Иосиф Райхельгауз: Да, подписал письмо в защиту «Мемориала»*. И мне не страшно.
Создателя и худрука «Школы современной пьесы» «Собеседник» поймал буквально на трапе самолёта. Кажется, в самолёте, поезде или машине он бывает чаще, чем дома на диване.
– Откуда вы прилетели на этот раз, Иосиф Леонидович?
– Из прекрасного Дагестана, из Махачкалы. Там студенты моей режиссёрской мастерской в ГИТИСе показывали два спектакля и, кстати, сразу же получили предложение их ставить. Естественно, я не мог не полететь вместе с ними. Сейчас дам вам интервью, потом посмотрю фильм, который обещал авторам посмотреть, с утра пораньше – в театр и весь день буду работать, а поздно вечером у меня передача на «Эхе Москвы» «Иосиф и его байки», потом сразу еду во Владимир, где у нас в филиале будет спектакль «Бешеный хворост», и утром – домой. И так всегда. Студенты, спектакли, гастроли, мастер-классы. Сдал недавно в издательство огромный двухтомник – учебник, который я писал более 20 лет. Он называется «Во всём виноват режиссёр». У меня довольно часто выходят самые разные книги, но это книжка для меня принципиально важна.
– Мне сейчас кажется, что вы и сами в изумлении от того, какой вы перпетуум-мобиле. Вы много где бываете – не боитесь новой заразы? Или вы просто отмахнулись от неё?
– Вы совершенно правы. Отмахнулся. Я, конечно, всё время в маске, я и переболел, и сделал прививку, сделаю и ещё, как только понадобится. Я не понимаю людей, которые по поводу прививки ломают копья, выдумывая какое-то мракобесное чипирование...
У меня реально очень много работы и мне очень нравится моя загруженная жизнь – это такое счастье. Огорчает одно – что мне много лет и придётся всё-таки прилечь под камешек. Поскольку я совершенно не верю, что я поднимусь на какие-то небеса, то понимаю, что лягу рядом с мамой и папой на маленьком сельском кладбище недалеко от нашего загородного дома. И огорчает меня не то, что я там окажусь, а то, что уже мало времени осталось.
Я не религиозный человек, и сознание того, что на небесах мне ничего не обещано, возможно, даже помогает мне жить, потому что повышает ценность этой жизни в моих глазах. Так что пока у меня есть дела и предназначение, буду жить. Была у меня ситуация, когда мне объявили, что я умру через полтора-два месяца. И я счастлив, что меня пока пронесло. Вот уже 4 года прошло с тех пор, и пока тьфу-тьфу, и я успеваю ещё многое сделать. И мне это очень нравится. А там как пойдёт. На страхи и переживания у меня просто нет времени.
– Может, это и ваш одесский ген сказывается? Вы же человек Одессы, родились там.
– Может быть! Да! Кстати, в январе сдам книжку об Одессе в одно очень крупное издательство на Украине. И эту книжку я пишу на украинском языке сам. Представляете? Я добре розумію українську мову. – И дальше Иосиф Леонидович азартно произносит длинную цветистую фразу на украинском языке. – Я школу окончил на Украине и свободно говорю по-украински. И мне это так нравится! И потом, мне кажется сегодня это очень красиво.
Ну отберут у меня театр — и что?
– И книжку вы пишете на украинском и на телевидении говорите разные свободные вещи и за белорусские протесты вступались, и за Pussy Riot. Не страшно это вам?
– Нет. Недавно в эфире «Эха Москвы» приходит мне сообщение: «Мы увидели в «Новой газете», что вы подписали письмо в защиту «Мемориала» (признан иноагентом). Не страшно ли вам?» и подпись: «интеллигенты из Санкт-Петербурга». Я говорю: «По вашей подписи понятно, что страшно вам. Вы имя боитесь своё назвать. А мне нет». Ну а что со мной можно сделать?
– Вас можно загнать в опалу и отобрать у вас театр.
– Ну, отберут… А я поеду и буду ставить по всей России у своих учеников и друзей. У меня их много. Уж кто-нибудь уж как-нибудь даст мне поставить. А если даже нет, то, знаете, я выпускал спектакли в крупнейший в театрах мира. Там дадут. У меня и сейчас долг по спектаклям на несколько лет вперёд.
– Недавно выходило журналистское расследование о цензуре в кино и театре, о чёрных списках актёров-оппозиционеров, поддержавших Навального. От них теперь все продюсеры и режиссёры шарахаются, как от прокажённых. Туда например попал Александр Паль, Александра Бортич, Яна Троянова.
– Если сегодня любой хороший артист или артистка придут ко мне и скажут «мне не дают нигде работать», я возьму их на работу с огромным удовольствием и вне зависимости от их политических взглядов.
Варшавер не посмотрел, сколько ему лет
– А как вы относитесь к шквалу кадровых перестановок в театрах? Сразу в несколько ведущих театров назначены новые руководители. Взамен уволенных.
– То, что произошло во МХАТе Горького, с моей точки зрения, недальновидно и неумно. Оно, мне кажется, ничего творчески интересного и живого не принесёт. Потому что, как ни относись к Боякову, он ухитрился за три года привлечь внимание к месту смердящему, месту давно заброшенному и заболоченному, много десятилетий не привлекавшему ничьего внимания.
И теперь туда назначен Кехман, человек с очень сомнительным прошлым – полубизнес, полукриминал, – который ничего к тому же не понимает в драматическом театре. И вся его творческая программа в том, что он на инвалидной коляске вывезет показать всем живую Татьяну Васильевну Доронину.
С МХТ ситуация непростая, я готов о ней много говорить, потому что очень хорошо знаю Сергея Женовача. Это человек творческий, мощный разнообразный. Но! У такого выдающегося менеджера, как Олег Павлович Табаков, лежали конверты с деньгами на весь коллектив, Олег Павлович умел заходить в любой банк и говорить: «Здравствуйте, я кот Матроскин» – и это оплачивалось. А тихая, с запинкой самопрезентация Женовача не имела такого эффекта. Поэтому назначение Хабенского – любимого, интересного, талантливого – это не самый плохой вариант.
Вопрос, как теперь Хабенский себя поведёт. Если он, как прежние мэтры МХТ, впустит в театр самых известных режиссёров, как делал сначала Ефремов, а потом Табаков, и запустит сразу 10 сильных спектаклей, то вполне возможно, что он выиграет.
Теперь Театр Джигарханяна и Театр Сатиры… Серёжу Газарова я знаю много лет, когда-то он был моим студентом. Это симпатичный парень, человек себе на уме, с кавказской хитрецой, и ему дай бог справиться бы с Театром Джигарханяна, и я бы мог дать ему тут дельные советы. Но он не спросил. Ему бы, конечно, нужно было собрать команду – мощного театрального художника, завлита-идеолога, резкого и молодого.
Потом, я вынужден повторить то, что уже кто-то сказал: к огромнейшему сожалению, Сергей Газаров – режиссёр не первого ряда, а я даже добавлю, далеко не первого ряда. И вместо того чтобы заниматься этим маленьким непростым театром, он ещё и огромную «Сатиру» взял, где уже много лет правит и не собирается отдавать власть директор Мамед Агаев.
Следующие перемены. Мой студент, талантливый парень Денис Азаров получил театр Виктюка, и я на него очень надеюсь, но условия у него тяжелейшие из-за климата, который последние несколько лет царил в этом театре, при том, что Виктюк опять же в пору своего расцвета был выдающийся режиссёр.
В театре «Ленком» тоже все не очень благополучно. Директор Марк Варшавер, взявший после великого Марка Захарова власть в руки и назвавший себя художественным руководителем, считает, что все у него прекрасно. Но он, наверное, не посмотрел сколько ему лет, и он зовёт в «Ленком» таких режиссёров, кого бы Марк Анатольевич и близко не пустил в театр. Сегодня в любом театре художественный руководитель должен звать режиссёра намного сильнее, чем он сам. Это очень важно.
Меня критика ужасно огорчает
– Кого, например?
– Сейчас очень модно звать Дмитрия Крымова, и его позвали уже все московские театры.
– И вы тоже.
– Ну и я тоже. Крымов – мой товарищ, и если он захочет ставить у нас в «Школе современной пьесы», я буду счастлив. И ещё я вновь хочу пригласить поставить спектакль Андрия Жолдака. Он один из крупнейших мировых режиссёров. Но самое главное сейчас для меня – Маша Трегубова начинает ставить свой первый режиссёрский спектакль.
– Я, к своему стыду только недавно узнала, что Маша Трегубова, которая так замечательно работает вместе с Крымовым, ваша дочь. Она действительно потрясающий театральный художник.
– Да ну что вы мне говорите! Конечно потрясающая! А то я не знаю свою дочь. Знаете, что обидно. Какое-то время тому назад главный редактор санкт-петербургского журнала Марина Дмитревская попросила, чтобы мы с Машей дали ей совместное интервью. И в общем, очень симпатичное интервью получилась.
А потом, когда я его почитал, я ужасно расстроился. Потому что в предисловии к нему Дмитриевская написала, что никогда не думала, что такая гениальная художница, как Мария Трегубова, может быть дочерью такого «банального» режиссёра, такого-сякого Иосифа Райхельгауза. Надо сказать, что меня такие вещи ужасно огорчают. Хотя мне говорят: не обращай внимания, подумаешь, ерунда. Но я все равно расстраиваюсь.
– Удивительно, а мне казалось, что вы к критике относитесь не так горячо и не так болезненно её воспринимаете.
– Нет, очень горячо. Я читаю каждую строчку и переживаю. Когда-то Анатолий Васильевич Эфрос, папа моего товарища Димы Крымова, нам сказал: «Вы знаете, когда в девяти рецензиях написано, что я гений, что совершил революцию в мировом театре, а в десятой написано, что Эфрос вот в этом спектакле ошибся, а мог бы сделать точнее и лучше, я её единственную запоминаю, и она мучит меня долгое время». И я его понимаю – у меня точно так же. Одна какая-то небрежная хула – и всё! Для меня это удар на много лет. И когда о «Школе современной пьесы» кто-то скажет походя что-то скептическое, я тоже очень огорчаюсь. Видите ли, сегодня в принципе нет театра-ориентира, каким был, например, в своё время Театр на Таганке, где можно было смотреть любой спектакль и все без промаха.
Но сегодня такого театра нет. Сегодня и в Театре Вахтангова можно увидеть и великие спектакли Римаса Туминаса или Юрия Бутусова, и довольно банальные постановки.
Сегодня в любом театре, включая и «Школу современной пьесы», есть, скажем, десяток спектаклей, за которые абсолютно не стыдно, а есть те, которые я снимаю и прячу.
Все и всегда зависит от режиссёра, об этом я и написал свою последнюю книгу «Во всём виноват режиссёр». И все-таки, резюмирую: у нас очень мощная территория русского театра. И если мы её сами не затопчем, не загубим, это останется нашим сокровищем, которое намного дороже, чем газ, нефть и цветные металлы. Но наш театр при этом – очень живое, развивающееся явление. И поэтому я совершенно уверен, что лет через 15-20 – хотя вряд ли я к тому времени ещё буду фурычить – какой-нибудь студент или молодой режиссёр напишет на полях карандашом: «какая банальность!» и постепенно книжка моя переместится в сторону камина на растопку. И это нормально!
«Я не всепрощающий»
– А как вы относитесь к ошибкам – и собственным, и к тем которые совершены в отношении вас. Как вообще понимать, что книгу «Во всём виноват режиссёр» вы посвятили Борису Зону, который вас отчислил когда-то из театрального вуза? Вы такой прямо всепрощающий?
– Какой же я всепрощающий?! Наоборот! Извините, но я полвека помню ему это отчисление!Именно поэтому я и посвящаю ему эту книгу. Но возможно, ошибки – это своеобразное топливо нашей жизни. Вы знаете, я и сам много раз отчислял разных студентов, а потом возвращал их. Я Марата Гацалова, своего любимого сейчас режиссера, дважды отчислял, а потом возвращал в институт. Я сам очень часто ошибался и это нормально. И я, как ни парадоксально, действительно счастлив, что меня отчислили из харьковского института, потом тот же Борис Зон – из ленинградского института. Потому что если бы этого не случилось, то неизвестно, насколько профессионален я бы сейчас был. В моей жизни несколько раз были острейшие, сложнейшие моменты. Но если бы у меня вдруг появилась возможность все повторить сначала, то я исправил бы только одно – я бы сделал все, и даже невозможное, чтобы продлить жизнь своим родителям. А всё остальное пусть будет, как было. Моего отца нет уже 20 лет, а мамы – 3 года, и каждый день я о них думаю, мне их ужасно недостаёт. Мне почти никогда не снятся сны – снится только отец, какие-то разговоры с ним об автомобилях, о стройке нашего дома, о том, что надо что-то исправить, отремонтировать. И эти сны приходят всегда, когда в моей жизни что-то вдруг случается в очередной раз.
– А что, например?
– Например, когда меня награждают. А я, страшно сказать, семь раз получал одну из престижнейших премий в номинации «лучший спектакль сезона». И я уже начинаю думать, что это нехорошо, что это много, и пусть кому-то другому дадут. Хотя награда – это очень приятно, конечно. Так вот, когда я получаю премию или ещё что-то такое, я сразу хочу позвонить маме. Как в детстве. Несколько дней тому назад, кстати, мне объявили, что я получил благодарственную грамоту президента. А я огорчился.
– Почему?
– Потому что мне стыдно получать благодарность президента до того, как актриса нашего театра Елена Санаева не получит звание народной артистки, которое она безусловно заслужила. Я занимаюсь этим вопросом уже 15 лет! Все мне говорят: да как же так, Санаева – великая русская артистка. Но звание ей так пока и не дали.
Если узнаю, что я турок – не удивлюсь
– Иосиф Леонидович, вы гордитесь своим еврейством или я вам неприличный вопрос задаю?
– Абсолютно приличный вопрос. Я не горжусь и не стыжусь. По всем фамильным данным, по дедушкам-бабушкам я еврей, но вырос я в Украине, на украинской поэзии и песнях. А образование моё – это великая русская культура. И когда я ставлю спектакль в Израиле или в Америке, там меня воспринимают не иначе как русского режиссёра. Там в голову никому не приходило спросить, кто я – еврей или украинец. Я – русский режиссёр.
Моих дочерей, наполовину евреек, крестила моя любимая жена Марина Хазова. Они православные и ходят в храм. А для меня ни синагога, ни православные церкви ничего такого не значат, хотя я дружу с председателем Еврейского конгресса Юрием Исааковичем Каннером. Иногда захожу к ним в синагогу или на пасхальный ужин. Это чудные вечера и там всегда вкусно кормят. Там собираются самые известные евреи Москвы, начиная с Андрея Макаревича и Леонида Якубовича. Там вообще множество знаменитых людей, и я с удивлением думаю: а что это, вы все евреи тут что ли?
Но я повторю, что для меня это не имеет значения. Ну хотите, буду евреем. По этому поводу мне как-то гениально ответил мой любимый друг из числа гениев. Его зовут Анатолий Борисович Чубайс. Когда я его спросил: «Дорогой Анатолий Борисович, как-то это странно. Если кто-то хоть на восьмушку еврей, ему это непременно припомнят, обвинив во всех грехах. И Ельцина обвиняли, и Лужкова обвиняли. А вы еврей со всех сторон, но я никогда не слышал, чтобы вам об этом говорили. Все что угодно – что вы бандит, что вы всё украли и обманули русский народ, но никогда это не звучало в связке с еврейством». Так он гениально ответил: «Знаешь, я в другом измерении. Я уже нахожусь там, где Баба-яга, где Кощей Бессмертный, где шайтан. Там нет национальности».
– Ну да, наверное. Он уже мифологический персонаж.
– Вот поэтому всё это мне странновато как-то. Я в Израиле однажды обнаружил, что я понимаю идиш, потому что мои бабушка и дедушка говорили на идиш. Но если бы я вдруг случайно узнал, что я турок, я бы тоже не удивился. Какая разница? Национальность – не твоя заслуга.
*«Мемориал» признан российскими властями «иностранным агентом»