Рожденная в яранге. Дух тундры Елена Тевлянкау впитала с детства

Елена Михайловна Тевлянкау – обладатель почетного звания «Хранитель традиций» Чукотского автономного округа, ученица первого балетмейстера Корякии Сергея Кевевтегина, участница его легендарного ансамбля «Уйкоаль». Невероятным везением для корреспондента газеты «Якутия» было застать ее в Арктическом государственном институте культуры и искусств, где она проводила курсы повышения квалификации для хореографов по северному танцу – чукотскому, корякскому, эскимосскому, ительменскому. Сколько они почерпнули на ее занятиях, ведь сама Елена Михайловна дух глубинной тундры впитала с детства.  «От женихов отбоя не было» – У моей мамы и ее ровесниц в паспорте стояла одинаковая дата рождения – 8 марта, а если мы допытывались у них: «Так когда же ты все-таки родилась?» – сразу начиналось: «Когда светила полная луна и был сильный мороз» (или сильный туман). Моя мама, 1934 года рождения, была в семье тринадцатым ребенком – и единственным выжившим. Поэтому ей даже татуировку на лице делать не стали (у всех женщин ее поколения она была), чтобы злые духи, губящие детей, не догадались, что эта девочка осталась в живых. Дед с бабкой были людьми зажиточными и давали за дочерью хорошее приданое – стадо в тысячу голов, поэтому от женихов отбоя не было. А она выбрала моего отца – нищего парня, пришедшего наниматься в работники к ее родителям. Те, конечно, и думать о таком замужестве запретили. И тогда мой будущий отец пошел на крайность – украл ее. Если бы их поймали, ему бы живым не уйти. Он это знал. И все равно пошел на такой шаг. «Восемь детей, я – четвертая» – Отец отчаянный был. В зрелом возрасте – коммунист ярый. Чуть в какой оленеводческой бригаде производительность упадет – его сразу туда. И он ведь не заставлял никого, а сам вкалывал так, что, глядя на него, самые отъявленные лодыри подтягивались. У них с мамой было восемь детей, я – четвертая. Нас, четверых старших, мама рожала по-чукотски – в яранге, стоя на коленях. Принимала нас бабушка. И только когда бабушки не стало, маме пришлось ездить рожать в поселок, но в больнице ей не нравилось, она говорила: «Идешь босиком по полу – холодно, родишь – на живот лед кладут, потом лежишь в одной рубашке – тоже холодно». В яранге-то тепло, роженицу горячим бульоном поили, бедра подвязывали, чтобы разошедшиеся кости быстрее на место стали, и в шкуры укутывали, особенно ноги. А ребенка – сразу в шкурку новорожденного олененка, снятую чулком. «Сбегай на ту сопочку» – Телят во время отела много гибнет, хотя пастухи в такую пору не спят и не едят сутками. Теленок-то один на снегу, важенка сразу в тундру убегает, а песцы и вороны наготове – загрызть-заклевать готовы. Поэтому пастухи и несут круглосуточно свою вахту. Сменился, поспал чуток – и опять к стаду. Чая много пить нельзя – от чая слабеешь. Женщины им бульон подают – наваристый, крепкий, это и помогает на ногах держаться. У отца вся жизнь в такой работе прошла. А я класса с четвертого стала при нем подпаском. Были у него две собачки-оленегонки, я была третьей. Бегала, во всяком случае, ничуть не меньше их. К тому же собака бежит налегке, а у подпаска за спиной – рюкзак с котелком или чайником, плиточным чаем, сахаром, кружками и всем прочим, в руках – палка, без которой и пастух, и подпасок – как без рук. Скажут тебе: «Сбегай вон на ту сопочку, пройдись по кустам, поищи там осколок». Осколок – это часть стада. А по кустарнику бегать неохота, и ты, подобравшись поближе, прицелишься и запускаешь палку с таким расчетом, чтобы она по верхам этих кустов просвистела, и тогда этот «осколок» сам тебе навстречу вылетит. Да и по кочкарнику в тундре легче идти, опираясь на посох. А если положить его на плечи или заложить за спину, можно рукам дать отдохнуть – положил на посох и идешь, отдыхаешь. «Нет способностей? В стадо нельзя» – Наше стадо пасли четыре пастуха – три старика, а четвертый – мой отец. У каждого – по подпаску. А что касается собак, тут отец был богаче всех – у остальных пастухов было по одной собаке, а у него – две. Собаку-оленегонку воспитать очень трудно. По правде, она и рождается особенной. Копошатся щенки у яранги – и опытный глаз уже определит, стоит ли на кого-нибудь из них время тратить. А нет способностей – что ж, значит, так у яранги и останется, в стадо ей нельзя. Вырвется туда сдуру – «проучат» арканом или на короткий поводок посадят, чтобы ни лежать, ни бегать не могла – только сидеть. Одного «урока» обычно хватает. А так у нас собак обижать нельзя. Единственный грех, за который ее можно лишить жизни – если она оленя куснула. Оленя, а не человека. Чтобы на человека бросилась – я о таком вообще ни в детстве, ни в юности не слышала. Песнь тундры – Стадо утром просыпается рано. В четыре утра, едва первые лучики солнца брызнут, вся природа просыпается: птицы петь начинают, олени поднимаются с таким звуком, который ни с чем не перепутаешь – «ших-ших-ших». Вся тундра оживает: олени хоркают – то бык, то важенка, то теленочек маленький мамку потеряет, испугается и зовет ее. А когда олени бегут, тундра шелестит. Этот шелест – он по округе волной идет. А вот на вершине горы звук особый – глухой, могучий, он ниоткуда не приходит, он из нее самой рождается. И вот ты сидишь и слушаешь, а небо рядом, совсем близко. И в эту песнь жизни вплетался голос отца. Когда важенки начинали волноваться, он их успокаивал – специальными «оленьими» звуками. А еще пел, и я должна была повторять за ним. Все мое детство – это песня. Песня тундры. А где песня – там и танец. Помню, мяла однажды моя бабка, к тому времени уже ослепшая, шкурку неблюя – годовалого оленя. А мне самой захотелось попробовать. Скинула я обувь и давай мять шкурку пяткой, подражая бабушке. Сделала работу и отдаю ей. Она в благодарность начинает петь, и эта благодарственная песнь сопровождается движениями, которые запечатлелись в моей памяти, чтобы потом проявиться в нужный момент. Но до этого было еще далеко. Пинком на Землю – Другая жизнь началась, когда я пошла в школу. Каждую осень в стойбище прилетал вертолет и отвозил нас в интернат. После простора наполненной жизнью и звуками тундры – длиннющие коридоры с гулким эхом, по которым мы шеренгами ходили по кругу – гуляли. Всюду строем по 20-30 человек, все в одинаковой одежде. Вечером нельзя было даже шептаться в кроватях: лег – спи. Но мы украдкой шептались. Эта неволя заканчивалась лишь весной, когда из стойбища за нами приходил отец. Не знаю, сколько это было километров, но дорога домой занимала два дня. Со старшими он бы, наверное, быстрее дошел, но я была маленькая, и они приноравливались к моему ходу. До десятого класса я была у отца подпаском, а когда закончила школу, решила пойти учиться. В 1982 году приехала в Якутск и поступила на ветеринара. Хотела поскорее закончить и вернуться в тундру. Но умер отец. Пришлось все бросить с первого курса, чтобы помогать маме с младшими. Старшие давно учились, а я вроде как только начала, оторваться легче. Потом замуж вышла, успела родить Леню – первого сына. Когда я его носила, мама спрашивала, кто из ушедших родственников приходил ко мне во сне. Таким образом у нас узнают, чья душа воплотится в ребенке. А синячок на попке, с которым рождаются дети, считается следом от пинка, посредством которого души отправляют обратно на Землю. Возвращаться никто не хочет, говорили старики, вот и приходится применять такие усилия. Чего делать нельзя – Примет, связанных с беременностью, у нас много: нельзя подслушивать, а то ребенок будет лопоухим, нельзя подглядывать – будет косоглазым. Выглядывать из дверей тоже нельзя – потрудись выйти за порог и смотри, сколько хочешь, а если будешь выглядывать – роды будут трудными: дитя высунется – и назад. А самое главное – во время родов кричать нельзя, чтобы не услышали духи. Они же слепые, не видят ничего, найти только по звуку могут. Вот и надо молчать, как бы больно ни было. Сейчас старший сын – мой первый помощник. Я работаю заведующей отделом национальной культуры народов Севера в Доме народного творчества Анадыря. Работы много – расшифровываем и оцифровываем бобины и кассеты с записями фольклорных экспедиций, а в чукотском языке много диалектов. Хорошо, у нас есть совет старейшин, чуть что – бежим к ним. Что до материальной культуры, то есть у нас четыре яранги, которые мы каждое лето раскладываем, чиним. Мой Леня – специалист по этим ярангам. Четко знает, какая жердь от какой. Я еще могу спутать, он – нет. Связь с предками – У наших детей, кроме русского имени, обязательно есть чукотское. Помните, я говорила, что беременной женщине нужно запомнить, кто из родственников приходил к ней во сне? Вот исходя из этого ребенку и дают имя – первое, временное. Если потом случится что или ребенок заболеет – его сразу меняют. Обряд имянаречения проводит старейшина рода, обычно женщина. А мужчины следят за тем, чтобы все правильно было, ведь если что-то забыть, незавершенный обряд может принести беду. Помню одного старика, который так боялся накликать несчастье своей дочери, что наказал ей после его смерти взять священных хранителей (они у каждого рода есть, но что из себя представляют – говорить нельзя), унести их так далеко, чтобы никого рядом не было – ни людей, ни зверей, ни птиц – и сжечь. Потому что был уверен: она не сможет провести последний обряд, как положено, за что и будет неминуемо наказана, а так – хранители сожжены, связь с предками оборвана. Зато с дочерью ничего страшного не произойдет. За исключением того, что она охраны своих праотцов лишилась. И таких семей много. Отрыв от корней очень ощущался уже в 1980-х. Когда я начала учиться в музыкальном училище Петропавловска-Камчатского, там, на мое счастье, преподавал первый балетмейстер Камчатки Сергей Васильевич Кевевтегин. Многое он давал только мне. Почему мне? А я только одна и приходила. Интереса к народному танцу тогда совсем не было. Никто не замечал, что есть локальные особенности – у нас же в каждом поселке свой танец, и различаются они не столько движениями, сколько мелодической линией. Только сейчас спохватились. «Народ стал трезветь» – Сейчас вообще интересное время. Жизнь потихоньку налаживается. Олени стали возвращаться, а они ведь в 1990-е почти совсем исчезли. И народ стал трезветь. У молодежи появился стимул творить и вопросы: почему, откуда, когда и как. В 1970–1980-х годах чукотский язык преподавали только в начальной школе, до четвертого класса, а сейчас наши словесники бьются, чтобы ввести в учебную программу преподавание чукотского языка и литературы. Активно работают общественные организации «Чичеткин вэтгав» («Родное слово»), «Эскимосский приполярный совет Чукотка», творческая интеллигенция, молодежь. Благодаря финансовой помощи Фонда социального развития «Купол», учрежденного Чукотской горно-геологической компанией, выпущены словари, методические разработки по родным языкам, книги на родных языках. Активно поддерживают нас и Ассоциация коренных малочисленных народов Чукотки, Управление по делам коренных жителей Чукотки Аппарата Губернатора и Правительства Чукотского автономного округа. Почти вся Чукотка встает, люди, держась за руки, поднимаются. Это здорово! Народный дух становится сильнее, крепче, и он живет в каждом из нас. В Доме культуры клуб открыли, где общение – только на чукотском. Молодым надо, они ведь языка и не слышат нигде. Собирается этот клуб раз в неделю. Сейчас там пока человек двадцать, но я верю, что их станет больше и собираться они смогут чаще. А я по мере сил стараюсь передать все, что знаю, тому поколению, которое идет после нас.