«От воспоминаний можно задохнуться». Никоненко — про Шукшина, Рубцова, Шпаликова

Актер и режиссер Сергей Никоненко дал интервью RTVI

Актер и режиссер Сергей Никоненко дал интервью программе "Легенда" на RTVI. Он рассказал, как жил в коммунальной квартире с Никитой Михалковым, приютил в кладовке Василия Шукшина, посылал за водкой Александра Вампилова, а также чему учился во ВГИКе у Сергея Герасимова и почему решить создать музей Сергея Есенина в центре Москвы.

О том, как решил стать артистом

Это уже решил в 13 лет. В пионерском лагере мне вручили торт, который я еле-еле держал, потому что он был немножко тяжел для меня. На нем кремом было написано: «Лучшему артисту лагеря». Это было очень торжественно, для меня это дорогого стоило, я подумал, что надо бы заняться.

Ну, и там мне понравилась одна девочка, ей было 10 лет, мне — 13, она занималась в Московском городском доме пионеров. Я пошел за ней, поступил сразу.

Мне мало было одной театральной студии — я занимался в двух: в студии художественного слова, которой руководила легендарная совершенно женщина, ученица Вахтангова и Станиславского Анна Гавриловна Бовшек, и в театральной студии Евгении Васильевны Галкиной, нежнейшей женщины.

Вообще, когда я поступил в Дом пионеров, я понял, что есть педагоги, которые любят ребят, молодых мальчишек, девчонок. Это не то, что было у нас в мужской школе — я еще до 1954 года учился: там обращались с нами иногда довольно жестко (с 1943 по 1954 год в СССР существовало раздельное обучение мальчиков и девочек в школах. — прим. RTVI).

О родителях и детстве

Отец руководил охоторыболовной секцией спортобщества «Динамо», поэтому не спрашивайте, за кого я болею. Я с детства ходил в динамовских трусиках, маечках, часто проводил время на стадионе «Динамо», пробовал заниматься в разных секциях, мне ничего не нравилось.

У меня самые лучшие родители были. Мы жили не очень богато, но мы жили в большой любви друг к другу. Мама мало того, что подарила мне жизнь, она еще и спасала ее в течение трех лет.

Мы ходили по дорогам войны, так оказались на оккупированной территории, в партизанском отряде. Я-то совсем еще грудной ребенок, а она в партизанском отряде Смоленской области.

Если представите себе треугольник Вязьма — Ржев — Духовщина, то вот в самом центре находилась деревня, родина отца, куда он нас отправил 21 июня [1941 года] — маму на молоко, на воздух, чтобы мама и окрепла, и отдохнула.

Мама не знала, что она увидит отца только через три года, в 1944 году. Больше тысячи километров она со мной прошла, на руках меня пронесла. Вот такая мама. Невысокого роста, по профессии стеклодув. Это мужская профессия, это горячий цех, это работа с жидким стеклом.

О поступлении

Отец знаком был с педагогом Щукинского училища, куда я поступал. Я говорю: «Пап, ну позвони Анне Алексеевне-то! У меня повторно третий тур — может, она как-то поспособствует?». [Отец сказал:] «Вот стыд-то какой! Если ты способен, талантлив, тебя возьмут, а если ты нет — так, значит, не нужно тебе этим заниматься». И я не поступил в Щукинское училище.

Я потом благодарил, что все театральные вузы меня не взяли. Компенсацией всех этих четырех обид (четыре театральных вуза) было то, что меня приняли к себе на курс Сергей Аполлинариевич Герасимов и Тамара Федоровна Макарова во ВГИКе Тогда очень мощный поток был абитуриентов. Во время поступления мы многие даже подружились друг с другом. Это был 1959 год, лето. Я подружился с Виктором Павловым, с Олегом Далем. Мы вместе ходили в театральные вузы, вместе иногда обедали у Никитских ворот в шашлычной.

Когда я поступил, мне Сергей Аполлинариевич сказал: «Вы знаете, вам надо бы освобождаться от штампов, которые вы где-то уже очень основательно наработали». Я уже был этакий "Актер Актерыч".

А школа Герасимова отличается тем, что там говорят: нужно не играть, а жить в образе.

О работе в театре и кино

Я очень хотел быть театральным артистом, потому что чаще всего ходил я в Театр Маяковского и в Театр Вахтангова, это рядом с моим домом. Я жил на Сивцевом Вражке, Театр Вахтангова — 10 минут ходьбы, а Театр Маяковского — 20 минут ходьбы. В шаговой доступности, как говорят. Пересмотрел практически все спектакли Как я ни хотел работать в театре (брали в «Современник», мог бы работать там), но кино взяло верх.

Я подумал: четыре театральных вуза не приняли, а кинематографический принял — я не предам кинематограф! И пошел сниматься в кино.

Ну, и как-то пошло одно за одним, роль за ролью... В 1960-е гг. я снимался и у Герасимова в двух картинах, я снимался и у Митты, снимался у Ларисы Шепитько, снимался у Щукина, снимался у Ордынского. Снимался у Говорухина в главной роли [в фильме] «Белый взрыв», вместе с Людмилой Гурченко мы покоряли вершины. Много было предложений. Озеров, конечно же. Бондарчук Сергей Федорович.

О дружбе с Михалковым

Могу сказать одно, что Никита Сергеевич Михалков создан был просто для коммунальной квартиры. Его сразу все полюбили Он был невероятного обаяния в ту пору. Да он и сегодня производит мощнейшее впечатление, но в ту пору это было то, что Станиславский ценил более всего в актерах — [когда Станиславского] спросили, он ответил: «Более всего я ценю обаяние таланта».

Самая отличительная черта Никиты Сергеевича Михалкова — невероятная работоспособность Какая-то жадность до жизни. Он невероятно жизнерадостный человек. Я не видел его, так сказать, в тоске, в горе. Задумчивым видел (сидел, о чем-то размышлял), а вот в тоске, в отчаянии — никогда, ни разу.

Про Василия Шукшина

С Василием Макаровичем мы познакомились еще на I курсе. Он подолгу задерживался, сидел, смотрел... Казалось, что у него много времени, а было дело всё в том, что ему ночевать негде было и жить негде было, поэтому для него крыша над головой — это был Институт кинематографии.

Я как-то ему предложил: «Вась, у меня кладовка есть — хочешь, можешь там переночевать». Это еще на I курсе было. Он говорит: «Давай попробуем: всё лучше, чем на вокзале».

А он придет на Казанский вокзал, там милиционер говорит: «Уходи». Он — на Ярославский, уснет на лавочке, там милиционер будит: «Уходи». Он — на Ленинградский, и так по кругу ходил Когда родители уезжали на дачу, он спал на моей раскладушке.

Она легендарная: на ней [актер и режиссер Николай] Губенко спал, на ней спал потом Шукшин, [поэт и сценарист Геннадий] Шпаликов, Никита Михалков восемь месяцев, Эдуард Стрельцов, с которым я подружился, футболист знаменитый. Последний был Задорнов Миша, Михаил Николаевич, сатирик знаменитый.

О Шпаликове

Он тоже приходил ко мне в полночь, за полночь. Он всегда считал, что дружба — это понятие круглосуточное, можно прийти и в 4 ночи, и в 6 утра позвонить в дверь, где еще все спят. Ну как так? Коммунальная квартира. Потом выговоры, конечно, следовали: «Скажи друзьям, что нехорошо так». Говорил, но мало помогало.

Про Рубцова и Вампилова

Вернулся я со съемок фильма «Война и мир» Бондарчука, заработал немного деньжат. Встретил Васю [Шукшина] на студии, говорю: «Пойдем сегодня в „Турист” обедать, я заработал, у Бондарчука снимался». Когда закончили обед, Шукшин говорит: «Знаешь, тут приехал поэт очень хороший. Коля Рубцов. Сейчас в общаге. Может, заедем?». Я впервые слышу это имя.

Я беру в ресторане еще пол-литра с собой в карман, и на такси с ветерком за Савеловский вокзал — в общагу будущих писателей. Знакомимся: Боря, Саша, Коля (Рубцов), ну и мы двое. Откуда-то появился частик в томате, полбуханки черного хлеба, луковица — полный студенческий набор банкета. Но как-то на пятерых это всё быстро разошлось. Я достаю красненькую десятирублевку, которая произвела ошеломляющее впечатление, и говорю: «Ребят, я бы взял, но я не знаю, куда идти». И этот Саша, кучерявый такой, немножко на бурята похожий, схватил и говорит: «Сейчас! Пулей!»

Он пока пулей сбегал, Рубцов еще пару стихотворений прочитал. Я могу сказать, что [тогда] я еще не проникся этой поэзией рубцовской, еще не всё, может быть, понял, еще не те стихи звучали, которые я потом полюбил.

Проходит 20 лет, встречаю я [писателя] Бориса Романова (это был как раз Борис). Он меня спрашивает: «А помнишь, кого ты за водкой посылал? Вампилова». Я тогда и не понял, в ту пору, что это Вампилов: Саша и Саша.

Какое же это было время! 1963 год, октябрь месяц. В студенческой келье один из лучших драматургов, замечательный поэт, писатель, режиссер и актер Шукшин — и примкнувший к ним Никоненко. От воспоминаний иногда можно задохнуться. Вот неужели это было? Было.

О первом снятом фильме

Я вспоминаю, как я снимал свою первую полнометражную картину «Птицы над городом», ее лет 20 по всем каналам показывали. У меня в главной роли был Михаил Андреевич Глузский, Куркина Раечка и дети, ребятишки.

1973 год, директором студии имени Горького был Григорий Иванович Бритиков. И был заведен такой негласный порядок: начинающему режиссеру дать лучшего оператора, лучшего художника. Да еще я сам выбрал неслабого артиста Глузского Михаила Андреевича, который отличался справедливостью. Он был въедлив, цеплялся за всё.

Я помню, что я каждый день практически сдавал экзамен на режиссуру.

Оператор — изумительный человек Шумский Вячеслав Михайлович. Он все фильмы снял вместе с Ростоцким Станиславом Иосифовичем. Он очень вежливо, очень мягко спрашивал: «А вот мы это здесь с движения, с панорамы это будем снимать или, может быть, статикой? Сергей Петрович?»

Или художник Дуленков, который до этого был художником фильма Герасимова «Тихий Дон». Вы понимаете, какие это мощнейшие творческие силы. Они мне все время задавали вопросы, и приходилось на них отвечать.

О создании музея, посвященного Есенину

Есенина я открыл еще в школе. И, открывая книжку, я просто открыл другой мир: мир березового ситца, чувственной вьюги, «Скирды солнца в водах лонных...», «Хорошо бы, на стог улыбаясь, Мордой месяца сено жевать...». Какие-то поразительные образы!

Шпаликов написал сценарий «Пой песню, поэт...», и уже шли пробы на роль главного героя, великого русского поэта Сергея Александровича Есенина.

Пробовались Олег Табаков, Олег Видов. Андрей Миронов пробовался! Отец Безрукова Виталий Безруков тоже пробовался. [Шпаликов] говорит: «Что они там пробуются? Серега, а ну-ка пошли со мной».

Он меня привел к Сергею Павловичу Урусевскому: «Вот вам Есенин». Сделали мне кинопробу на худсовете, а худруком объединения был Михаил Ильич Ромм. Он когда увидел мою пробу, говорит: «Дорогие мои, вот же один в один, просто вот Есенин!». Вот за это меня и взяли — за то, что похож.

Съемки были в 1970 году. 20 лет прошло, я нашел в воспоминаниях [Анны] Изрядновой, что как будто он жил рядом где-то со мной. Я пошел в ДЭЗ, спросил, остались ли домовые книги. Говорят: «Конечно, все целы». Меня привели, открыли обитую кровельным железом дверь. Там такие еще паутины были. Я взял швабру, тряпку, ведро воды, навел там порядок. Всё это убрал, вычистил, сел и спокойно стал перебирать книги.

И обнаружил, что в Сивцевом Вражке в доме 44, в котором я родился и 84 года не меняю прописки, в квартире 14 проживала жена Есенина и сын Есенина Георгий, и временно прописана была еще зимой 1938-1939 года мать Есенина Татьяна Федоровна.

В квартире 14 бомжи боялись ночевать: там костры жгли, она в руинах была просто-напросто. Ко мне пришло осознание, что я должен заняться и сделать здесь есенинский уголок.

Я попросил сделать выписку из домовой книги и с этой выпиской пошел в Управление охраны памятников. С этого началась моя эпопея создания музея Есенина в Москве.

О том, чего хочет сегодня

Я хочу мира. Хочу, чтобы был мир на земле. И чтобы молодые девушки, выходя замуж, хотели стать матерями, чтобы у них было много детей, и обязательно здоровых. Для этого, девушки, надо здоровье беречь, не курить, не выпивать! Вот что я бы хотел.