Вероника Марченко: «Почему мы такие идиоты?»
«Мы не умеем воровать и давать взятки.
Мы не умеем лизать задницу начальству.
Мы не умеем развлекать и бегать на задних лапках перед бизнесом.
Не перестаю задавать себе вопрос, почему мы такие идиоты».
Со странички в фейсбуке Вероники Марченко, председателя правления фонда «Право матери».
Фонд «Право матери» защищает права родителей, чьи сыновья погибли в армии в мирное время на территории России.
Результат работы фонда — выигранные многомиллионные иски родственников погибших солдат к государству и отправленные на нары любители дедовщины и неуставных отношений. Только в прошлом году «Право матери» участвовал в 73 судебных процессах, проходивших в 29 разных городах страны. Некоторые разбирательства продолжаются до сих пор, 58 дел фонд выиграл. Зато два раза подряд «Право матери» проиграл в конкурсе президентских грантов — основном источнике финансирования НКО в стране. А вот кто президентский грант выиграл: например, проект, который называется «На чердаке с батюшкой». Речь идет о превращении «молодого улыбчивого энергичного священника новой формации» в православного бариста — цитата по сайту Фонда президентских грантов. Поддержаны «Познавательное и увлекательное общение с голубями»(«Ожидаемый результат — голуби окажут психологическую помощь») и «Продвижение русского языка в Монголии». Три миллиона рублей выделило государство и на «Международный день футбола на физтехе»…
Фонд «Право матери» стоит на грани закрытия, работа сейчас ведется исключительно на пожертвования неравнодушных людей.
С Вероникой Марченко беседует Виктория Ивлева.
— Я так понимаю, что тридцать лет назад, когда фонд появился, обстановка была несколько иной, и то, что вы делали, казалось и обществу, и государству более важным, чем продвижение русского языка в Монголии и футбола на физтехе? Вообще, как вы начинали и почему Вы лично этим всем занялись?
— Я занималась в Школе юного журналиста, и однажды нас, шюжовцев, позвали участвовать в программе «12-й этаж» на центральном телевидении. В стране шла перестройка, это была новая молодежная программа. Мы сидели на лестнице в ДК им. Курчатова, неформалы такие, было очень интересно и весело, в перерывах кто-то на рояле играл джаз, и все самые острые темы и вопросы шли от нашей лестницы. Через несколько таких веселых программ нас, как «12-й этаж», пригласили на встречу с журналом «Юность», где как раз создавалась молодежная редакция. Ее назвали «20-я комната», я стала там работать, вечером училась на факультете журналистики, а потом как-то нас позвали в программу «Взгляд» к Любимову, Листьеву и Захарову. Это было тогда самое популярное у всей страны ночное шоу…
— Да-да, помню, на улице пусто было, когда «Взгляд» шел, вся страна прилипала к телевизорам.
— Точно. И после «Взгляда», где мы рассказывали про «20-ю комнату», мне вдруг написали мамы погибших солдат… Письма я прочитала, обрыдалась (все они еще и с фотографиями молодых погибших парней примерно одного со мной возраста были) и решила писать про этих ребят. У большинства из них официальная версия гибели — самоубийство, но в это, естественно, никто не верил…
Первый мой материал назывался «Ржавчина», он строился на дневниках и переписке мальчиков с родными. Одного из них, москвича Юру Пашкова, отправили служить в Читу. И у него там возник конфликт с сержантом, в результате тот Юру очень сильно избил, отбил селезенку, мальчик начал умирать. Его быстренько прооперировали и комиссовали, отправили домой, обратно в Москву. Естественно, на поезде.
И он после операции, без селезенки, ехал пять суток из Читы в Москву. Приехал, мама его встретила на вокзале, они пришли домой… и он умер.
— У нее на руках?
— Да. Она же ничего не знала. Ни про это избиение, ничего. Начала скорую вызывать, скорая примчалась — врачи тоже ничего не понимают… Это потом уже мама начала ходить везде, узнавать — и вся цепочка развернулась…
А второй парнишка, Саша Алурдос, — из Никополя, с Украины, там потомственная семья военных, дедушка чуть ли не генерал, папа офицер… И мальчик с идеалистическими, романтическими взглядами поступает в военное училище. А военное училище — это вполне себе армия, и дедовщина, собственно, ничем не отличается от армейской. И когда Саша погиб, маме (наверное, в обоснование, что она во всем виновата, плохо воспитала) сказали: «Ну что же вы хотите? Он у вас Толстого читал». Это, про Толстого, я запомнила на всю жизнь. Толстого читал, матом не ругался, не курил — не мужик, в общем.
Вот про этих двух погибших мальчиков и была моя «Ржавчина».
— Я процитирую последние строки из нее:
«Я хочу понять, что происходит. Я хочу понять истоки звериной агрессивности тех, кто хоть на сантиметр стоит выше другого в жесткой иерархической армейской лестнице. Я хочу понять, почему, поднимаясь по этой лестнице вверх, человек скатывается глубоко вниз.
К несчастью, я не могу поставить точку. Потому что пришла еще одна до времени постаревшая женщина в черном».
Постаревшие до времени женщины в черном так и продолжают идти все эти три десятка лет?
— Увы, да. Сейчас, конечно, меньше, чем во время войн в Чечне, но все равно идут. А тогда в ответ на публикацию мне пришло три плотно набитых мешка писем… Тираж у «Юности» был три миллиона сто тысяч — в общем, «Ржавчину» почти вся страна прочитала, буквально, это не метафора.
— Это были письма со словами поддержки?
— Это были письма от родителей погибших солдат. «А у нас так же было, у меня тоже сына убили». Они просто неожиданно узнали, что не только у них, вроде как единичный случай, оказывается, это еще с кем-то происходит. И я сделала про них еще публикации. Потом мы устроили в «Юности» встречу с читателями.
Приехали мамы и папы из разных уголков страны, и родилось наше «Общество родителей, чьи сыновья погибли в армии, в мирное время, в СССР».
— И с чего вы начали?
— Мы решили издавать книгу памяти погибших солдат и издали целых три, с фотографиями и дневниками. Солдат погибало тогда за три года мирной советской армии, как за десять лет войны в Афганистане…
— Эти цифры в то время не составляли тайны?
— Нет. Получили мы их через тогдашнего еще советского депутата по его запросу. Примерно до 2000-х годов данные потерь уже российской армии не публиковались, потом их стал озвучивать главный военный прокурор. Это с 2009 года Министерство обороны перестало давать эти сведения, а последние годы уже секретит в смысле боевых потерь.
После «Ржавчины» пришла одна читательница, адвокат, предложила помогать нам разбирать письма, кого-то консультировать. Вот так наша настоящая деятельность и началась.
Летом 92-го года мы въехали сюда, в бывшее здание ЦК ВЛКСМ. По углам валялись папочки комсомольские с грифом «Совершенно секретно», и было нас в этой вот комнате четыре организации, у каждой по столу… Первая наша заявка на грант была странички две текста, сегодня это вызывает гомерический хохот… В 97-м получили уже большой грант от Фонда Форда, 75 тысяч долларов на год.
— А с каких дел в судах вы начинали?
— С трехсот исков по Чечне! Иски были к Минобороны в связи с отправкой в зону боевых действий, то есть на войну, призывников-срочников. У нас этим занималась Люда Голикова, совершенно блестящий юрист из МГЮА, с красным дипломом. И она у меня рыдала на плече на трехсотом деле, хотела уволиться. Время это было — разгар войны.
ПРОДОЛЖЕНИЕ
P.S.
В 2018 году в фонд «Право матери» поступило 591 письмо и 1931 телефонное обращение от людей, для которых фонд — последняя надежда на справедливость. «Право матери» сможет им помочь, если мы все поможем «Праву матери». Больше фонду надеяться не на кого.
Помощь фонда людям по-прежнему остается бесплатной. Родители погибших солдат должны знать, что даже бедный человек имеет право на справедливость.