Писатель Василий Авченко — о феномене великих сибиряков, литературных первопроходцах Дальнего Востока и голосе человека с места
Перевод повести Владимира Арсеньева «Дерсу Узала» на якутский язык, изданный в 1937 году на латинице, стал «гвоздём программы» на выставке в Национальной библиотеке РС(Я), подготовленной к приезду писателя из Владивостока Василия Авченко.
«Личность мирового масштаба»
В Якутск Василий Олегович приехал для того, чтобы прочитать текст «Тотального диктанта» на одной из площадок города. А перед этим провёл встречу в онлайн-формате, где рассказал о своих книгах и планах.
Кстати, перевод книги Арсеньева «Дерсу Узала» был продемонстрирован Авченко не случайно: Василий Олегович написал биографию этого столичного офицера, переехавшего в Приморье и очень много сделавшего для изучения этого края.
– Арсеньев очень многое сделал для изучения коренных народов Приморья и Приамурья – при том, что у него не было нормального образования – только два года в юнкерском пехотном училище в Петербурге, где, кстати, географию преподавал брат известного путешественника Грума-Гржимайло, который мог заразить его интересом к дальним странствиям. Но основное у Арсеньева – это, конечно, самообразование. Он всегда читал, позже переписывался с корифеями самых разных наук – археологии, этнографии, орнитологии, ихтиологии, и сам в этих науках достигал результатов.
Помимо этого занимался устройством заповедников, охраной природы, решением вопросов, связанных с нелегальными мигрантами, большей частью китайцами, часть из которых жила оседло, часть приходила на сезонные работы, но были среди них браконьеры, контрабандисты, хунхузы, и против них приходилось выступать с оружием в руках: Арсеньев лично участвовал в нескольких таких экспедициях.
Писал он на стыке литературного и научного исследования: у него подряд могут идти десятки латинских наименований различных растений, читать это сложно.
Но есть две книги, обращённые к широкому читателю, и наиболее известные среди всего корпуса арсеньевских текстов – «По уссурийскому краю» и «Дерсу Узала». Изданные сначала в 1920–1921 годах во Владивостоке, они остались незамеченными, а вот когда в 1926 году их, немного подсократив, выпустили в центре в одном томе под общим названием «В дебрях уссурийской тайги», Максим Горький написал ему: «Вам удалось объединить в себе Брема и Фенимора Купера… Гольд написан вами отлично, для меня он более живая фигура, чем «Следопыт».
А предисловие для немецкого издания написал знаменитый исследователь Арктики Фритьоф Нансен, с которым Арсеньев был лично знаком. Вообще, учитывая количество переводов произведений Владимира Арсеньева на иностранные языки, это личность не только общероссийского, но и мирового масштаба.
«Феномен великих сибиряков»
– Я был среди тех, кто поддержал идею присвоения его имени литературной премии. Оно важно для нас, во-первых, как имя честного человека, который очень внимательно относился к тому, что он делает, что он говорит и что он пишет. А во-вторых, ещё и потому, что от нас люди часто уезжают в Москву, чтобы реализоваться в профессиональном или карьерном плане, Арсеньев же – пример того, как столичный уроженец решил уехать на дальневосточную окраину, заселённую и освоенную в гораздо меньшей степени, чем сейчас, и реализовался именно здесь.
Сначала он служил в пехотной части в Польше, там ему быстро надоело, и он попросил перевести его на Дальний Восток, где началась совсем другая жизнь – одновременно военного, учёного, путешественника, а впоследствии – писателя.
Отток кадров для нас сейчас – большая проблема. На северо-востоке – Колыме, Чукотке – это вообще катастрофа. Владивосток сейчас держится на уровне 600 тысяч человек: по переписи 1989 года было 650 тысяч, сейчас около 610 тысяч за счёт того, что к нам едут из сёл, городов Приморья, Магаданской области, Сахалина. В Приморском крае с его теплым климатом, развитой инфраструктурой было два с половиной миллиона жителей, осталось около двух. Страна у нас «центростремительная»: всё сконцентрировано в Москве, в меньшей степени – в Петербурге и нескольких больших городах в европейской части России.
Мне бы хотелось, чтобы у нас было несколько полноценных центров притяжения, центров культуры. Ведь был же феномен великих сибиряков, когда в Иркутске могли работать Валентин Распутин и Александр Вампилов, несколько западнее – Виктор Астафьев, которых читали по всему Советскому Союзу, переводили на иностранные языки.
Хочется, чтобы такие феномены повторялись в разных местах. Очажки есть – тот же Алексей Иванов на Урале. На Владивосток в этом смысле я несколько пессимистично смотрю, уж очень тонок у нас культурный слой: если уходит человек, заменить его некем. Был у нас литературный критик, искусствовед, автор замечательных книг Александр Лобычев, и была идея о создании Дальневосточного литературного музея, причем и хорошее историческое здание готовы были выделить, но с его уходом все планы заморозились.
Первопроходцы
В серии «ЖЗЛ» издательства «Молодая гвардия» у Василия Авченко вышла книга «Литературные первопроходцы Дальнего Востока». Там семь имён. И среди соотечественников – Гончарова, Чехова, Арсеньева, Несмелова, Пришвина, – вдруг оказался Джек Лондон. Почему?
– Я и сам не ожидал, что он там будет, но, когда писал о других шести, его тень постоянно надо мной витала. Люблю его с детства. Без него – никак. Он ведь напрямую повлиял на остальных героев этой книги, за исключением Гончарова и Чехова.
Впервые Лондон соприкоснулся с Россией в 17 лет, завербовавшись матросом на зверобойную шхуну, которая била котиков у наших берегов, а потом всю жизнь вспоминал, как они боялись, что русский сторожевой корабль захватит их и отправит на каторгу в Сибирь. Если бы это случилось, мы бы имели совершенно другого писателя, в полном смысле российского.
По странному стечению обстоятельств в том же 1893 году Редьярд Киплинг написал стихотворение о трех котиколовах, один из которых для конспирации поднял российский флаг, а другие, приняв его за сторожевик, ринулись в бой, в котором все друг друга перебили. Там впервые упоминается Владивосток, когда один из браконьеров говорит, что лучше оказаться в холодных водах Берингова моря, чем идти на верную смерть во владивостокский порт.
Позже Лондон и сам упомянет Владивосток в рассказе «Исчезнувший браконьер».
Вторая «встреча» с Россией состоялась в 1897 году, когда он отправился искать золото на Аляску. С этого и начался писатель Джек Лондон. Аляска была продана США лишь 30 годами ранее, там ещё оставались российские поселенцы, священнослужители, с которыми он общался.
А потом была русско-японская война, когда Лондон в качестве военкора сопровождал японскую армию (США были тогда союзниками Японии) и наблюдал сражение у пограничной реки Ялу, Ялуцзян по-китайски, Амноккан по-корейски, разделяющей эти две страны. Там произошло первое крупное сухопутное сражение русско-японской войны, и сочувствие военкора было отнюдь не на стороне японцев – душой он болел за русских.
Влияние Джека Лондона на нашу литературу, ее северное, сибирское, дальневосточное крыло, где присутствует тема освоения пространства, покорения, борьбы с тяжелыми условиями, с самим собой – тотальное.
«Память о боевых товарищах»
Ещё один наш земляк, Александр Фадеев, называл Лондона и Купера в числе своих учителей наряду с Горьким и Толстым.
– Про Фадеева у меня вышла отдельная книга в серии «ЖЗЛ» в 2015 году. Никогда не думал, что буду писать о нём, вообще не хотел писать чью-либо биографию. Но в одной из своих поездок стал перечитывать фадеевский «Разгром», в который после школы не заглядывал, и был восхищён. Это небольшое произведение (повесть или роман – литературоведы расходятся во мнении) написано сжато, компактно, упруго, как хорошее стихотворение.
И потом – эффект узнавания: это же всё – знакомые мне места! В 1972 году после конфликта с Китаем на острове Даманском с карты Приморья убрали несколько сотен топонимов китайского и тунгусо-маньчжурского происхождения. Иман стал Дальнереченском, Тетюхе – Дальнегорском, Сучан – Партизанском, речка Лефу – Илистой. А у него там, конечно, старые названия, какие-то я знал, какие-то – нет. Стал рисовать маршрут отряда Левинсона, чтобы понять, где они ходили.
Потом поехал по этим местам – нынешним Кировскому и Дальнереченскому районам. Нашел две партизанские могилы – Дубова и Морозки – и понял, что иногда Фадеев сохранял фамилии прототипов. Конечно, не надо путать прототипа с героем, но здесь для Фадеева, видимо, было принципиально сохранить память о боевых товарищах.
И он ведь хотел вернуться на Дальний Восток. В 1933-м приезжал, полгода прожил, в 1934-м – целый год. Свой роман «Последний из удэге» он писал почти всю свою жизнь. Закончил две книги, начал третью, но нельзя писать роман 30 лет подряд: меняешься ты сам, меняется мир вокруг тебя.
В письмах своей несчастливой юношеской любви Александре Колесниковой в Спасск-Дальний (познакомились они во Владивостоке, потом жизнь развела их в разные стороны, но незадолго до самоубийства он нашел её адрес) он сообщал, что скоро закончит «Удэге» и тогда уж точно приедет, чтобы вновь напитаться приморским воздухом…
«Перекос надо выправлять»
– О Фадееве я думал написать большой очерк, но он разросся до книги. На него в перестройку и после неё много грязи было вылито, и я не скрываю, что выступаю в этой книге его адвокатом, опровергая инсинуации вроде той, что у него руки по локоть в крови.
Он очень многих спас от репрессий, от лагерей, кого мог, вытаскивал. Возвращавшимся после отсидки помогал, как тому же Николаю Заболоцкому, который, будучи в заключении, участвовал в строительстве Комсомольска-на-Амуре, работая чертёжником. Фадеев нашел Заболоцкому работу переводчиком, пробил книжку – ещё не реабилитированному. Таких примеров – десятки.
Из всех книг, которые о нём выходили, моя – самая дальневосточная: тут и специфика партизанского движения в Приморье, Приамурье, Забайкалье, и интервенция, и так далее. Эта фигура для меня – возможность ещё раз рассказать о Дальнем Востоке, его прошлом и настоящем, потому что в дне вчерашнем всегда отражается сегодняшний.
В 1934 году, выступая на литературном совещании в Москве, он говорил: «Чёрт его знает с какого времени создалась литература, в которой освещается то, что делалось вокруг Средиземного моря и вокруг Атлантического океана, а о том, что делалось вокруг Тихого океана, где жили и живут народы с такой огромной историей, с такой огромной будущностью, народы, выходящие сейчас на арену гигантской борьбы, – об этом почти ничего, имеющего массовое значение, не написано». Эти слова звучат удивительно современно.
Литературное и культурное освоение территории не менее важно, чем хозяйственное, экономическое, административное, военное. Настоящее освоение начинается тогда, когда территория входит в роман, когда она становится романом, музыкой. Тогда она начинает говорить, получает свой язык, без этого освоение нельзя считать полным.
Голос человека с места
– Свою книгу «Дальний Восток: иероглиф пространства», вышедшую в Москве в редакции Елены Шубиной, я определяю как геолирику. Это документальная проза, пропущенная через себя, попытка расшифровать код дальневосточного пространства.
Дальний Восток – термин в большей степени условный. Это как иностранец или москвич смотрит на карту: тут Урал, тут Сибирь, а тут у нас Дальний Восток. Со стороны кажется, что это нечто единое. Но если начать разбираться, это настолько разнородные территории, разнесённые на многие тысячи километров.
Что общего между чукотской тундрой и Северным Ледовитым океаном, с одной стороны, и приморскими субтропиками с лианами, диким виноградом, амурским бархатом, тиграми и леопардами? Там Сахалин с бамбуком, тут Якутия – всё это разнородно в географическом, этнографическом, да и во всяком плане, не говоря уже о том, что связи между этими регионами гораздо слабее, чем связи каждого из них со столицей. Нельзя же сказать, что приморцы поголовно ездят на Камчатку любоваться Долиной гейзеров: отдельные любители доезжают с большими трудностями за большие деньги.
В Москве об этом и понятия не имеют. В перестройку и после неё Дальний Восток сошёл с радаров: то внимание, что было в позднесоветские годы – БАМ, геология, романтика – всё это уже схлынуло, и на материке уже просто не представляли, как живут далёкие восточные территории.
Моя первая книга – документальный роман «Правый руль» вышла в издательстве «Ad Marginem» в 2009 году и была посвящена истории со ввозом подержанных машин из Японии в начале 1990-х годов и дальше. Владивосток был самым крупным портом, занятым этой перевалкой, и я постарался рассказать, как эти машины изменили образ жизни и облик города и региона, как стали фактором не только экономики и политики, но и культуры. Этот текст был голосом человека с места. Думаю, московским издателям я стал интересен в первую очередь как житель Владивостока, который там живёт и описывает жизнь вокруг себя.
Когда меня спрашивают, над чем я работаю, я обычно отвечаю: «Над собой». Меня по-прежнему интересуют и владивостокская современность, и история. Например, Корейская война 1950-1953 гг. Я обнаружил несколько интересных человеческих сюжетов, которые хочется распутать, размотать, разложить. И арсеньевская тема не оставляет. Материала много собрано. Хватит на всю оставшуюся жизнь. Хватило бы времени и сил.