то свои бумаги. Надо сказать, что я с самого начала стал протестовать, говорю: дайте мне, пожалуйста, и столик, и вот я даже с собой удлинитель принес для компьютера, потому что полагал, что тут же возникнет техническая заминка, да, у меня вот есть удлинитель, раз разрешено пользоваться, а куда я здесь все выложу, свои какие-то бумаги, и нужные книги, и компьютер, и телефон? Но в итоге все-таки да, вынесли столик, но это было воспринято, это явно переживалось как некое нарушение привычного протокола. Это к самому стилю работы этого суда. Для подсудимого предполагается, что просто должен вот лучше стоять, в крайнем случае сидеть и выслушивать то, что скажет ему суд, а единственно допустимая поза для подсудимого — встать на колени, чему стол, конечно, будет мешать. Теперь дальше. Это известная песня, каждый раз, когда встречаешься с кем-то из патриархии, начинается: «Ну почему вы нам не передаете, мы рассмотрим» и так далее, это я много раз слышал. Я говорю: пожалуйста, я не первый раз это слышу, у меня есть опыт передавания этой информации, у меня есть опыт и ее пропажи и заминания. Вот, в частности, смотрите, я однажды решил поставить эксперимент. И поскольку человек был согласен на свою деанонимизацию, я попросил этого человека Сергея, минчанина, который был студентом Нижегородской семинарии, и когда вот заинтересовался им Стефан, гомельский епископ, он тогда, впрочем, был еще архимандритом, — вот, соответственно, этот Сергей пошел на встречу к митрополиту Павлу. Причем ситуация была такой, что я сначала… — Извините, отец Андрей, это митрополит всея Беларуси, который руководил Белорусской Церковью. — Да, сейчас он в Краснодар переведен, а тогда это был глава, в общем, довольно автономной Белорусской Церкви. Признаюсь, я стараюсь не ставить под удар судьбы людей, которые мне доверились. Когда меня все время обвиняли: «Где ваши свидетели?», ну что я могу сказать в ответ? Церковь моя в лице вот этих гомоигуменов или епископов уже проехалась по судьбам этих ребят асфальтовым катком. Если сейчас я открою их имена или потащу их в суд без особого их согласия или передам их координаты без их согласия в какие-то епархиальные инстанции, значит, получится, я, выгораживая себя от каких-то упреков («А что вы верите анонимкам?»), я ради своих сиюминутных выгод еще раз причиню боль этим людям. Для меня это было совершенно неприемлемо. Но в данном случае было согласие человека. Но опять же, чтобы по нему не давили, извините, я вполне по-сергиански, по-советски заручился поддержкой светских властей, то есть обратился к отцу Федору Повному, у которого есть слава духовника президента Лукашенко. Он сказал: «Да, мы поддержим и так далее, все, давай, отец Андрей, пусть приходит, все решим». Замечательно. При этих вроде бы уже идеально созданных лабораторных условиях для того, чтобы действовать: есть гарантированная поддержка президента, есть выходы на него, есть разговаривающий потерпевший, есть второй свидетель, диакон в Австралии, который мне первым рассказал о Стефане, — я говорю: «Хорошо, Сергей, идите». Он пошел — ну и ничего. То есть встреча была, чаем угостили, печеньки дали, «Мы обязательно еще встретимся» — и все. Ни второй встречи личной с митрополитом или с кем-то из его окружения, никакого возбуждения церковного дела, я не говорю уже о светском уголовном, — ничего. Единственное следствие было то, что Стефан в те дни в 2014 году готовился к номинированию на государственную премию Республики Беларусь, там по очереди всех белорусских епископов Лукашенко награждал этими премиями, в том году была очередь Стефана — вот его вывели из этой карусели, он ее не получил, там кто-то другой получил вместо него. — То есть вы представили материалы девятилетней или даже еще большей давности? — Да, соответственно, но срок давности к этим делам не имеет отношения никакого. Я на вчерашнем суде говорю: пожалуйста, вот вам фотокопия рапорта, письма этого Сергея митрополиту Павлу, где его подпись, его адрес, его контакты, вот вам письмо его ко мне, где мы с ним обсуждаем, что вот это все будет происходить и так далее, распечатка. Вот вам, пожалуйста, какие-то фотографии писем Стефана этому Сергею еще в семинарию, чтобы было понятно, что это не случайный уличный контакт у них был. Все это я пробую передать суду, и там я слышу, что они в ужасе: «Нет-нет, мы этим заниматься не будем». — Но обвинение же состоит в том, что вы оскорбили протоиерея Агейкина, а при чем здесь «голубое лобби»? — Дело том, что один из пунктов следующего обвинения был в том, что я дерзнул, понимаете ли, обвинять живых и умерших архиереев Русской Церкви в грехе мужеложества, это был один пунктов обвинения в мой адрес. Но вновь говорю, как только я попробовал предъявить, что у меня есть аргументы, они говорят: «Мы этим заниматься не можем». Я могу их понять: не дело городского епархиального суда заниматься делом гомельского архиепископа. (Продолжение следует)