Добрые слова работают не всегда: о заповеди «Не убий!» рассуждает протоиерей Михаил Васильев

— Отец Михаил, «не убий» — заповедь Господа и тот великий моральный закон, соблюдение которого, казалось бы, сделает мир спокойнее. Но нарушается он ежечасно и повсеместно…

— Подождите. Собственно, заповедь «не убий» означает ровно столько, сколько она означает. При этом очевидно, что в русском языке глагол «убить» является весьма распространенным и в отличие, скажем, от английских или, что ближе к теме, древнееврейских глаголов, в разговорной речи всегда обозначает убийство без какого-либо различия: у нас убийство — это убийство, точка.

В других языках все не совсем так. В английском, например, одним русским словом «убить» закрываются минимум четыре глагола: murder, kill, slay и assassinate, разница между которыми весьма существенна. (Кill — «убивать» в широком смысле слова, лишать жизни живое существо, murder — преднамеренное убийство, slay — убивать с использованием насилия, assassinate — убивать на заказ важную персону, заказное политическое убийство. — «ВМ») Если же говорить о древнееврейском языке, на котором когда-то на горе Хорив (в Библии — Синай. — «ВМ») Господь передал через Моисея ветхозаветные заповеди еврейскому народу, а через них и всему человечеству, то станет очевидно, что этот нравственный императив означал совсем не тот безусловный запрет, как мы его привыкли понимать.

Вопрос трактования заповеди — это вопрос образованности. Надо понимать, что в древнееврейском языке были глаголы, означавшие разные виды убийства. Один имел в виду убийство на войне или ради защиты, другой — убийство ради кровной мести или наживы. И никакого безусловного запрета на горе Хорив Богом произнесено не было, а подобные трактовки — это искажение сказанного им. («Не убий» — на древнееврейском «ло тирцах», означает запрет на безнравственное, злодейское убийство, а не лишение жизни вообще («лаарог»). Если бы Господь запрещал всякое лишение жизни, на скрижалях Моисея было бы начертано «ло таарог». — «ВМ»)

Доказательство тому — не только эти лингвистические тонкости, но и сама ветхозаветная история. Давайте рассуждать здраво: как известно, евреи бежали из Египта на Землю обетованную, в те времена отнюдь не пустынную, заселенную филистимлянами, финикийцами, другими народами, которых иудеи истребляли. Странная логика, согласитесь: тебе только что дали заповеди, а ты их так откровенно нарушаешь! Какая странная противоречивость возникает между текстом Священного Писания и Ветхим Заветом!

— В общем, это аргумент, надо признать.

— О том и речь. Но именно так эту заповедь трактуют современные пацифисты, и не только они. Безусловно, мы, живущие в новой эре от Рождества Христова, однозначно осуждаем всякие виды убийства. И конечно, каждое из них является грехом. И поймите правильно: своими размышлениями я вовсе не пытаюсь подрывать концепции христианской этики.

Я говорю лишь о том, что среди ветхозаветного народа Израиля существовали запреты на определенные виды убийства, ту же кровную месть и убийство ради наживы. И на тот момент иудеи были захватчиками, но совершенно очевидно, что они не воспринимали себя нарушителями закона, не видели в совершении войн ничего противоречащего заповедям. И это не было каким-то искаженным сознанием. То же, что сейчас мы пытаемся переосмыслить, есть продолжение и развитие тех Заповедей блаженства, которые Господь дал всему человечеству в Нагорной проповеди — уже в Евангелии.

Первые заповеди, данные Богом на горе Хорив, говорят о том, чего нельзя делать (это не только обсуждаемая нами заповедь «не убий», но и все прочие — не прелюбодействуй и так далее), но не регламентируют того, как надлежит поступать. Где дух Господень — там свобода, говорим мы сегодня. Заповедями блаженства Господь задает нам высокую и до сих пор не достижимую нами планку, говоря о том, какой должна быть душа человека, чтобы войти в Царствие Небесное. Как мы этого достигнем — это не детерминируется сверху, это предстоит определять нам самим.

Бог определил лишь наиболее обще, чего делать нельзя. Причем, что важно для обсуждаемой темы, в Евангелии Иисус Христос лично называет самую главную заповедь — возлюби Господа Бога твоего, то есть Бога истинного, и ближнего своего как самого себя. То есть методика достижения блаженства им обозначена одна — через любовь.

— Но мы говорим об убийствах! Какая тут любовь.

— Да, при чем тут убийство, казалось бы! Но поймите — любовь может проявляться как через недеяния, так и через деяния, причем совершенно специфически. И, я буду настаивать на этом, в иных случаях и через убийство! Причем это относится не только к боям с какой-нибудь, не к ночи будь помянутой Галичиной, это относится к любому насильнику или убийце, который приходит в ваш дом, квартиру или на дачу с определенной целью — обидеть, ограбить или даже убить тех, кого ты любишь или защищаешь. От одного, двух таких гостей можно отбиться, но что делать, если их десятки или сотни тысяч и они вооружены?

Я видел это в Сирии. Против этих бандитов или игиловцев (ИГИЛ — запрещенная в России террористическая организация), сплоченных фанатичной религиозной идеей, готовых за нее умирать, совершенно очевидно нужно применять оружие! Эта раковая опухоль не должна давать метастазы в других местах, включая наши, российские регионы.

— А ведь вы сами не в одной горячей точке были…

— В девяти, по-моему. И я видел на Кавказе и в Чечне в начале нулевых, как непротивление злу привело к разрушению судеб и жизней десятков тысяч людей, если не больше. И потребовалось серьезное силовое воздействие, чтобы остановить там распад государственности и девальвировавшуюся ценность человеческой жизни. Боевики Хаттаба или Басаева, когда входили в Новолакский район Дагестана, никоим образом не считались с заповедью «не убий».

И десантники родного мне 119-го парашютнодесантного полка 106-й дивизии могли их остановить не уговорами и не воззваниями к добру и миру, а только силой оружия. И они остановили эти полторы тысячи бандитов, отдавая за это жизни! Так что в теории все хорошо — мир, добро, но если в твой дом приходит беда, иногда зло останавливается только силой.

— Конечно. Но, отец Михаил, это же все равно грех?

— Да, мы, христиане, осознаем это как грех. Но из двух грехов выбираем меньший. Не согрешишь — не покаешься, помните? Это идиома, четко работающая в нашей жизни. Скажу так: чистеньким остаться не получится! Помните, зло никаких морально-нравственных устоев не соблюдает! И если ты, гуляя в парке с девушкой, прикрываясь пацифистскими лозунгами, оставишь ее один на один с насильниками, ты подлец. И заповеди Божии тут ни при чем.

— Но не так давно был случай. На дачу пожилого человека постоянно влезали, и он поставил у двери капкан. Взломщик в него угодил, получил травму. Дед получил срок! Я к тому, что у нас мораль и закон не очень за руку ходят, как кажется.

— Да, законодательство несовершенно, увы. Но знаете… Хотите ребеночка родить, но без боли? А так далеко не всегда бывает. И как священник скажу: не исключено, что страдает этот человек за что-то иное. Причинно-следственная связь, которая описывает то, о чем мы говорим, куда сложнее, чем прямая из пункта А в пункт Б. Наверняка были другие причины, за которые этому человеку пришлось взять на себя страдания в тюрьме. Все в мире не так линейно, как может казаться, мы, как правило, рассматриваем лишь внешнюю часть картины.

Условно говоря, мы очень часто болеем и страдаем вовсе не потому, что много курили, что плохо, конечно, а по куда более глубоким причинам. Что же касается законодательства как такового, то оно несовершенно не только у нас. Но я по международно-правовым отношениям не специалист и комментировать это не могу, хотя моего даже разового визита в ту же Америку оказалось достаточно, чтобы я понял, как и у них, гордящихся своими законами, все непросто. Но речь не об этом. Я хотел сказать, что какими бы ни были сегодняшние обстоятельства, работа Церкви и внедрение более высоких нравственных императивов, активно начатое в 2000-х, приносит свои плоды — во всяком случае, люди выступают против смертной казни, по крайней мере многие. Я всей душой за то, чтобы при всех возможных случаях останавливать зло и агрессию правильными, вовремя сказанными словами, а не пулями, но, увы, это не всегда работает.

Помню, как в горячих точках рядом с головой пролетали железки. Важно, по завету Суворова, не озлобляться, но когда слова не доходят и доказательства не работают, надо понимать, что кто-то грязную работу «санитаров леса» делать должен — останавливать зло. Вы говорите — грех. Я отвечу: да, в какой-то мере. Но это меньший грех, чем если это зло не остановить.

— Бесспорно, достаточно о вспомнить о терроризме.

— Да. Или вспомним Буденновск! Попустительство конкретных милиционеров, которые пропустили бандитов на грузовиках, привело к еще большим бедам, чем если бы ситуация ограничилась столкновением на административных границах Ставрополья с Чечней. Случись так, были бы жертвы, но не было бы того, что случилось потом... Теория важна, но мне, священнику, трудящемуся в армии, ясно, что иногда есть один способ остановить зло — стрелять. Помню Косово, июль 1999-го. Мы въезжали на броне в деревни, где нечем было дышать от запаха разлагающихся трупов домашних животных. Многое понимаешь в такой момент о жизни и смерти, мире и агрессии. А в теории да — «не убий…»

— Язык не повернется назвать защитников Родины убийцами. Но сейчас многое переиначивают.

— Давайте рассматривать ситуацию, исходя не из того, что есть некое усилие пальцев для нажимания на курок и, как следствие, развороченное тело, в которое вошла пуля. Давайте говорить о том, что во время войны к нам вторглись оккупанты, которые убивали, насиловали и грабили, и их останавливали как могли — кто-то работой в тылу, а кто-то — тем, что становился воином. Как священник я вижу в этом много опасностей для души, но я благословлял, благословляю и буду благословлять воинов на защиту Отечества. Кто хочет — пусть осуждает. Все мы на суде Божием ответим за свои деяния. Я — готов. И заповедь «не судите, да не судимы будете» относится и к военным священникам, и к так называемым пацифистам-теоретикам.

— Видела фотографию: вы крестите ребят-солдат в Чечне. Многие приходят к вам на крещение?

— Эти ребята перед лицом возможной смерти переосмысливали свою жизнь и веру Христову. По моим наблюдениям, это было значимо.

— Почему так обесценена сегодня жизнь человека?

— У нас давно в сознание человека не вкладывается вера Христова как форма вакцинации от глупости и греха. Потому что на протяжении ста лет, а реально еще больше, нас, попов, используют для придания видимости легитимности некоторых мероприятий, но не дают при этом работать с людьми системно и методично.

— Что вы имеете в виду? Церковь сегодня — везде.

— Давайте возьмем простой пример — преподавание основ православной культуры в школе. Это существует строго по выбору, да и то в одной или двух четвертях четвертого класса. Как вы считаете, один раз сходить позаниматься фитнесом или английским — этого достаточно для решения проблемы с языком или мускулатурой? Так примерно и здесь. Чтобы был результат, необходимо, чтобы все было соизмеримо со здравым смыслом. И пока мы, священники, к сожалению, а для кого-то, может быть, и к счастью, никакого значимого влияния на формирование нравственности в Российской Федерации не оказываем. В храмы ходят исключительно добровольно два процента населения, и даже эти два процента делают это нерегулярно.

Размягчение сознания происходит, вот что я вам скажу, и каждое следующее поколение еще менее образованно, еще более амбициозно, претендует на еще большее, и желательно даром. И хотя попытки ввести уроки христианской культуры и этики делались, на средней температуре по больнице это не сказалось. У меня, скажем, шестеро детей от одной жены, в одном браке. И государство не очень-то мне помогает материально.

Но при этом я служу в закрытом военном гарнизоне, работаю с военнослужащими и членами их семей, а деньги я с кого должен брать, с солдат и офицеров, и в какой момент? Я приехал в Чечню или в Сирию, я как должен — сначала деньги собрать, а потом молебен служить во славу Божию и их исповедовать? Или возьмем работу в отделениях инфекционных госпиталей, сейчас, во время коронавируса, куда мы ходим, причащаем, исповедуем. Поймите, мы ничего не просим, не мешали бы работать со своим народом, занятия проводить — может меньше бы по тюрьмам народу сидело. Но мне запрещено преподавать в школе регламентирующими документами Минобра! Я же черный, страшный священник, представляю опасность! И хотя у меня диплом об окончании аспирантуры МГУ, я преподавал как научный сотрудник на философском отделении, в гарнизонной школе не имею права вести уроки! И мы хотим, чтобы люди об истинных ценностях думали!

— Вопрос о статусе военного священника не решен?

— Не решен. Мы работаем, нас мало, но мы в тельняшках! Но значимого эффекта от нашей работы при таком раскладе нет. Эффект присутствия — да, есть, но практической пользы минимум. А все потому, что нас очень, о-о-очень мало — примерно один человек на 4000 военнослужащих. Как, по-вашему, если будет один врач на такое же количество пациентов, он сможет оказать им качественную помощь? Статус наш не определен — мы по-прежнему не более чем техперсонал Минобороны, которому платят меньше, чем солдату-контрактнику, но даже эти деньги я, например, никогда не получал. Это мизерное жалованье имеют только три процента работающих в армии священников.

Не приходится говорить о том, что мы разорили бюджет, что является фобией пацифистов! Да, я чувствую, что это нужно, поэтому и занимаюсь этой работой с 1990-х, каждый день, в различных воинских коллективах во всех жанрах, кроме скучного. И когда еду в горячую точку, билет, крестики и иконки покупаю на свои. Не собираюсь жаловаться на жизнь, тем паче ни один поп от голода у нас еще не умер. Вопрос в другом: в той непростой ситуации, которая сейчас создалась в мире, работа священника в армии может быть востребована. 11 лет назад президент дал указание возродить военное духовенство, но это не сделали, да и не собираются это распоряжение выполнять, насколько мне известно.

— При этом, когда нам плохо, мы бежим в церковь…

— Да, хвататься за соломинку. Но ведь лучше использовать более надежные плавсредства.

ДОСЬЕ

Михаил Васильев — протоиерей, настоятель «храма ВДВ» — военный священник, побывавший не в одной горячей точке. Родился 19 мая 1971 года, в День советской пионерии, в офицерской семье, рос в отдаленных гарнизонах. Все прочили ему карьеру военного, но он выбрал МГУ, философский факультет. После аспирантуры преподавал. Весной 1998 года философа рукоположили в сан диакона, а затем иерея. Служит в подмосковной Власихе.