Владимир Боглаев: Россия живёт по правилам американских консультантов

Российская экономика, похоже, переживает очень болезненные "роды". Мы всеми руками держимся ещё за старое, пытаясь жить по прежним правилам. Но в то же время стремимся к изменениям экономического мышления. И вот этот переход от старого к новому – через преодоление санкций, приобретение новых союзников, поиск решений в условиях СВО и выхода из тупика – делает Россию другой. И важно понимать, на чём сейчас стоит сосредоточиться.

Чиновники, экономисты и бизнесмены предлагают разные варианты модернизации отечественной экономики для адаптации к санкционной войне и условиям проведения военной специальной операции. В российском Минфине считают, что необходима большая приватизация. По мнению Сергея Дубинина, который возглавлял Центробанк в самый разгар так называемых залоговых аукционов с 1995 по 1998 год, она необходима России, так как в сложных условиях поможет снизить дефицит госбюджета. Кроме того, передача госсобственности в частные руки будет способствовать повышению конкуренции, считает Дубинин.

Прямо противоположной позиции по экономическому курсу придерживается глава СКР Александр Бастрыкин. Он заявил о возможности национализировать основные отрасли российской экономики. По его словам, речь идёт об экономической безопасности в условиях войны. Ведь даже в тяжёлое для страны время предприятия, выполняя гособоронзаказ, допускают факты коррупции и воровства, пояснил Бастрыкин.

Ведущий "Первого русского" Юрий Пронько обсудил эту тему с гендиректором АО "Череповецкий литейно-механический завод" Владимиром Боглаевым в программе "Царьград. Главное".

Юрий Пронько: Владимир, вот, на ваш взгляд, что нам необходимо?

Владимир Боглаев: Для начала надо определиться. Определиться с целями и задачами. А также с тем, что мы понимаем под словом "приватизация" или под словом "национализация".

Что значит национализация стратегических отраслей? И что мы относим у нас в России к понятию "стратегическая отрасль"? Во-первых, это сырьевые, нефтедобывающие, газодобывающие, рудодобывающие отрасли и отрасли первого передела с минимальной добавленной первичной стоимостью, природной рентой. Мы её прогоняем и в итоге оставляем часть за рубежом по тем или иным правилам разделения труда.

Скорее всего, мы получим больше активов, если национализируем. Если верить нашим таможенным службам, с 1994 года и по сегодняшний момент товарный профицит составил более трёх триллионов долларов. Это не космические корабли или самолёты, конечно, но ценный груз. Причём стоимость нашего сырья, которое ушло туда, была на три триллиона долларов больше, чем мы получали обратно. Так продолжалось с 1994 года. По сегодняшнему курсу это порядка 16 триллионов долларов.

Поэтому национализация этого рода отраслей, как минимум, позволила бы оставить это сырьё у себя.

Но есть второй момент: а для чего оставлять это сырьё? Напомню, что Россия вступила в ВТО на тех условиях, которые в принципе не позволяют развивать производство высокой добавленной стоимости. А значит, и переработку нашей природной ренты. То есть мы будем вынуждены и дальше гнать её за рубеж. Тогда возникает вопрос: а что мы будем национализировать? Обработку, которая невыгодна.

— Ну в Минфине говорят: хорошо, не хотите национализировать, давайте приватизировать.

— А что тогда мы будем приватизировать? По-хорошему, приватизировать желательно то, что может эффективно использоваться или мешает кому-то на стороне. Возможно, мы что-то приватизируем из остатков, если что-то ещё осталось.

— Как вариант.

— Да, как вариант. И тогда это поможет нам уничтожить последние остатки машиностроения, чтобы ещё больше увеличить зависимость от технологий, западных или восточных. Я плохо себе представляю бизнес, который бы зарабатывал деньги в России на машиностроении, авиастроении или космосе. Это не бизнес. Бизнес — это торговля, сырьё, передел. У нас кредитно-денежная система не заточена под то, чтобы было выгодно заниматься высокотехнологичным производственным бизнесом. Это первый момент.

Второй момент. Хорошо, а где у нас наиболее серьёзная доходность? Для чего мы можем быть национализированы? Вот специальная военная операция. 15 месяцев прошло. Есть предприятия, которые по большому счёту можно было назвать национализированными. Есть оборонные заводы, которые занимались ремонтом и обслуживанием бронетехники. И мы знаем три случая как минимум, когда заводы, находившиеся в подчинении и собственности Ростеха, государственные, были обанкрочены и пущены, грубо говоря, на металлолом. Национализация этих предприятий не спасла их от банкротства.

— То есть, получается, не панацея?

— Это не панацея. Потому что дальше возникает следующий вопрос: а кто на этом всём зарабатывает? Идёт СВО. Бюджет, как правильно отмечено, дефицитный, денег не хватает. А где же деньги?

По планам на 2023 год наибольшую стратегическую доходность среди отраслей, которую, может быть, есть смысл приватизировать, должна дать банковская система. В 2023 году она должна показать рекордные по доходности прибыли, это триллионы рублей.

— Я всё ждал, когда же вы назовёте эту отрасль.

— А дальше возникает вопрос: а эти триллионы рублей, они из каких отраслей, не стратегических ли, будут доставаться, в пользу частных, уже ранее приватизированных? Получается, мы национализируем банки. Так тоже не получится. Потому что банки не сами по себе, они работают по тем правилам и регламентам, которые пишутся Центробанком. И это вроде как независимая структура. Получается, тогда нужно национализировать Центробанк. Тогда у нас появится возможность запустить процессы, которые не запускаются сегодня.

Напомню, что несколько лет назад президент страны Владимир Путин сказал, что нам необходимо развиваться темпами не ниже среднемировых, а это 3% роста ВВП ежегодно.

— И войти в пятёрку развитых стран.

— На что Эльвира Сахипзадовна [Набиуллина] сказала: не дай Бог, темпы будут выше одного процента, я резко ужесточу и так жестокую монетарную политику, но не позволю расти темпами больше чем 1%. В итоге в споре двух руководителей – страны и Центробанка – победило целеполагание главы Центробанка. Из чего я прихожу к выводу, что вопрос национализации Центробанка невозможен. Сначала надо понять, чьи интересы обслуживает Центробанк, а также министерства и ведомства, институты управления нашей страны.

— Россия — это страна победившего капитализма. Или феодализма. Кому как больше нравится, по-разному. Соответственно, если мы — страна победившей частной собственности, то каким образом, на каких основаниях мы можем национализировать то, что, по нашему строю, принадлежит частнику? Тогда надо национализировать страну, чтобы потом национализировать всё необходимое стратегическое, верно? Но, получается, Александр Иванович [Бастрыкин] аккуратно намекнул о необходимости смены социальной формации, социального строя в нашей стране. Поэтому с точки зрения пополнения бюджета от продажи каких-то оставшихся активов в этом нет никакого смысла.

— Ну, Бастрыкин это обосновал необходимостью борьбы с коррупцией. Он говорит, что даже в условиях СВО предприятия продолжают воровать.

— Хорошо, давайте так. Есть ли факты коррупции в Ростехе или Роскосмосе? В компаниях государственных? Наверное, есть. Получается, это не панацея от коррупции? Как я понимаю, эта национализация должна была поднять эффективность и управляемость этих компаний. Но поднять эффективность и управляемость этих компаний без соответствующего финансового сопровождения нельзя. Даже если вы мастер спорта по плаванию, вы можете плавать быстро, но только в воде. А в кислоте вы далеко не проплывёте, особенно в серной. Ваши преимущества там быстро растворятся в прямом и переносном смысле.

Так же и у нас. Если действующая кредитно-денежная политика и строй победившей частной собственности ограничены условиями ВТО в принципе и не позволяют развиваться высоким технологиям, то же будет и с нашими оборонными возможностями. Потому что это технологии. А технологии не могут развиваться без развитого производства. И развитое производство не может развиваться в стране, которая превращается в сырьевой придаток. Уже даже не Запада, а Востока. Мы начинаем отступать. Поэтому, я считаю, в этой ситуации идёт просто некоторая борьба лозунгов.

— Война лозунгов...

— Да. За которыми не просматриваются реальные механизмы. Понятно, что приватизация предприятий, которые ещё не приватизированы, точно не принесёт дохода стране. Потому что, как сказал президент, в январе этого года профицит торгового баланса составил 323 миллиарда долларов США. Мы вывезли из страны товара больше, чем ввезли. И это не может долго продолжаться. Вопрос в том, что если мы всё-всё приватизируем, без остатков, хотя бы половину той суммы, которую мы вывезли за прошлый год, можно компенсировать? Нет. Так, может быть, дело не в приватизации, а в том, что надо перестать вывозить?

Вот, призвали вернуть капитал обратно. А 2022 год стал рекордным по покупке за границей нашими гражданами недвижимости за рубежом. Получается, что лозунги лозунгами, призывы призывами, а те, у кого есть деньги в России, они не только не сокращают вывод капитала из страны, не только не боятся покупать недвижимость за рубежом – они увеличивают эти темпы покупки недвижимости. И нам, обычным людям, рассказывают о том, что бедные олигархи расстроены тем, как их там грабят и щемят. Но если их там грабят и щемят, как же они увеличивают состояние?

— По-моему, они совсем не расстраиваются. Ну, может быть, отдельные персонажи.

— Ну, давайте так. Мы живём в пространстве информационных фейков и лозунгов.

— Сто процентов.

— Они формируют свою морально-психологическую атмосферу в том или ином обществе, в том числе и у нас. Если там всё так плохо, что ж мы туда?.. Кстати, может быть, по этой причине мы следим за тем, чем закончились выборы в Турции.

Объясню. Турция стала лидером среди стран, в которых русские граждане приобретали недвижимость. Их пугают тем, что выборы пройдут, и у них всё заберут. Мол, покупайте в Дубае, там заберут ещё не скоро.

— Но по поводу Дубая есть другая версия. Что там есть надутый пузырь на рынке недвижимости, который может схлопнуться.

— Я с сарказмом всё это сказал.

— Я понимаю, да.

— Но дело в другом. Что бы ни происходило там, почему-то никто не хочет заниматься инвестициями здесь.

— Почему?

— Значит, невыгодно. Значит, кем-то сделаны такие условия, что здесь невыгодно.

— А тут во что мы упираемся? Или в кого мы упираемся, на ваш взгляд?

— На мой взгляд, наше включение в мировое разделение труда в виде того или иного звена в принципе не позволяет использовать доходы от природной ренты на развитие страны. Эти условия прописаны там и приняты здесь. Президент страны сказал в своё время, что правила, по которым мы работаем сегодня, принимались консультантами из Америки. Он сам это сказал. Иногда американские консультанты, которые писали эти правила, принимали во внимание пожелания консультантов из Европы. Они тоже хотели от нашего кусочка что-то откусить.

Правила того времени, но мы до сих пор продолжаем по ним жить. И если мы эти правила не меняем, что должно меняться?

— А почему мы не меняем?

— Возвращаемся к Александру Ивановичу Бастрыкину. Он сказал, что надо национализировать стратегические отрасли. А я считаю, надо дополнить фразу Александра Ивановича и сказать, что надо национализировать страну. То есть вернуть в страну суверенитет.

Когда у нас появится право суверенно принимать решения, направленные на развитие страны, мы сможем исправить неправильные решения на правильные. И всё остальное уже пойдёт по нашему сценарию, нашему плану. Пока что мы продолжаем играть в какую-то игру не по нашим правилам.

— А с практической тогда точки зрения что необходимо сделать? Вот первое, второе, третье?

— Ну, смотрите… Я согласен с Сергеем Юрьевичем Глазьевым в том, что можно почти ничего не делать, не менять, а оставить капиталистов, олигархов, почти всё оставить… Вот только чуть-чуть, на пару градусов, поменять вектор работы Центробанка. У нас имеется технологическая зависимость, а также зависимость от импорта, в том числе критического. А дальше — элементарные цифры. Ежегодно мы импортировали в страну товаров на 230-240 миллиардов долларов США. Из него критического импорта было от 70 до 90 миллиардов долларов. То есть того, без чего мы не можем обойтись.

— Серьёзная сумма.

— Да, цифра большая. Но в области технологий мы можем без инвестиций в основные капиталы, на тех же мощностях, сделать примерно до 40 миллиардов долларов США.

 — У нас для этого есть мощности?

— Да, есть. И в России, и в ЕврАзЭС. Без инвестиций мы можем произвести до 40 миллиардов долларов. Чуть лучше, чуть хуже. В сфере нефтепереработки, возможно, установки будут терять 5-7% производительности. Но это не критично. И эти 40 миллиардов долларов не перепродажа – это производство.

Чтобы загрузить наши мощности и сделать эти 40 миллиардов долларов, необходимы не основные фонды. А оборотные средства на производство этих объёмов производства. Скажу как нефтехимик: средний цикл сложного узла составляет 270 дней. Для производства 40 миллиардов долларов необходимо хотя бы 30 миллиардов оборотных средств. Где их взять? Только в банковском кредитовании. Но Центробанк в этом году не только не упростил выдачу кредитов – он её ужесточил. И поставил более серьёзные требования по залогам и по резервам для банков, которые выдают кредиты промышленности.

Дело в том, что в период СВО увеличились риски для промышленности. А если так, то залоги обесценились. В отдельных случаях — в два раза.

Вот, к примеру, наше предприятие — Череповецкий литейно-механический завод. Наши залоги за три года обесценились, с точки зрения банка, в три раза. Раньше объём нашего производства в 2,5 миллиарда рублей оценивался примерно в полтора миллиарда рублей залогов.

Сейчас мы производим на 5 миллиардов рублей товарной продукции. Плюс построено несколько дополнительных цехов. А залоговая стоимость предприятия упала в три раза. Соответственно, сократился объём выдачи кредитов. И как увеличивать объём производства дальше?

Понятно, что мы живём за счёт перехода на предоплату наших же предприятий. Но они всё равно должны пойти в тот банк, сами взять этот кредит. Так что же мы, на самом деле, изменили в банковской среде? Нам говорят: за прошлый год банк увеличил объём кредитования корпоративному сектору примерно на 11-12%. А какой был уровень инфляции в прошлом году? В промышленности — 15-17%, по разным оценкам.

И выходит так, что в относительных величинах объём оборотных средств у нас не увеличился, а снизился. Это первая проблема.

О второй проблеме не рассказывают. Дело в том, что многие из наших крупных предприятий раньше кредитовались за рубежом. В основном это сырьевые компании. После всех событий им отказали в кредитовании за рубежом. И тогда эти крупные, транснациональные компании стали кредитоваться не за рубежом, а у нас. Что повлекло в том числе рост процентов. А предприятия обработки при этом снизили объём получения оборотных средств на кредитование своего производства. Это во всех отношениях – в относительных и абсолютных величинах.

Что такое высокие технологии и технологии с высокой добавленной стоимостью? Это технологии производства с длительным циклом кредитования. Получается так, что если мы хотим создать более сложный продукт, то производственный цикл и потребность в оборотных средствах – на тот же доллар – должна быть больше, чем на простую переработку. И если посчитать, то по факту мы не можем увеличить объём производства товарной продукции.

Потому что если логистика стала длиннее, значит, производственный цикл тоже удлинился. Происходит снижение оборотных средств.

Расчёт того, сколько вы можете произвести товарной продукции, с уменьшением объёма оборотных средств, показывает, что у вас должен произойти не рост технологий и объёма производства, а его снижение. Что, в общем-то, и произошло. Но наша статистика показывает, что ВВП остался в более или менее старых размерах за счёт дополнительных оборотов, которые используют схемы параллельного импорта. Включая дополнительные объёмы транзакций, которые так или иначе попадают в учёт ВВП. Это так называемые "схемы золотых болтов".

Но о чём я хочу сказать? О том, что за лозунгами требуются какие-то подтверждения. Ставятся цели и задачи. Эти цели и задачи выражаются в тех или иных цифрах. Эти цифры должны каким-то образом достигаться. Эти цифры достигаются риторически, а не реальными достижениями и объёмами производства. Нам говорят, что необходимо поднимать своё машиностроение. В этот момент мы полностью открываем рынок китайским поставщикам спецтехники и сельхозтехники. Объём ввозимой техники из Китая вырос невероятно! И у наших машиностроителей появляется очень серьёзный конкурент.

Рынок Китая позволяет производить тяжёлую технику с косвенными издержками, которые отличаются от прямых на 30-40%. Наши производители не могут на нашем объёме производства сделать машину, где косвенные издержки составят 90-120%. Мы уже выпадаем.

Вот, к примеру, мы получили 40 миллиардов рупий на свои счета за поставленные туда энергоносители. А что мы можем купить? Только их индийские трактора. Которые хуже китайских. Но пропадают же рупии. Поэтому мы закупаем индийские трактора и уничтожаем своё машиностроительное производство в России...

— Мне понравилось, Владимир, как вы сказали: это борьба лозунгов. Спасибо!