Подай костыль, Григорий…

Почти 40 лет отдал служению музыке и Мариинскому театру обладатель великолепного баса Александр Морозов. Именно так заслуженный артист России, победитель конкурса имени Чайковского называет свою работу, и в этом нет никакого пафоса. Во Владивосток, на Приморскую сцену Мариинского театра, Александр Викторович приезжает часто, с удовольствием выходя к приморскому зрителю. Не останавливаться в развитии, не почивать на лаврах – вот его девиз. Пусть послужит! – У вас певческая династия, вы из музыкальной семьи… – Именно так. Уже несколько поколений в нашем роду появляются люди с музыкальным даром. Мой отец Виктор Морозов – двухоктавный бас, пел с 1946-го по 1976 год в Малом оперном театре. Нина Гапонова, она же Морозова, моя двоюродная сестра (кстати, ее отец, мой дядя Сергей Морозов тоже обладал прекрасным голосом, но не связал жизнь с музыкой), – солистка, выступавшая на одной сцене с Евгением Нестеренко, Игорем Морозовым (а это однофамилец, Морозовых в российской музыке много). У Ниночки уникальное контральто.  Матушка моя Ольга Васильевна – меццо-сопрано, она тоже не связала жизнь с музыкой, однако любила петь, и пела хорошо. Я получил все данные от мамы и папы, и не только. Наша семья и правда веками поющая. Прадед мой Трофим Трифонович обладал потрясающим двухоктавным басом и столь же выдающимися математическими способностями, служил в казначействе. Его супруга Татьяна Ивановна имела дивное контральто. Мой дед Василий по маминой линии был тенором… – То есть ваша судьба была предопределена: в музыку! – Это точно. Родители хотели, чтобы я занимался музыкой, и в 1960 году записали меня в Академическую капеллу Ленинграда. Предполагалось, что стану хоровым дирижером, я даже получил пятерку по этой дисциплине на экзамене и диплом с отличием. А затем решил поступать в Ленинградскую консерваторию. Родители создали все условия, чтобы я учился, я им безмерно благодарен. На дирижерско-хоровом факультете проучился два года, а потом понял, что меня захватывает другая страсть – тянет к вокалу, к пению. Но, пока я это осмыслял, пришло время идти в армию. Отец мне сказал: иди послужи, в военном ансамбле будет полезно повариться, поймешь, твое ли призвание вокал, заодно и репертуар наберешь. С ансамблем по всему северо-западу страны поездил, до Печенги и Архангельска доезжали. Были свои сложности, но в целом было весело. И репертуар я набрал… – А мальчик Саша Морозов играл в футбол, в хоккей? – И в футбол, и в хоккей, и в волейбол, и лыжами занимался, и в лес ходил за грибами, и рыбу ловил. Коленки разбивал – все как положено. Я был активным подвижным мальчишкой, да я и сегодня такой – люблю бывать на природе, за грибами ходить. Для меня это необходимость, отдушина. А уж рыбку половить, ту же форель, хариуса… Эх, жаль, не всегда на это времени хватает! – Никогда не было желания свернуть на другую дорогу, ну не знаю, водителем троллейбуса стать? – Именно троллейбуса – нет. Вообще, я к технике питаю уважение, особенно когда она работает, но и все на этом. А если серьезно… Нет, не было желания менять путь. Хотя я с детства рисовал. Мой дядя – художник-фронтовик Михаил Морозов. В 16 лет он ушел на фронт, был тяжело ранен, прожил всего 43 года. И был потрясающим художником-графиком. Я тоже неплохо рисовал и мог пойти по этому пути. Но вокальные гены семьи, скажем так, победили. И я не бунтовал. Перейти трамвайные пути – После службы в армии вернулись в консерваторию? – Сначала работал как дирижер-хоровик, руководил народными самодеятельными коллективами. Это мне очень помогло в жизни: я научился общаться с самыми разными людьми, а кроме того, увидел, что можно обладать отличным голосом, всей душой любить музыку, но при этом не работать на сцене или в театре. Одновременно был артистом миманса (пел в массовке) Кировского театра, он же Мариинский. Потом снова была консерватория, которая подарила мне знакомство с удивительным человеком – Николаем Охотниковым (народный артист СССР, лауреат Госпремии СССР). У него были учителя-гранды, и он сам по себе был первой величиной на оперном небосклоне СССР. Мой отец попросил Николая Петровича стать моим учителем. И это было судьбоносное для меня решение. Николай Петрович очень многое мне дал, я ему бесконечно благодарен. Еще на первом курсе консерватории я пошел работать в оперную студию, чтобы на практике понять, что это за профессия. А это оказалась не профессия, а служение. Это часть жизни, то, что всегда с тобой.  – Вы без малого 40 лет отдали работе в Мариинском театре… – Да, 37-й сезон уже. Консерватория наша и Кировский театр напротив друг друга стоят, по улице между ними ходил раньше трамвай, сейчас не ходит… И все студенты консерватории всегда мечтали: перейти улицу и оказаться в театре. Так оно и вышло. Главное – других не слушать – В вашей жизни была великолепная победа на конкурсе имени Чайковского… – Да, и шел я к этому долго. На третьем курсе консерватории участвовал в конкурсе имени Глинки в Минске, председателем жюри тогда была Ирина Архипова. Там я получил только диплом. Затем от СССР выбрали несколько вокалистов на конкурс в Рио-де-Жанейро, в том числе и меня. И мы с коллегами заняли все первые места.  Конечно, мне очень хотелось участвовать в конкурсе имени Чайковского, ведь это высшая ступень, высшее достижение профессионального мастерства. Но по разным причинам не получалось. И только в 1986 году я стал участником этого наипрестижнейшего соревнования музыкантов. Два месяца готовил программу, простуженным прослушивался. Да много чего было во время подготовки… Помню, нас прослушивали какие-то дяди из ЦК КПСС. Петь мы должны были программу третьего тура. И в середине вдруг один из «прослушивающих» встает и выдает: а теперь программу первого тура исполните! Такой вот антистрессовый опыт получился. Перед конкурсом нас, кто представлял СССР, отправили в Серебряный Бор, чтобы мы отдохнули, набрались сил, пришли в себя немного. Птицы, изумительный воздух, занятия вокалом, прогулки. Волшебная была неделя… А потом начался конкурс. Помню, я открыл буклет – и обомлел: 16 участников с низкими голосами, 16, поймите! Такое чувство, что на форум басов попал. Оставалось что? Все выдержать и не сдаваться. Мне отец всегда говорил: только не унывай, и я старался не унывать.  Жили мы в гостинице «Россия», условия – как для небожителей, кормили как членов правительства: икра, язык… Оставалось только оправдать «оказанное высокое доверие». К тому моменту у меня уже был свой концертмейстер – Ирина Соболева. Мы познакомились в 1985-м и крепко подружились. И на конкурсе Ирина меня поддерживала, построила занятия так, чтобы мы занимались каждый день, но не перепевали. Сегодня, когда я со студентами занимаюсь, строго за этим слежу и всегда им говорю: лучше недопеть, чем перепеть. Ирина Юрьевна посоветовала мне не слушать тех, кто поет передо мной, абстрагироваться. Это был отличный совет, потому что я сам видел, как перегорали вокалисты, испытывая страшный стресс. А мы никого не слушали, репетировали. И я дал себе слово, что все выдержу, ведь мне уже 33 года, следующего конкурса может и не быть… После первого тура отсеялась едва ли не половина басов, а голоса были ого, уникальные! Второй тур был сложнее, здесь давали вокалисту незнакомое ему произведение, надо было его разучить и показать. Мне достался цикл Свиридова на стихи Блока. Выучил. И мы с Ириной Соболевой гоняли этот цикл в хвост и в гриву. В итоге – 24 балла, отличный результат.  Третий тур был уже с оркестром, я пел арии Короля Рене и Кутузова. И вышло все великолепно. Конечно, я тогда был куда моложе, сил было больше, они и помогли преодолеть волнение. В итоге – победа! Мы с Григорием Грицуком из Киевской оперы набрали по 24 балла, и жюри решило дать две первые премии. Знали бы вы, какое это счастье! Я и сегодня переживаю те эмоции так, словно вот только что услышал свое имя и слово «победитель». Это на всю жизнь остается в сердце! Помню, где-то купили шампанское, отмечали. Какая была гордость за себя, за свой театр, за родителей… Ведь и выступления победителей были – мы аж шесть концертов дали, все с аншлагом, и пластинку выпустили. – Лауреатство повлияло на вашу карьеру в театре? – Тут все было сложно, потому что я попал в театр молодым человеком, а там пели титаны! Имена, от которых голова кругом. Настоящий иконостас! И мне повезло работать с мэтрами, идти по высокой орбите, соответствовать.  Постепенно набирал репертуар, сейчас у меня в багаже более 50 крупных партий. Петр Первый, например. Я его впервые в 35 лет спел, мне, еще молодому человеку, нужно было показать такой величины историческую личность! Вызов? Да. Но тем интереснее. Я и сегодня стараюсь все делать по максимуму, всегда что-то новое начинать, не стоять на месте. Нельзя успокаиваться, мне надо еще многое успеть. Лишь бы остались целы ребра… – В вашем багаже есть партии весьма колоритных персонажей. Например, вы рассказывали, как Валерий Гергиев велел вам отращивать бороду и волосы для партии Иоканаана… – Было дело. Ходил косматый аки лев. Но чего не сделаешь ради роли! Мне очень важно уделять внимание не только вокальной, но и артистической составляющей образа, принять своего героя. И, конечно, важно потом выйти из образа, – улыбается Александр Викторович. – Потому что, к примеру, в партии Годунова приходится же помирать на сцене, а это вообще вредно. Да и режиссеры, бывает, такого накрутят в этой сцене, что мало не покажется. В Новосибирске Иркин Габитов ставил «Бориса Годунова», так в сцене смерти Бориса мне нужно было завернуться в огромную карту и скатиться, завернутому, по ступенькам примерно с 15-метровой лестницы. А потом еще спеть: «О господи, ты не хочешь смерти грешника…» Между прочим, ступеньки все острые, я после каждого спектакля ребра все щупал – не сломал ли.  Да, режиссеры вообще такое могут придумать… Вот представьте, когда Пимену вместо скрижали дают в руки ноутбук «Самсунг», и он должен как икону его показывать публике. И вполне серьезно при этом, не помирая со смеху, петь канонический текст… А в трактовке другого режиссера Пимен выходил на сцену натурально в рванье, в обносках. Тело просвечивало! Был еще вариант, когда Пимен передвигался по сцене на двух огромных костылях (так режиссер обыграл знаменитое «Подай костыль, Григорий»). И в таком гриме, что 45 минут приходилось гримироваться, сам себе Бабу-ягу напоминал. В одной из сцен этого спектакля мне надо было подниматься по лестнице к Самозванцу – да, на костылях. Иду. И вдруг у самой лестницы один костыль ломается. Самозванец хихикает, но старается сдерживаться. Я спиной к публике стою, кулак ему показываю, чтобы не смешил. Тут мне на сцену как бы очень незаметно подкидывают новый костыль, я его как бы невзначай взял. И пошел по лестнице… Потом после спектакля мы с артистом, что пел Самозванца, в буфете пили вино и хохотали в голос.  Эх, начнешь вспоминать… В Сиэтле ставили «Войну и мир». И режиссер придумал ход: наклон сцены сделал в 40 градусов. Все герои, особенно танцующие на балу, проклинали все на свете. А вокалисты то карабкались вверх, то семенили вниз…  А в театре города Карлсруэ в «Мазепе» в сцене в тюрьме, где Кочубей фактически с Богом разговаривает, вдруг музыка Чайковского прерывается, входит в камеру Кочубея мадам, вся в коже и на каблуках, мужик с плеткой в стиле садомазо, и начинают оба петь джаз. А на аванцсену выдвигается бюст Ленина… Две минуты эта сцена, а потом снова Чайковский, продолжается ария Кочубея… Вот вы смеетесь, а в Европе именно так над нашей классикой издеваются, такие вот «режиссерские находки». И как сохранить атмосферу этой сильной, прочувствованной сцены? Как показать, что герой уходит из жизни и, по сути, общается с духами? Поезд ждать не будет – Вы также почти 30 лет работаете под началом Валерия Гергиева… – Да, давно уж с шефом. Вообще, с 1988 года, когда Валерий Абисалович пришел в Кировский театр, началась волна премьер, новых спектаклей, труппа омолодилась. И это было ей только на благо! Вот, кстати, и на Приморской сцене Мариинского театра у молодежи великолепные голоса. Мне каждый раз очень приятно петь вместе с ними, когда приезжаю во Владивосток. В Питер к нам приезжают на стажировку из разных городов такие интересные, талантливые ребята! Это здорово, когда в театре новые лица, новый регламент репетиций, новые спектакли. У нас за 110 наименований спектаклей в репертуаре театра! Ты все время учишь что-то новое, на репетиции ходишь, слушаешь. И форму поддерживаешь постоянно. Так что тот драйв, невероятная энергия Валерия Абисаловича, которую все чувствуют, она и в каждом из артистов Мариинки тоже есть. И надо ее впитывать, успевать за ним. Как-то шеф сказал в интервью: вот идет поезд, кто успел вскочить на подножку, тот поедет, а кто не успел – увы, поезд все равно едет дальше. – Какие-то партии Валерий Гергиев подарил вам? – Досифей в «Хованщине». Иоканаан в «Саломее». Пимен. Мои любимые. – Как поддерживаете себя в форме? – Некоторые артисты идут в спортзал, кто-то бегает в парке. А я считаю, что главное – высыпаться, хорошо высыпаться. И если есть время, обязательно еду на дачу. У нас там зимний дом и, разумеется, много всяких хозяйственных дел, которые и держат меня в форме. Там выкопай, тут унеси, то спили, здесь переставь… По весне вон решил сам газовые баллоны в машину затащить и вытащить. Неделю потом согнуться не мог… Ну и за грибами ходить, по лесу гулять, дрова для сауны порубить и посидеть в сауне – тоже правильная вещь. Еще я всегда по магазину хожу с сумками, чтобы мышцы рук поддерживать в форме. – А голос как-то бережете? Сквозняков боитесь? – Нет. Я вообще стараюсь не кутаться, слежу за этим. Иначе сразу же продует! Мороженое на холоде не ем. Ну и профессиональные всякие штучки использую, чтобы связкам помогать. Занимаюсь дома… Я преподаю и стараюсь передать студентам все, что знаю, что умею. Этому я научился у отца, у шефа – щедро делиться! Говорю молодым: не останавливайтесь, постоянно совершенствуйтесь. Ваша работа – служение, здесь нельзя давать себе поблажки, ни в коем случае. Готовьте себя к этому, иначе все впустую.  – Каким-то хобби отвлекаетесь от работы? – Раньше на гастроли брал мелки, бумагу, карандаши, рисовал. Чаще всего природу. Сейчас реже это получается, хотя я стараюсь не бросать. – Ваши дочери не связали свою жизнь с театром… – Не совсем так. Они обе очень музыкальны, но Лиза выбрала другую дорогу в жизни, а Даша, хоть она и не выходит на сцену, но все равно служит театру – работает на Приморской сцене Мариинки. Я уверен, что мои девочки нашли себя в своей работе, и это прекрасно. Может быть, внуки пойдут по моей стезе, проявит себя музыкально-актерская жилка, зажжется искра божья? Вполне ведь может быть…  Любовь БЕРЧАНСКАЯ Фото: Геннадия ШИШКИНА, предоставлено пресс-службой Приморской сцены Мариинского театра