«Меня, жену, маму — всю нашу семью по беспределу лишили уже четырёх лет жизни». История Николая Смирнова, который сидит по делу о покушении на убийство
Хроника событий:
30 июля 2015 году в Перми было совершено нападение на Сергея Михайлищева. По версии следствия, двое нападавших избили мужчину и нанесли ему несколько ножевых ранений, оставив умирать в кустах.
Свидетелями нападения выступили супруги Бабиковы. По их словам, Михайлищев сообщил им имя одного из преступников — Сергея Перевощикова. Пострадавший сожительствовал с его бывшей девушкой. Начальника отдела в ФГУ «Камводэксплуатация» Сергея Перевощикова задержали на следующий день. На допросе он утверждал, что провёл вечер и ночь у своего друга — бывшего участкового, инструктора по сплавам и тренера по кикбоксингу — Николая Смирнова. Сначала Николай фигурировал в деле как свидетель, обеспечивая Перевозчикову алиби, но вскоре стал вторым подозреваемым.
В октябре 2016 года Николай Смирнов и Сергей Перевощиков были признаны виновными в покушении на убийство, совершённое группой лиц по сговору. Суд приговорил их к 11 годам заключения. Сейчас мужчины отбывают наказания в колониях Пермского края.
Николаю Смирнову, одному из осуждённых, потребовалось больше двух лет, чтобы в отношении следователей Бугакова и Плешковой были возбуждены уголовные дела. В декабре 2019 года Валентину Плешкову признали виновной в фальсификации 35 доказательств во время следственных действий и приговорили к одному году и шести месяцам условно с лишением права занимать должности на государственной службе, связанные с производством предварительного расследования сроком на два года. Плешкова, в свою очередь, на решение суда подала апелляционную жалобу — суд оставил приговор без изменений. Следствие в отношении первого следователя, Бугакова, закончилось. Результаты расследования находятся в прокуратуре, которая решит, будет ли дело передано в суд.
***
Колония, где сидит Николай, находится в четырёх часах езды от Перми, в посёлке Половинка Чусовского района. Сначала я хотела ехать на автобусе, но жена Николая — Аня — предупредила, что рейсовый автобус идёт только до Чусового, а дальше нужно брать такси.
Решаем ехать на машине, выезжаем рано утром, к обеду добираемся до Чусового, потом сворачиваем на просёлочную дорогу. Ещё полчаса, и мы на месте. Исправительно-трудовая колонии № 37 строгого режима предназначена для содержания бывших работников судов и правоохранительных органов. Николая определили сюда, потому что он три года проработал участковым. Эта колония, по сравнению с теми, в которых я была, производит не такое удручающее впечатление. Снег во дворе убран в ровные квадраты, в помещениях нет специфичного для таких учреждений спёртого запаха, краска на стенах свежая, в бараках тепло и чисто.
Вот прямо как будто в раю оказался!
Николай заходит в комнату, которую нам определи для разговора, снимает стёганую фуфайку, здоровается и говорит, что здесь намного лучше, чем в СИЗО, где он провёл полтора года в ожидании приговора:
«Честно, небо и земля. Я помню первый день в колонии: выхожу из автозака и вижу небо без решёток. В СИЗО ты 24 часа находишься в бетонной коробке, туалет и обеденный стол тут же. Прогулка — пара часов в сутки по кругу, вместо крыши — решётка. Здесь же — никаких решёток, деревья, воздух. Есть возможность длительных свиданий. Вот прямо как будто в раю оказался! Я не понимаю закон в этом плане: ведь пока человек сидит в СИЗО, то считается невиновным. Но до приговора суда его содержат, как особо опасного рецидивиста: в камере целый день, не дают длительные свидания, а короткие — на усмотрение следователя, захотел — дал, захотел — не дал. В колонии же всё наоборот — человек осужденный, и, вроде как, признан виновным. Но вот ему и свидания длительные, и прогулки на свежем воздухе».
Николай невысокого роста, худощавый, чисто выбрит. Лицо его заметно похудело, если сравнивать с фотографиями, которые сделано «до» зоны. На нем чёрная роба, на груди — бейдж с именем, датой рождения и статьёй. Я прошу его рассказать о том, как он оказался в колонии.
Лежит человек в коме, весь в ножевых, сказал, что порезал его твой друг Перевощиков
31 июля 2015 года на мобильный Николая поступил звонок от оперуполномоченного Свердловского отдела полиции, тот сказал, что у них сидит его друг. Что произошло, не пояснил.
«Я приехал, меня завели в кабинет, там находился оперуполномоченный Рустамов. Сразу начал давить: „Где вчера был? Давай сознавайся“. Стандартная схема работы сотрудников полиции, они начинают сбивать с толку. Я сам работал участковым, мне всё хорошо знакомо».
Николай Смирнов отработал три года на должности участкового в Индустриальном районе. Говорит, что уволился, потому что система его не устроила: «Меня заставляли выполнять план, но если у меня на участке нет преступлений и правонарушений — это же хорошо? Зачем мне вытягивать эти 25 протоколов? Где я должен их искать? Сам совершать преступления? Поэтому я ушёл».
Николай попросил оперуполномоченного Рустамова объяснить, для чего его вызвали. Тот посмотрел на него и сказал: «Лежит человек в коме, весь в ножевых, сказал, что порезал его твой друг Перевощиков». Затем спросил: «Что-то можешь по этому поводу пояснить?» Николай начал рассказывать:
«»Вчера приехал ко мне Перевощиков в гости, посидели, пиво выпили, кино посмотрели и всё, легли спать. С утра проснулся, он был у меня, потом уехал на работу. Больше пояснить ничего не могу». Он опять за своё: «Давай, лучше сознайся, получишь по-минимуму, друг поедет на десятку, ты останешься на свободе». Я спрашиваю: «А где друг-то?» — «В КПЗ сидит». Я говорю: «Во-первых, выходил в магазин, во-вторых, вокруг дома видеонаблюдения навалом: Сбербанк, садик, дорожная камера (я проживал в районе ипподрома, конечная остановка, пятиэтажка прямо по улице Мира). Езжайте, изымайте. Если вы считаете, что это мой друг, то вы убедитесь в этом. Если это не он, то тоже в этом убедитесь и поймёте, что я тоже непричастен». Всё, говорит, иди подожди. Потом меня следователь допросил, уже как свидетеля, и отпустил. «Телефон, — говорит, — держите включённым, если надо будет, мы с вами свяжемся». Всё, что оперуполномоченному говорил, то же самое сказал следователю».
С Сергеем Перевощиковым Коля познакомился, когда учился в школе, наверное, «в классе седьмом». Мальчики жили в одном доме, в белой панельной 14-этажке на Танкистов. Подружились, пошли вместе заниматься ушу. Серега «потом со спорта съехал», а Николай продолжил заниматься, школьный друг иногда приходил на тренировки, в том числе с той девушкой, которая сейчас живёт с потерпевшим Михайлищевым. Друзья часто встречались по выходным, ездили на дачу, шашлыки жарили, а иногда навещали маму Николая, которая живёт в Соликамске.
«Серёга ко мне приезжал, рассказывал, что у него с потерпевшим за две недели до нападения был словесный конфликт из-за его бывшей девушки Олеси. Серега съездил к ней, пытался снова помириться, тогда они с потерпевшим и пересеклись. Я ему говорю: „Ты забудь уже её и живи дальше. Одна у тебя шесть лет на шее сидела, все деньги высосала, со второй то же самое происходит. За кем ты бегаешь?“ И я так понял — он ко мне прислушался, потому что через какое-то время он познакомился с девушкой из Соликамска. Она пригласила его к себе в гости. Я говорю: с тобой поеду, родителей там навещу. Не уехали. На следующий день мы оба оказались в полиции».
После первого допроса прошёл месяц, Николай говорит, что был уверен — записи с камер наблюдений около дома изъяли и во всём разобрались. Но видеозаписи были запрошены только спустя два месяца после нападения, на тот момент файлы были удалены — истёк срок хранения.
«Я считал, что плёнку изучили, там всё видно: я в магазин ходил, магазин напротив дома, и камера прямо над продавцом, в лицо светит. С потерпевшим связаться не пытался, потому что наши доблестные органы расценили бы это как давление. И потом, тот месяц, пока я был на свободе, я не предполагал, что меня в чём-то обвиняют».
31 августа Николаю позвонил следователь Бугаков и попросил снова приехать в отдел. Николай «без задней мысли поехал, без повестки, без всего»:
«Если бы я хотя бы на долю секунды предположил, что так случится, то после первого допроса съездил бы, нанял адвоката, чтобы всё процессуально было оформлено, мы бы копии видеозаписей сделали, и меня вот здесь бы сейчас просто не было. Я подумать не мог, что дойдёт до такой ситуации».
Николай приехал в отдел, никакого допроса не было, его завели в кабинет, появились люди — четыре человека в гражданском, двое встали напротив, двое сели рядом, зашёл потерпевший.
«Тогда я впервые его увидел, он показал на меня и вышел. Михайлищев неоднократно сообщал потом на суде, и сотрудники полиции это подтвердили, что ещё до опознания ему показывали мою фотографию. Кроме того, оперуполномоченный Дьяков назвал ему мое имя и сказал, что я — бывший участковый и не первый раз привлекаюсь к уголовной ответственности».
Смирнов никогда не привлекался ни к уголовной, ни к административной ответственности. После того, как Михайлищев указал на Николая, следователь Бугаков начал предлагать ему сделку: «Давайте заключим судебное соглашение. Дайте нам показания на Перевощикова и поедете домой».
Николай свидетельствовать против Перевощикова не стал и поехал в СИЗО, где провёл полтора года в ожидании суда
«Для человека, который не привык дома сидеть, это, конечно, тяжело. То есть я или на тренировке, или на сплаве, или в походе, или на рыбалке. Вообще не сидел на месте. И тут меня посадили в бетонную коробку — идти некуда. Поначалу было невыносимо, морально тяжело. Но человек — такое существо, ко всему привыкает».
Находясь в СИЗО, Николай не исключал вероятность, что всё закончится обвинительным приговором, потому что знал, как работает система, он в ней работал и всё видел. Но в то же время он неоднократно слышал, что люди выходили из колонии с оправдательными приговорами:
«Такое бывает, редко, но бывает. У нас в России всего 0,2 % оправдательных приговоров в год, судебная система требует серьёзной реформы. У нас есть закон, в котором написано, что суд должен быть объективным и независимым от действий следователей. Но фактически суд продолжает выполнять роль обвинителя. Судьи — бывшие прокуроры, бывшие следователи, все друг друга знают и все повязаны. Очень сложно надеяться на что-то, против друг друга никто не хочет идти. Допустим, меня оправдывают, и я выйду из колонии. Что произойдёт дальше? Все, кто имел отношение к делу, останутся, как минимум, без работы».
Я спрашиваю у Николая, допускает ли он возможность того, что его друг причастен к нападению. Мужчина тяжело вздыхает и говорит, что во время следственных действий ему много раз задавали один и тот же вопрос: «Скажи по-честному, у тебя подельник при делах?»
«Честно, я не знаю. Он говорит, что „нет“, а у меня нет оснований ему не доверять. Предположим, пока я спал, он куда-то выходил, я не знаю. Плешкова меня спрашивала: „А возможно выйти из квартиры, пока вы спите?“ Ну, конечно, у меня ключи на тумбочке лежат. Теоретически мог выйти, а потом вернуться домой. „А вы видели, как он выходил?“ — Нет, я этого не видел, я спал. На месте преступления следов Перевощикова, как и моих, не обнаружено. Вопрос — зачем потерпевший говорит на моего подельника, если это не он? Либо он боится кого-то, либо хочет Перевощикова убрать из-за конфликта. Разбираясь в этом, я начал детально изучать переписку потерпевшего и нашёл, что за три месяца до того, как на него напали, ему пришло сообщение от сослуживца, что его разыскивает какой-то гражданин из Армении и угрожает зарезать. На эту информацию суд внимания обращать не стал, уже было неинтересно, потому что было два человека, которые на тот момент, когда информация появилась, второй год сидели в СИЗО. Им проще было оставить приговор без изменений, чем возобновлять следствие».
До суда к Николаю пускали только маму, которая рассказывает, что следователь просил её надавить на Колю, чтобы тот сознался и указал на Перевощикова. Всё свободное время Николай изучал своё дело и штудировал Уголовный и Уголовно-процессуальный кодексы:
«У меня есть юридическое образование, но моя подготовка была основана на том, чтобы ловить преступников, а не на процессуальных моментах. Пришлось поднатаскать себя. Я всё это изучал, проходил, но у меня не было практики. Надо было освежить знания и немного углубить их. И здесь в колонии я время не теряю и в плане законодательства постоянно развиваюсь, интересуюсь обновлениями».
Он понимал, что если и удастся добиться таких-то результатов, то это будет гораздо позже, но пускать всё на самотёк не хотел и с самого начала занял активную линию защиты:
«Есть пассивные линии защиты, когда человек просто берёт статью № 51 Конституции и молчит, мы же начали активную защиту — мы заявляли ходатайства».
Первые полтора месяца дело Смирнова вёл следователь Бугаков, позже его передали следовательнице Плешковой.
«Представитель следственного органа выносит постановление о передаче дела другому, никак не связанному с нашим делом следователю, думаю, это было связано с тем, что мы заняли активную линию защиты».
Николай рассказывает, что серьёзные нарушения в расследовании преступления начались с самого начала. Так, он установил, что за шесть часов до опознания ему был назначен адвокат, но Николая никто об этом не известил:
«Следователь Бугаков ввёл в заблуждение в том числе и суд, указав, что мне адвоката назначили после опознания. Статисты должны были обладать схожими со мной чертами. У нас же один статист был на 11 лет меня старше и имел другой цвет волос, а второй был в очках, хотя я их не ношу. Если бы на опознании присутствовал адвокат, он сразу бы сделал замечание. Конституционный суд Российской Федерации ещё в 2000 году сформулировал свою позицию относительно этого вопроса, указав, что независимо от формального процессуального статуса лица, человек имеет право на защиту, если есть основания его подозревать. Если меня предъявляют для опознания, значит, есть основания меня подозревать, значит, вы должны предоставить мне право на защиту. Они дали мне адвоката уже после опознания, на бумаге он есть, но фактически я даже не знал, что он у меня есть, это самый главный момент».
Николай уже написал заявление о возбуждении производства по вновь открывшимся обстоятельствам, но прокуратура отказывает ему в возбуждении проверки:
«Они ссылаются на дела следователей, мол, будем ждать, чем закончатся суды».
Кроме этого, в деле Николая много других противоречий и неувязок. Например, свидетели утверждают, что разница в росте у нападавших была около 10 сантиметров. Николай же ниже Сергея всего на один сантиметр. На месте преступления были найдены очки, якобы принадлежащие Перевощикову. Отец Сергея утверждает, что сын надевал очки только дома, на улице пользовался контактными линзами. Следов ДНК обвиняемых ни на предмете, ни на одежде потерпевшего не обнаружено. На тот момент ещё много чего не было известно, уже позже были установлены многочисленные факты фальсификации. Николай рассказывает, как проходили суды первой инстанции:
«В каждом судебном заседании какой-нибудь участник заявлял о подделке подписи. Заходит свидетель, подполковник юстиции, ему задают вопрос: „Вас допрашивали по этому уголовному делу?“ Он говорит: „Нет, не допрашивали, это не мои подписи“. На момент вынесения приговора было зафиксировано порядка 10-12 эпизодов фальсификации».
Суд на это среагировал так: вынес частное постановление по факту выявленных нарушений, но решил, что нарушения на доказанность вины никак не влияют. Сергею вменили девять ударов ножом, Николаю — два удара ногами, и тому, и другому — единый умысел: лишить человека жизни. Прозвучал приговор — 11 лет лишения свободы обоим.
«До того, как огласили приговор, прокурор каждый раз запрашивал, сколько хочет, чтобы нам дали — 12 лет. В СИЗО много людей проходило через нашу камеру. Тенденция такая — дают чуть меньше, чем запрашивал прокурор. Поэтому, когда мы ехали на суд, я понимал, что дадут не меньше десятки».
После оглашения приговора Николая под конвоем увезли обратно в СИЗО. Тогда же разрешили короткие свидания с Аней, которых до этого не было. Ему трудно предположить, какая реакция была у его родных, когда они услышали приговор. По его словам, мама — женщина очень сильная и волевая, Коля характером пошел в неё. Воспринял всё спокойно, но «внутри было острое несогласие с несправедливостью и готовность бороться».
«А вот на Ане лица не было. Представляю, как у неё внутри все перевернулось. Мы тогда ещё официально не были зарегистрированы, поженились через месяц. Такое редко случается — когда с большим сроком происходит регистрация в самом его начале. Я достаточно давно нахожусь в местах лишения свободы и уже многократно видел, как семьи рушатся. Поэтому в этом плане я считаю себя счастливчиком».
Аня
С Аней Коля познакомился, когда работал инструктором на сплавах. Её назначили ему в помощницы, весь туристический сезон они провели вместе и с того времени не расставались.
«Ещё на воле я предпринимал действия, чтобы Ане сделать предложение. У меня в жизни произошла ситуация, которая изменила моё отношение ко всему. В 2013 году умерла моя первая жена. И когда я встретил Аню, это произошло через два года после смерти супруги, сразу почувствовал, что она — мой человек, моя половинка, и даже мне не нужен был период какой-то, чтобы притереться друг к другу, мы слились, как единое целое, чувствовали друг друга на расстоянии. Я нисколько не сомневался, что с этим человеком свяжу свою жизнь, и что это будет до конца. Просто не дали нам возможность реализовать всё на свободе».
Аня и Коля поженились в ноябре 2016 года в СИЗО. Николай признается, что у него были мысли поговорить с ней о расставании:
«Я ещё не успел составить план разговора, чтобы предложить ей сделать выбор, она как почувствовала: однозначно дала понять, что никуда от меня не денется, и я больше об этом не вспоминал».
На момент регистрации ребята не виделись полтора года. Их завели в кабинет, родственников на церемонию не пустили, фотографировать запретили. Девушка, которая проводила регистрацию, предупредила, что у них будет пять минут, «чтобы поговорить и пообниматься». Регистрация прошла быстро. На Ане было не свадебное платье, но тоже очень красиво, вспоминает Николай. На нём — одежда, в которой он попал в СИЗО — брюки и рубашка.
«Мы особо толком не разговаривали, просто прижались друг к другу, стояли, наслаждались этими минутами, потому что не знали, когда сможем обнять друг друга в следующий раз».
Виноват во всём только один человек — первый следователь Бугаков
С Аней теперь Николай видится от пяти до семи раз в год. По его словам, достаточно часто. А вот мама приезжает редко, в этом году не была ни разу. У неё в Соликамске дом и хозяйство. За это время, пока он находится в колонии, родные с его стороны и стороны Ани перезнакомились и подружились.
«В колонии есть таксофон — для звонка нужно написать заявление, и если начальник отряда его подпишет, пожалуйста, звони. Жена присылает мне график работы, свои смены, и я звоню в зависимости от графика».
Аня делает для него копии всех документов и привозит в колонию вместе с новостями. Тумбочка около его шконки забита бумагами. Говорит, что это только малая часть всех ответов, отписок, отказов, которые он получил. Возбуждения дела против следователей Николай добивался два года, это далось ему «потом и кровью». Началось все с частного постановления суда, которое было вынесено вместе с приговором. Потом Николай написал заявление о том, что он установил ряд фальсификаций. Прокуратура отказала в проверке четыре раза, и только с пятой попытки против следователей возбудили уголовное дело. Он получил положительный ответ, когда работал на промзоне:
«Меня вызывают в спецотдел и вручают письмо со второго отдела по особо важным делам. Открываю и вижу, что в отношении Плешковой возбуждено уголовное. Вернулся на работу, у меня вид потерянный, ребята спрашивают, в чем дело, я говорю — не поверите, возбудили, наконец-то, больше двух лет добивался!»
По словам Николая, он не держит зла ни на Плешкову, ни на потерпевшего. Он уверен, что из всех лиц, участвующих в этом деле, виноват во всём только один человек — первый следователь Бугаков. На протяжении первого месяца Николай в деле фигурировал только как свидетель:
«И вдруг Бугаков начинает указывать, что подозревает меня в совершении преступления. Он привлекает Перевощикова, как обвиняемого, и пишет меня соучастником ещё до того, как произошло опознание. То есть результат опознания был известен заранее. И опознание сфальсифицировал тоже Бугаков, он не пустил защитника, он пригласил заведомо непохожих статистов. Он создал эту ситуацию, передав дело Плешковой. Лично я считаю, что у неё просто не было выбора. Она решила проверить, начала проводить расследование, к концу декабря стало абсолютно очевидно, что я здесь ни при чём. Экспертиза на меня не показала ни одна, на месте происшествия моих следов нет, очевидцы преступления меня не опознали, и Перевощикова они в суде тоже не опознали. Они говорят, что по росту не похож, по телосложению не похож, ну нигде не похож — и вот я нахожусь здесь».
Николай полагает, что в декабре 2015, когда стало очевидно, что он не виновен, перед Плешковой встал вопрос: что делать дальше?
«Я думаю, она получила указание руководства — дальше это сдавливать, преступление было переквалифицировано с тяжкого на особо тяжкое — покушение на убийство, ещё и два лица — галочка поинтереснее получается».
***
Дни в колонии тянутся медленно, медленно складываются в месяца, а потом — в года. Сначала Николай работал на промзоне, потом попросился в спортзал — сейчас занимается физической подготовкой заключённых. За четыре с половиной года Николай много всего передумал, но больше всего размышлял о семье. Он полностью поменял свои приоритеты. Стал бережнее и трепетнее относиться к Ане и маме. А вот друзья отошли на второй план.
«Многие люди не хотят вникать, что произошло, даже если человек невиновен. Не хотят знать, „он преступник, и всё“, отворачиваются. Моя ситуация — не исключение, очень много друзей просто исчезли с горизонта. Буду честным, раньше между вечером с друзьями (куда-то сходить, поиграть в боулинг) или поездкой к маме я всегда выбирал друзей, это действительно было, я это признаю. Я уже давно смотрю правде в глаза и говорю как есть. Здесь пришло осознание того, кто действительно близкий человек, как должны быть расставлены приоритеты. Не эти мнимые друзья, которые с тобой куда-то сходят отдохнуть и будут вечно клясться в том, что помогут в любой ситуации — не они самое главное в жизни, а семья, мама, жена, папа, у кого кто есть, близкие, родные — вот это самое главное. Из такого глобального — это единственное, о чем я здесь думал».
Николай надеется на то, что его ситуация — одна из немногих, и те, сотрудники, с которыми он столкнулся — тоже одни из немногих, кто позволяет себе «так распоряжаться человеческими судьбами»:
«Не может быть, чтобы каждый второй сидел по беспределу. Ну не может этого быть, я в это не верю. Если говорить о какой-то обиде на государство, у меня её нет, я не огорчён на государство, не огорчён на власть, я не говорю, что ненавижу Россию. Мне не повезло столкнуться с недобросовестными людьми в погонах. Есть чувство сожаления потерянного времени: меня, мою жену, мою маму, всю нашу семью по беспределу лишили уже четырёх лет жизни. Больше всего жалко время, которое я со своей семьёй не провёл».
По словам Николая, все осуждённые в колонии общаются на равных:
«Каждый человек находится здесь не по своей воле, кто-то за дела, кто-то не за дела. Взять мою ситуацию, например. Да, я сейчас сижу в колонии. Да, возможно я здесь просижу до УДО (до УДО Николаю ещё три года). Но тем не менее, теперь я уверен, что эти два человека, которые меня сюда посадили, точно не будут работать — ни Бугаков, ни Плешкова».
В целом Коля чувствует себя нормально, но до сих пор, крайне редко, случаются моменты, «когда накатывает»:
— Встану вдруг посреди двора как вкопанный: блин, да ёлки-палки, что я здесь делаю? Когда это закончится?
Но это чувство быстро проходит, и он продолжает жить дальше:
— Здесь к этому относишься таким образом: могу ли я изменить что-то сам лично? Нет, так или иначе, я нахожусь здесь, пока не появятся законные основания, чтобы я отсюда вышел. Чтобы они появились раньше, эти основания, вот на это я на могу повлиять. И я на это уже повлиял, учитывая то, что у нас один следователь приговор получил, а второй — на подходе. Человеку надо надеяться на лучшее, но я человек объективный. Понимаю, что никто меня отсюда выпускать не собирается. Я всё прекрасно осознаю, но бороться за оправдание не перестану в любом случае.
***
Запирая за Николаем тяжёлую скрипучую дверь, наш провожатый, сотрудник колонии, рассуждает:
— Много у людей негодования по поводу судебной системы и органов дознания. Ситуация со Смирновым — из ряда вон выходящая, если всё действительно подтвердится, то будет ещё больше негатива и ещё больше будут пересматривать дела, более детально, как это и нужно делать. Глядя на Николая, другие осуждённые тоже начали рыться в личных делах — может, у них там чего лишнего добавили.
Я спрашиваю:
— А вы как думаете, виновен Николай или нет?
— Не знаю, виновен он или нет, я это комментировать не могу.
Отказался комментировать события своего прошлого и Сергей Михайлищев. За время, пока Николай и Сергей сидят в колонии, у них с Олесей родилась дочь:
«Я устал от всего этого, уже прошло много лет, и я пытаюсь забыть произошедшее. И мне уже совершенно безразлично, что вы напишете обо мне, и общественное мнение меня не интересует».
***
«Следователь совершила фальсификацию, чтобы облегчить себе работу». Валентине Плешковой дали год и шесть месяцев условно.
«Люди должны знать об этом деле и понимать, что завтра могут так же прийти за любым из нас» — подробности уголовного дела против Сергея Перевощикова и Николая Смирнова.