"Свобода давала мне силы". Как чеченка спаслась от "убийства чести"

В конце 2023 года правозащитники отметили рост обращений от жертв домашнего насилия на Северном Кавказе, та же тенденция сохраняется и в 2024 году. Согласно докладу Центра исследования глобальных вопросов современности и региональных проблем "Кавказ. Мир. Развитие", "убийства чести" занимают здесь особое место. В Чечне эта ритуальная практика становится мотивом для убийства женщин в подавляющем большинстве случаев – по крайней мере, судя по тому небольшому количеству дел, которые становятся публичными.


По подсчетам издания "Кавказский узел", из 31 убийства женщин, по которым в 2023 году были вынесены приговоры, 22 были совершены по мотивам "убийства чести" – за "позор", "аморальное поведение", "по нашим традициям" и так далее. Кроме того, "убийство чести" становится инструментом запугивания девушек, открывая возможность для совершения и сокрытия других преступлений, например изнасилований и вымогательств.


Корреспондент Север.Реалии поговорил с Адой из чеченского села, которая уехала учиться в Петербург, смогла в итоге сбежать от родных и живет теперь в Европе.


Эффект домино

Ада (имя изменено по ее просьбе в целях безопасности. – СР) родилась и выросла в одном из чеченских сел. Она жила в семье с патриархальными нравами, где безусловное подчинение женщины воле отца, мужа, братьев было нормой – как и жестокие наказания за малейшие отклонения от этой нормы, даже если "непослушание" состояло в простом выражении вслух своих мыслей. А потом она прочла об общественной реакции на вероятное убийство чеченки Седы Сулеймановой.


Седа Сулейманова сбежала в Петербург от родных – хотела строить свою жизнь сама, а не по их указке. Летом 2023 года ее родственники при помощи полиции похитили ее и насильно перевезли обратно в Чечню. Друзья Седы и правозащитники полагают, что её родственники могли совершить "убийство чести" – распространённую на Северном Кавказе практику ритуального наказания членов семьи за отклонение от ультраконсервативных культурных норм.


Благодаря массовым обращениям в Следственный комитет и широкой общественной кампании в марте 2024 года отделение СК в Чечне всё же возбудило уголовное дело по поводу ее убийства – правда, никаких результатов следователи так и не добилось.


Тем не менее, по словам Александры Мирошниковой, пресс-секретаря организации "СК СОС", спасающей жертв насилия, эффект от огласки дела Сулеймановой всё же был: о возможности спастись узнало много других жертв домашнего насилия.


– Я бы сказала, это "эффект домино". Любой публичный случай приводит к увеличению числа поступающих к нам заявок. Дело в том, что люди, возможно, давно хотели сбежать, а затем услышали про кейс Седы и поняли, что спастись возможно, и теперь приходят к нам. Но они узнают про "убийства чести" не из прессы – они растут в среде, где это является разновидностью нормы. Даже если это случается не часто, если они живут в благополучных семьях, где их не тронут, они всё равно слышат истории из разряда "дядя по маминой линии убил свою дочь – и ему ничего за это не было". Но когда случаются громкие, публичные случаи, они видят реакцию на это за пределами своего общества. Видят, что люди это, оказывается, не одобряют. Что даже депутаты Госдумы не в восторге от ситуации и называют "убийства чести" дикостью.


"Убийства чести" – часть нашей жизни"

19-летняя Ада говорит, что ни одна девушка в её селе не могла похвастаться свободой выбирать, как ей жить, даже если они были по-своему счастливы в своей семье.




– У меня были подруги, к которым в семьях относились не так строго, но и там патриархальные ценности были доминирующими. У моих же родственников главной ценностью была честь семьи и подчинение женщин мужчинам. В глазах моих родителей моя жизнь должна была выглядеть так: я обязана быть послушной дочерью, потом – хорошей женой и матерью, живущей для семьи и в интересах мужа. Вся моя жизнь должна была быть подчинена этим правилам, и любое отклонение от них считалось позором для всей семьи.


О страшном наказании за "позор" Ада тоже знала – и не из статей в интернете.


– В нашем селе было несколько случаев "убийств чести". Одна из девушек сбежала из дома, и её нашли мёртвой через пару месяцев. Все знали, что это сделали её родственники, но никто об этом открыто не говорил. Другой случай – когда девушку насильно выдали замуж, она пыталась сопротивляться и её убили за "позор". Эти истории даже не обсуждались полушёпотом, они просто были частью реальности, частью нашей жизни, – вспоминает Ада.


Она уверена, что и её семья тоже рано или поздно пошла бы на убийство: по ее словам, понятия "чести" и "позора" были постоянным основанием для насилия – если она была в чем-то не согласна, её били и запрещали выходить из дома. Наказать могли и за то, что она просто поговорила с кем-то вне семьи. Поэтому, как только ей исполнилось 18, Ада решила бежать.


– Когда мне было 17, меня решили выдать замуж за мужчину, который был на 10–12 лет старше меня. Я его не знала, и у меня не было никакой возможности пообщаться с ним до брака. Это был один из знакомых нашей семьи, и он, очевидно, полностью соответствовал ожиданиям моих родителей. Когда я отказалась за него выходить, это вызвало у моего брата и отца ярость. Они били меня и кричали, что я "опозорила" их своим отказом. Это было очень больно, не только физически, но и морально. Я чувствовала беспомощность и ужас от того, что они могли сделать со мной. Это был как раз тот момент, после которого я окончательно поняла, что, если не сбегу, меня либо сломают морально, либо убьют за неповиновение.


Ада говорит, что её мать не участвовала в насилии – но и не стремилась помочь, потому что была напугана сама. И избиение за отказ соглашаться на брак стало, по словам Ады, "точкой невозврата". И она решила уехать поступать в институт в Петербург – на таких условиях родители были согласны ее отпустить.


– Я ухватилась за эту возможность как за единственный шанс начать новую жизнь. Университет стал для меня прикрытием, благодаря которому я смогла вырваться из дома, – говорит она.


На самом деле ничего удивительного в том, что Аду вдруг отпустили, нет. Родители решили, что смогут управлять дочерью и контролировать её через местных родственников, а в случае неповиновения – воспользоваться дружескими связями отца Ады в полиции. По словам Александры Мирошниковой, практика такого надзора на расстоянии довольно распространена.


– Когда люди сбегают из дома или уезжают куда-то с разрешения родственников, например в Москву или Петербург, у семьи в этих городах всегда есть в местных диаспорах близкие или знакомые, которых они просят присмотреть за ребёнком, чтобы он там не наломал дров. Есть, например, ещё известный кейс Айшат. Она жила у своих тётушек – это была форма контроля, чтобы не выпускать её из виду. А когда она ушла из дома и сняла себе квартиру, родственники ворвались к ней, избили и увезли обратно в Дагестан. И это тоже распространенная практика. У нас было много случаев, когда по поводу беглеца на уши поднимали всю местную диаспору и приходилось перевозить человека в другой город. Таким девушкам из республик Северного Кавказа небезопасно оставаться в России.


Новая жизнь

Ада понимала, что ей нужно уехать из страны. Ещё до переезда в Петербург она связалась с активисткой-правозащитницей Герой Угрюмовой, руководительницей эмигрантской правозащитной организации "Искра".




– Я боялась шума и не хотела огласки. Некоторые сбегали с помощью громких дел и правозащитников, но я знала, что, если моя история станет слишком известной, моя семья будет искать меня с удвоенной силой, – говорит Ада. – Мне нужно было найти свое место, где я была бы в безопасности, но не слишком на виду.


По словам Геры Угрюмовой, правозащитники помогли Аде открыть аккаунт на "Госуслугах" и заказать заграничный паспорт, который, к счастью, удалось получить всего через месяц. Впереди была Италия.


– У Ады не было визы, а в Италию пускают транзитом – и есть шанс запросить убежище, – объясняет Угрюмова. – И здесь предоставляют специальную защиту для жертв домашнего насилия. В-третьих, мы знаем язык и можем поговорить с пограничниками, английский они не особо понимают.


Ада очень переживала по поводу поездки: она раньше не была за границей. Но страх быть пойманной оказался сильнее.


Чтобы не вызывать ни у кого лишних подозрений, лететь решили по маршруту Петербург – Стамбул – Рим – Каир.


– Полёт был очень нервным. Я боялась, что что-то пойдёт не так на границе или что кто-то узнает о моём побеге. Но, к счастью, никаких серьёзных проблем не возникло. В Стамбуле мне предложили пересесть на прямой рейс до Египта, но Максим (тоже сотрудник "Искры") перевёл им, что я хочу побывать в римском duty-free в аэропорту, и меня пустили.


Уже в Риме Ада нашла пограничников и связала их с Угрюмовой.


– Приезжает человек, обычно говорящий только на ломаном английском. Мы его сразу предупреждаем, что как только будут пограничники – всё, нужно нам позвонить. Общаемся с ними уже мы, объясняем, что вот человек из России, вот такая ситуация. И помогаем заполнить анкету – имя, фамилия, как на визу, родственники, работа, возраст, образование и так далее. После этого варианта два. Если есть сотрудник на месте, который заполнит бумажку и отдаст, то человека сразу с ней отпускают в город. Если нет, то ждут этого сотрудника. Он приходит, ставит печать, подпись, заполняет уведомление о том, что нужно в течение пяти дней явиться в полицейский участок. Ну и всё. Дальше отпускают, – рассказывает Угрюмова.


Из аэропорта Ада сразу отправилась в Центр для жертв домашнего насилия. Местные правозащитники и общественность имеют представление о проблемах чеченских девушек, так что к беглянкам относятся тактично и заботятся о них. Впереди у Ады остались подача на убежище (в Италии через эту процедуру нужно проходить трижды) и языковые курсы, после которых Ада сможет искать работу.


– После побега я чувствовала одновременно и облегчение, и страх. Свобода давала мне силы, но тревога не покидала меня. Я всё ещё боялась, что меня найдут, что я не смогу спрятаться от прошлого. Но с каждым днём я начинала чувствовать себя сильнее, – говорит чеченка.


Сейчас Ада живет в Центре для жертв домашнего насилия, учит итальянский и ищет работу, чтобы стать независимой.


– Мне и здесь помогают, и в "Искре" сказали, что я могу обратиться, если будет что-то нужно. Это непростой процесс, но я верю, что смогу адаптироваться. В первое время я буду скрывать своё настоящее имя, чтобы защитить себя. Возможно, позже, когда почувствую, что мне больше ничего не грозит, я смогу быть более открытой, – надеется Ада.


Выходить на связь со своей семьей она не хочет – считает, что это слишком опасно, особенно учитывая мировоззрение ее родственников и вероятность насилия в случае контакта.


– Хотя, говорят, некоторых через год-два начинает тянуть домой, но я пока думаю, что так будет лучше, – рассуждает она.


По словам Александры Мирошниковой, риск для таких беглецов с Северного Кавказа сохраняется даже за границей, пускай и в меньшей степени. Особенно опасны страны с большой диаспорой (чеченской, дагестанской и т. д.) или те, куда есть доступ без визы.




– До этого у нас не было прецедентов, чтобы девушку насильно забирали обратно, но попытки такие были, например в Армении. Но даже в европейских странах с визовым режимом возможна другая ситуация – когда девушек, рождённых в Европе, насильно увозят в Россию, как в случае Селимы Исмаиловой, которую увезли, хотя она не знала никаких языков, кроме немецкого и чеченского. Но обычно родственники не похищают девушек, а просто уговаривают, например, зовут на похороны бабушки. Это работает, и потом ее уже не отпускают. При любой попытке семьи насильно увезти человека обратно нужно поднимать шум и обращаться в правоохранительные органы.


– А есть ли шанс у беглянок жить в другой стране открыто, под своим именем?


– Конечно. Есть те, кто дают интервью, называют себя, пускай и не раскрывают свою локацию. Некоторые даже считают, что публичность – залог их безопасности, поскольку в случае попытки похищения СМИ уже про них знают. Но это личный выбор каждого. Чаще всего наши подзащитные выбирают жить тайно не столько для себя, сколько для того, чтобы не создавать проблемы родственникам, которые, например, помогли им бежать. Или же чтобы их никто не трогал и не писал гадости.


Но и жизнь под чужим именем – один из способов борьбы с травмой, попытка принять новую идентичность.


– У нас есть случаи, когда люди меняют имена не только для безопасности, но и чтобы начать жизнь с чистого листа. И фамилии тоже – им так психологически комфортнее, – говорит Мирошникова.


И все же, считают правозащитники, широкая огласка таких случаев очень важна: благодаря ей другие девушки начинают понимать, что насилие ненормально и что, сбегая, они столкнутся не только с осуждением в своей среде, но и с поддержкой извне, что им могут помочь. Недавно домашнее насилие было признано основанием для убежища в Евросоюзе. Пока неясно, как это будет работать на практике, замечает Мирошникова, но знание, что можно получить защиту от насилия и смерти, уже влияет на желание обратиться за помощью и уехать в безопасное место.



Практика ритуального убийства вершится прежде всего в Чечне, Дагестане и Ингушетии. Во всех трех республиках эти преступления скрываются при поддержке местных властей, а в Чечне убийцы и вовсе получают более мягкое наказание, если могут доказать, что жертва вела себя, с их точки зрения, "аморально".
По словам заместителя директора отделения Human Rights Watch по Европе и Центральной Азии Татьяны Локшиной, "убийства чести" прежде всего совершаются втайне. Проще говоря, те случаи, о которых мы знаем, – это, скорее, исключения из правила. Например, по информации, которой располагает Север.Реалии, о двух упомянутых Адой "убийствах чести" в её деревне доселе ничего не было известно.
Похищения, насилие и "убийства чести" на Северном Кавказе совершаются в отношении не только "непослушных" девушек, но и ЛГБТ-людей. Так, месяц назад в своём новом докладе о нарушении прав человека в России ООН признала пытки и убийства в России частью систематического преследования ЛГБТ-людей – прежде всего на Северном Кавказе.