Исполнилось 100 лет со дня рождения Всеволода Багрицкого
Багрицкий-отец часто срывался с якоря и надолго исчезал. Жене обычно говорил: "Прокормитесь как-нибудь сами..."
Лида - нежный и хрупкий росток, выросший в музыкальной семье - была абсолютно беспомощна в быту. Остается загадкой, как Сева не умер в младенчестве. Кроватки у ребенка не было, спал в ящике.
В 1925 году молодая семья переехала в подмосковное Кунцево. Багрицкий-отец тут же завел собаку и пятнадцать птиц. Потом появились шестнадцать аквариумов. Поэт-романтик готов был возиться с живностью и днем и ночью, а вот с сыном ему было не так интересно.
Сева рос сорвиголовой. К гостям мог выскочить с ножичком и порезать отцовским друзьям брюки. Из кунцевской шпаны Багрицкий-сын сколотил шайку, наводившую ужас на местных дачников.
Приятель отца рассказывал: "Входит Сева. Мальчик чем-то недоволен. Он требует чего-то в повышенном тоне. Багрицкий говорит с ним как со взрослым. Недовольный Сева уходит, зыркнув на нас быстрыми глазами. Багрицкий улыбается:
- Знаете, этот бандит - бешеный общественник у себя в школе..."
Отец умер в 1934 году. В 1937-м арестовали мать. Из дневника 15-летнего Всеволода Багрицкого: "Люди ко всему привыкают - холоду, голоду, безденежью, смерти. Так привыкли и к арестам. Маму увезли под утро..."
Сева занимался в театральной студии, которой руководили Алексей Арбузов и Валентин Плучек. Написал песни к спектаклю "Город на заре", который с февраля по май 1941 года прошел с успехом сорок два раза.
В июле 1941 года Сева начал работать в "Литературной газете". Одновременно поступил на первый курс Литинститута.
До войны юноша был снят с воинского учета из-за сильной близорукости. Оказавшись в эвакуации в Чистополе, Сева обратился к Фадееву с просьбой направить его во фронтовую печать.
Фадеев не отказал. Всеволод служил в редакции газеты "Отвага" 2-й ударной армии Волховского фронта. Писал стихи, очерки, вел дневник.
12 февраля 1942 года. "Мне 19 лет. Сейчас вечер. Очень грустно и одиноко. Увижу ли я когда-нибудь свою маму?.. Какая страшная судьба у нашей маленькой семьи! Я б хотел, чтобы мы вновь встретились, живые и мертвые..."
16 февраля 1942 года. "Сегодня восемь лет со дня смерти моего отца. Сегодня четыре года семь месяцев, как арестована моя мать. Сегодня четыре года и шесть месяцев вечной разлуки с братом. Вот моя краткая биография... Вот перечень моих "счастливых" дней... Теперь я брожу по холодным землянкам, мерзну в грузовиках, молчу, когда мне трудно. Чужие люди окружают меня. Мечтаю найти себе друга и не могу. Не вижу ни одного человека, близкого мне по своим ощущениям, я не говорю - взглядам... Окружающие меня люди втихомолку ругают начальство. А я до сих пор не могу понять, почему нужно бояться батальонного комиссара".
Всеволод погиб в деревне Новая Кересть в районе Мясного Бора. Он беседовал с героем будущего очерка, офицером-зенитчиком, когда началась бомбежка. После налета бойцы распахнули дверь в избу и увидели, что поэт и его герой лежат друг против друга.
Багрицкого похоронили на опушке леса у высокой сосны, на которой художник редакции газеты "Отвага" вырезал: "Поэт-воин Всеволод Багрицкий. Убит 26 февраля 1942 года". И тут же - строки Марины Цветаевой, которые Всеволод часто вспоминал:
Я вечности не приемлю,
Зачем меня погребли?
Мне так не хотелось в землю
С любимой моей земли.
Бывает так, что в тишине
Пережитое повторится.
Сегодня дальний свист синицы
О детстве вдруг напомнил мне.
И это мама позабыла
С забора трусики убрать...
Зимует Кунцево опять,
И десять лет не проходило.
Пережитое повторится...
И папа в форточку свистит,
Синица помешала бриться,
Синица к форточке летит.
Кляня друг друга, замерзая,
Подобны высохшим кустам,
Птиц недоверчивых пугая,
Три стихотворца входят к нам.
Встречает их отец стихами,
Опасной бритвою водя.
И строчки возникают сами,
И забывают про меня.
Чистополь
...Есть глухая тоска
В белоснежных полях
До озноба в виске,
До тумана в глазах.
Как я быстро привык
О друзьях забывать, -
Спросят нас, кто погиб,
И начнешь бормотать.
Удилами исхлестаны губы,
Опрокинуты дни на дыбы.
Тех, кого мы любили, - на убыль!
Тех, кого схоронили, - забыть!
Самовар, словно маленький карлик,
Задыхался, мычал и укачивал.
Мы с тобой этот вечер украли
У голодных степей азиатчины.
* * *
Мне противно жить не раздеваясь,
На гнилой соломе спать.
И, замерзшим нищим подавая,
Надоевший голод забывать.
Коченея, прятаться от ветра,
Вспоминать погибших имена,
Из дому не получать ответа,
Барахло на черный хлеб менять.
Дважды в день считать себя умершим,
Путать планы, числа и пути,
Ликовать, что жил на свете меньше
Двадцати.
Пишите Дмитрию Шеварову: dmitri.shevarov@yandex.ru