Пространство, замкнутое небом
Лариса Румарчук
Поэт и прозаик поколения шестидесятников. Член Союза писателей Москвы. Автор десяти книг стихов и прозы, постоянный автор «ЛГ». Руководитель и ведущая Клуба прозаиков СП Москвы.
Новые русские
Ни Божьего, ни людского суда
они не страшатся.
Слеплены из какого теста,
не догадаться.
Дрожжи ли были несвежие?
Хозяйка ль была пьяна?
Или что-то подмешивал
в замесь сам сатана?
* * *
Стареет мой вчерашний милый.
На лбу залысины лежат.
И прошлого взрывные мины
его души не ворошат.
Он водку пил, со мной ругался,
не покорялся никому,
но кто-то, как ошейник, галстук
надёжно повязал ему.
И вот на улице, смущённо,
сквозь слёзы издали смотрю,
как он проносит два батона
сквозь городскую толчею.
От вольнодумца и скитальца
в нём не осталось ничего.
Он переделать мир пытался,
но переделал мир его.
Стареет мой вчерашний милый,
глаза смиренные ясны.
И нерастраченные силы
навеки в нём погребены.
* * *
Чужая жизнь в глаза мне лезла.
Моей в ней не было тоски.
Она вставала у подъезда
вытряхивать половики.
Она из кухонь и столовых
бросала запахи за так.
Она была такой бедовой,
вся в суете, вся второпях.
Мы были с нею разной крови,
мы были дети разных стран.
Но рядом, но со мною вровень
она текла, как океан.
* * *
Как любят малышей,
как старость не выносят,
весна всегда милей,
чем сумрачная осень.
Погасшие глаза,
морщинистые лица.
И по щеке слеза
из мутных глаз сочится.
А если бы могла
природа стать иною
и старца б родила
со сгорбленной спиною.
И с каждым годом шёл
старик всё ближе к цели,
покуда малышом
не умер в колыбели.
И не было б ему
нисколько не тревожно,
ведь детскому уму
постигнуть невозможно
Законов бытия
и страха, страха смерти.
О, если бы была
природа милосердней.
* * *
Меня свезли и бросили в постель,
Как будто в придорожную канаву,
и ушли. А я лежать осталась.
Пела птица. Собака лаяла.
Собака-враг своим бранчливым лаем
печёнку мне изъела.
А птица-друг по-детски навевала
мечту о рае.
Я знала: рай, когда не будет боли
и тела тоже, с его ознобом, тяжестью, желаньем.
И так хотелось перейти границу.
Но где-то близко лаяла собака –
не отпускала.
* * *
Вдруг, как будто из-под земли,
слово вынырнет «Дюртюли».
А за ним – потяну крючок –
изумрудный блеснёт лужок.
Там корова травою хрусть,
и коровы той я боюсь,
мама в шапочке кружевной.
Прячусь я за её спиной.
Вот поеду я в Дюртюли,
отыщу уголок земли,
где лужайка, корова, мы...
Солнце катится за холмы...
* * *
Господи Боже ты мой!
Скоро вернусь я домой.
Но к дому земному, Боже,
я привязалась тоже.
Страшно закрыть мне дверь,
выбросить в ночь ключи.
Как же мне быть теперь,
ты меня научи.
* * *
Где вы, майские жуки,
крупные, тяжёлые?
Как вы падали впотьмах
в спутанные волосы...
Где июньские жуки,
спинки перламутровые?
Как вы ползали в траве,
все в росе предутренней.
Где ты, шустрый воробей,
друг села и города?
Что ты, глупый человек,
сотворил с природою?!
* * *
Мне кажется иногда,
что мир вокруг –
это туго натянутая оболочка
воздушного шара.
А мы внутри.
И если кто-нибудь догадается
и дерзнёт
проткнуть эту оболочку,
она опадёт, как пожухлая кожура,
высвобождая иные дали, иные миры...
Как тесно человеку в пространстве, замкнутом небом.