«Если сейчас не отпущу его — утонем оба»

Сергей Марков, начальник поисково-спасательного подразделения Камчатского поисково-спасательного отряда МЧС России

г. Петропавловск-Камчатский

Служу в МЧС почти 25 лет. За все эти годы ни на миг не пожалел о своём выборе. Несмотря на то, что наша работа — постоянный большой риск. Основная задача — прийти на помощь. Когда и где — дело уже второе.

Морозным утром в марте 2011 года меня и ещё троих спасателей срочно вызвали к устью реки Авачи. Там ночью пропал рыбак (его, к сожалению, не нашли). Лёд в это время года уже тонкий, там, где вечером ещё стоял лёд, ночью уже вода. Течение выносило льдины в Авачинскую бухту. Пока мы отрабатывали первый вызов, поступил второй: в устье Авачи человек провалился под лёд. Прямо сейчас он тонет и борется за жизнь. Медлить было нельзя.

Благо мы были рядом и у нас была надувная моторная лодка. Рванули в устье реки. Подходим к месту, а ещё темно, ничего не видно. Что-то блеснуло впереди. Так мы его и заметили, потом оказалось, что блестел налобный фонарик. Мужчина бултыхался в полынье, боролся с течением. На поверхности он держался за счёт воздуха в одежде, сопротивляться погружению в ледяной воде очень сложно.

Мы попытались с ходу на моторной лодке проскочить к нему. А впереди 60 метров весеннего льда, по которому на лодке никак не пройти: она лёгкая и поломать ледяной покров не может. Ходить по такому льду тоже невозможно — слишком тонкий, тут же провалишься. Не доходя до него метров 40, лодка встала. А мы видим, как человек борется.

Решение пришло мгновенно. Мы были в гидрокостюмах, в жилетах, и страха не было. Я первый шагнул на лёд, он сразу поломался подо мной и превратился в кашу. Плавательными движениями, проламываясь, я начал продвигаться к человеку, перпендикулярно к берегу. Где можно — по-пластунски, а где — вплавь через это крошево из снега, льда и воды. Ребята бросились за мной.

Я выбрался на более крепкий лёд и побежал к человеку. Я знал, что ребята идут за мной, но они немного отстали. Подбегаю и вижу, что человек уже разломал руками полынью, одежда его напиталась водой, и он прямо на глазах уходит под воду. А течение затаскивает его под лёд. Ещё пара секунд — и всё.

Единственным решением было прыгнуть туда, за ним. Я, не останавливаясь, как бежал, так с ходу и нырнул в полынью. Уже под водой я успел схватить мужчину за воротник. На мне жилет, гидрокостюм — нас выбросило на поверхность. Я поднял руками его лицо над водой, он кашлянул, вода вылетела из горла, и мужчина задышал.

Но я был в одном жилете, а дядька — здоровый такой, к тому же одежда напиталась водой и он был очень тяжёлым. И тут течением нас обоих начало затаскивать под лёд.

Понимаю, что нас тянет под лёд, откуда выбраться уже будет невозможно. Всё происходило мгновенно, но ощущалось очень долго. Я соображал, как бы дольше продержаться на воде. Ногами зацепился за кромку льда, держу его лицо над водой, чтобы не захлебнулся. А вода давит, воздух выдавливается из гидрокостюма, и мы плавно-плавно начинаем уходить под воду.

В этот момент спасатели уже подбегали. Близко им не подползти — тоже все провалятся. Это не озеро, это река, вода подвижная. Опасность была очень высокая. Я кричу товарищу: «Андрюха, тонем!» Он бросает верёвку, и очень точно, она падает прямо перед моим лицом.

Схватить рукой её не могу — обхватил обеими руками тонущего человека. А он уже без сознания. Но дышал! Если бы я хоть немного опустил его лицо, вода попала бы в рот и он захлебнулся.

И дальше, как в фильмах, я даже не думал — единственным вариантом было схватить верёвку зубами. И спасибо зубам — выдержали. Ребята подтягивают нас к кромке льда и волоком поднимают на льдину.

В общем, мы вытащили его, транспортировали к берегу, а там уже ждала реанимация. Всё хорошо закончилось, дядька здоров. Мы разузнали его адрес, приехали навестить, спрашивали: «Помнишь что-нибудь?» А он помнит только, что уходил под воду и потом резкий рывок наверх, «как будто с того света вернули».

В тот момент я, конечно, не понимал, что мог утонуть. Только потом пришло осознание, что ещё чуть-чуть и я мог там же, с этим дядькой, погибнуть.

Но мы затем и тренируемся постоянно, держим себя в форме, чтобы готовиться к таким ситуациям.

Молодецкого запала, необдуманного риска в этом не было. Но и мыслей о выборе тоже. Я думаю, что так поступает каждый профессионал — будь то спасательное дело или пожарное.

Спасатель понимает, что такое жизнь и какова её ценность. Ведь жизнь потерять очень легко. Мы работаем тогда, когда кому-то плохо, когда кто-то терпит бедствие. Мы видим всё это и, возможно, поэтому любим жизнь.

Олеся Кутепова, координатор добровольческого поискового отряда «Лига Спас»

г. Хабаровск

Всегда тяжело общаться с родными и близкими пропавших. Они переживают и смотрят на нас с надеждой, верой, что мы вернём дорогих им людей.

В свой первый раз я занималась поисками маленькой девочки. Тогда поставила себя на место родителей. А как им быть? Вот у меня пропадёт ребёнок, и кто мне поможет? Эта фраза: «Кто, если не мы?» имеет для меня огромное значение. Мы сами делаем этот мир лучше или хуже в зависимости от того, как ведём себя.

На тот момент, когда мы искали девочку, у меня уже было четыре ребёнка. Возможно, это сработало. Что за тумблер переключился в моей голове, не знаю. Просто почувствовала, что мне туда надо. И не ошиблась: девочку мы нашли.

Сколько времени прошло, и в памяти всё свежо: как мы ехали на поиск, какая сплочённость тогда была. Незнакомые люди останавливались у дороги и предлагали друг другу помощь: фонарики, тёплые вещи, пищу. Для меня всё это было удивительно.

Сейчас наш отряд специализируется на поиске детей, пожилых людей и инвалидов. Особенно сложно искать стариков с потерей памяти, их поведение малопредсказуемо. В основном из-за деменции. Выходят из дома и всё забыли. Это очень страшно.

Людей с деменцией всегда тяжело найти. Обычно потерявшийся человек идёт на людей, на свет, туда, где он сможет попросить помощи. Старики с деменцией, наоборот, уходят в темноту, от людей.

У них нет потребности в еде, в воде, дедушка может просто не понять, что хочет есть и пить. Он не подойдёт и не попросит помощи, поскольку не понимает, что ему нужна помощь. А у нас люди проходят мимо, даже если видят, что человек неадекватен.

В прошлом году в посёлке Горького города Хабаровска потерялась бабушка. Для меня тот поиск стал очень тяжёлым. Стояла ещё сравнительно тёплая осень, и мы искали шесть суток.

Бабушка вышла из дома и пропала. Все её действия были нелогичны. Со слов родственников, она уже очень много лет не ездила в автобусах — боялась их. Ни документов, ни денег с собой не было, поэтому сесть в маршрутку она не могла.

В понедельник мы начали искать там же, в посёлке Горького, в пешей доступности. Подумали: бабушка далеко уйти не может. Прошли все поля, смотрели во всех колодцах. Заглянули во все дома и полностью проинформировали местных о пропаже.

А в среду на работу вышел водитель 68-го маршрута, который видел бабушку. Узнал, что мы ищем, и позвонил. Оказалось, что в воскресенье он дежурил на маршруте и отвёз женщину в другой конец города — в Северный микрорайон Хабаровска. А потом отдыхал два дня и не видел наших ориентировок.

Так мы потеряли двое суток. Но тут же начали шерстить Северный. Там промзона, жилые массивы, дома. Ещё четыре дня городских поисков. И в следующее воскресенье её увидели местные дети. Она лежала в овраге. Наша группа проходила тот овраг ночью поверху. Видимо, не высветили фонарями.

Это тяжело, когда человек ждал помощи и не дождался. После тех поисков у меня был серьёзный кризис, и я хотела уйти из отряда.

На всех этапах все её действия были очень нелогичны, поэтому поиск не дал результата. Овраг находится на возвышенности. Старикам обычно тяжело подниматься, им проще идти вниз. А она пошла наверх, в крутой подъём. Местность очень тёмная, никаких фонарей, она ничего не видела.

Склон начинается очень резко, обрыв прямо за домами. Даже наши ребята, проходившие тот овраг, сами чуть не упали, хотя шли с фонарями внимательно и аккуратно.

Рядом — завод, ночью там светят фонари. И идти туда как раз вниз. Казалось бы — она должна была пойти к заводу. Но нет, люди с деменцией всё делают нелогично.

Часто старики в 70, 80 лет вспоминают своё детство и идут домой. В тот дом, где жили раньше, 70 лет назад. Бывает, проходят пешком далёкий маршрут в несколько километров. Они не замечают километраж, идут и идут. Устали — сели, посидели, встали, пошли. У них нет этого чувства: далеко, устал, не пойду дальше.

Поиски сильно меня изменили. Хотя сама я не замечаю, об этом мне говорят дети. Говорят, что стала дотошной — мне важно знать, где и с кем они гуляют. Маленьких я вообще никогда не выпускаю одних, даже во двор.

У каждого своя больная тема, у кого-то — дети, у меня — старики. На улице всегда приглядываюсь к прохожим. И если вижу бабушку и мне не нравится, как она себя ведёт, — я могу остановиться и просто наблюдать за ней. Мне важно проследить — понимает ли человек, что он делает. Так у всех поисковиков, мы уже и погрустили вместе, и посмеялись над этим.

И это важно в поисках — соучастие. Мы очень благодарны тем людям, которые отвлекаются от своих дел, если видят человека в беде. Тех, кто звонит в скорую и полицию, дожидается, пока человека заберут, — их мало, но они есть.

На Дальнем Востоке работу осложняет климат. От погоды зависит продолжительность поисков с результатом «Найден. Жив». Условно говоря, в зимней Москве человека можно искать до пяти суток и найти живым. А в Хабаровске этот срок сокращается до трёх суток. Хотя после первого же дня в январе человек, скорее всего, замёрзнет. Поэтому зимние поиски — самые интенсивные. Мы ещё даже не знаем полной информации о потеряшке, а уже едем. В минус 35 счёт идёт на часы. Наша оперативность — всегда зона роста. Мы стараемся быть быстрее, мудрее, работать оперативно и слаженно.

Евгения Тучкова, руководитель поисково-спасательного отряда «СОВА»

г. Южно-Сахалинск

В 2014 году мы 20 дней искали 17-летнюю девушку, мою родственницу. Это был мой первый позыв к поискам. Девушку убили. Человека, который сделал это, лишили свободы. Потом всё затихло, и только через полгода я начала заниматься поисками осознанно.

Потом оказалось, что у той истории было продолжение. Осенью прошлого года пропал Андрей — мальчик десяти лет, «бегунок-рецидивист» из очень плохой семьи. Мама пьющая, живёт с отчимом. Она заявила в розыск, когда сын гулял уже десять дней.

Поиски начались вечером. Когда пропадает ребёнок — боевая готовность в течение 50 минут по нашему нормативу. Если это другой район — два часа, и мы обязаны там быть.

К тому времени ребёнок бегал 11 дней. Он уже понимал, что верёвочке виться осталось чуть-чуть. Тем более что Андрея предупреждали друзья и одноклассники, с которыми мы разговаривали, когда искали.

Мы общались с его знакомыми, чтобы собрать альтернативные характеристики. Это очень важно для поисков. Альтернативная характеристика появляется, когда ребёнка характеризуют не просто предвзятые мама и сестра или предвзятые сотрудники подразделения по делам несовершеннолетних. Нет, нужно мнение третьей стороны. Это одноклассники, учителя, соседи, дальние родственники. Но самую чистосердечную и верную характеристику дают бывшие друзья. Их уже не связывают законы чести, по которым нельзя сказать о товарище плохое. Бывшие — любые — рассказывают честно.

Альтернативное мнение об Андрее состояло в том, что всё дело в семье и убегал он уже не раз. Мы искали его на пяти автомобилях. На следующий день узнали, что мальчик придёт ночевать к своему другу — там он провёл две последние ночи, — и подкарауливали у дома.

Договорились с той семьёй, чтобы нам сразу же позвонили, как только он придёт. После звонка я зашла в квартиру и очень мягко с ним заговорила. А потом говорю ему: «Бери меня за руку, пойдём». И мы ушли.

Андрей хорошо отреагировал на помощь. Дети, которые видят только плохую часть жизни, бегающие ребята, они, как правило, прагматичны. Они же видят взрослых, от которых можно что-то «отщипнуть», и понимают это.

В первую очередь мы его накормили, потом, естественно, поехали в органы. Над Андреем мы взяли шефство.

Но дела это не поменяло. Мы собрали много вещей для той семьи, потому что уровень жизни у них был очень низкий. Занялись мальчишкой, цель была в том, чтобы показать ему: есть не только такие мужчины, как пьющий отчим или брат, который пошёл на убийство.

Сейчас мальчик учится в другой школе, ходит на тренировки. После того случая его ещё два раза отлавливали, но сейчас он уже не бегает. Сейчас у нас хорошие отношения, перезваниваемся.

Почему мы взяли над ним шефство? Когда мама нормальная, а ребёнок — «бегунок», — достаточно одного-двух раз, и дети перестают бегать. Это называется «перебесился». Иногда достаточно одной беседы.

Неблагополучным детям мы пытаемся показать, что есть другая жизнь. Ребёнок становится «бегунком» не по своей воле. Условия по рождению дают тебе предрасположенность стать «бегунком». У тебя появляется привилегия, навязанная самой жизнью. И вот к таким детям больше проникаешься, потому что ребёнок не виноват.

Кристина Вульферт, старший координатор поискового отряда «ПримПоиск»

г. Фокино

В декабре прошлого года я искала сбежавших мальчишек 10 и 11 лет. Два друга, два героя. Они из Большого Камня в Приморье, уехали в Фокино, это рядом.

Утром мне звонят из полиции: пропали мальчики. Мы всегда советуемся: какая помощь нужна? Сказали, пока только информационная — сами не знают, куда делись. Мы начинаем распространять ориентировки. И я думаю: у нас в Фокино есть торговый центр, куда сбегаются все дети, вся молодёжь. А оттуда ходит бесплатный автобус в Большой Камень, где они пропали.

Я решила прогуляться, проверить. Но если бы пошла как поисковик, точно бы удрали. Поэтому беру двух своих детей, и мы вместе, как бы по-семейному, идём в торговый центр.

Захожу туда и вижу — похожие по описанию мальчики. Я подхожу, одного беру за куртку.

— Привет, — говорю.

— Здравствуйте.

— А ты пропал?

— Нет, что вы.

Достаю ориентировку, показываю ему.

— Ну вот же ты, смотри.

И гляжу, друг его отходит. Но его успел задержать охранник. Я начала с ними разговаривать: «Ну как же так, мальчики?» Один зарыдал и давай жаловаться — они гуляли уже сутки, устали. Я завела их в кафе, решила сначала покормить, а потом уже позвонить в полицию. Начали разговаривать. Один сидел, молчал. А потом говорит:

И давай рассказывать… А я смотрю в его глаза — и они такие счастливые, что удалось сутки погулять.

По моему опыту, чаще убегают ребята из благополучных семей. Им не хватает свободы. Родители слишком любят своих детей, поэтому они и уходят — к подружкам, друзьям. Когда мама говорит ребёнку в 16 лет, что он должен быть дома ровно в 20:00 и ни минутой позже, это не очень хорошо. Из-за такого тоже бегут.

Кстати, потом оказалось, что те мальчишки ночевали в доме, где я живу, прямо в моём подъезде. Иногда бывают вот такие лёгкие поиски. Вышел, нашёл, покормил, привёл.

Я им говорю: «Давайте договоримся так. Будете убегать — заходите ко мне в гости, мы с вами погуляем, и я вас буду возвращать домой». С тех пор мы на связи, иногда переписываемся. Практическим со всеми «бегунками» мы поддерживаем связь, учим доверять нам.