История пинежской икотницы

Таинственное Пинежье… Уже в самом этом слове слышится что-то древнее, уходящее корнями в глубь веков. Этот заповедный край, раскинувшийся на северо-востоке Архангельской области, завораживает своей суровой красотой и первозданной дикостью. Бескрайние таёжные просторы простираются, образуя зелёный океан до самого горизонта. Могучие вековые ели и сосны, раскидистые лиственницы и берёзы царят здесь, сплетаясь в непроходимые дебри. В их тени притаились мхи и лишайники, ковром устилающие землю, распустили свои перистые листья папоротники. Заплутавшего путника в плен возьмут непреодолимые болота. В мрачных глубинах карстовых пещер Пинеги текут подземные реки и раскинулись озёра, хранящие тайны веков. Небо над Пинежской землёй кажется особенно высоким и чистым. Ночью здесь можно увидеть бесчисленное количество сияющих звёзд, а зимой над лесами танцует, раскрашивая небо, северное сияние. Пинежье – край, где можно почувствовать себя частью чего-то большого и великого, ощутить единение с природой и забыть о суетных буднях жизни. Суровая северная природа и удалённость от цивилизации сформировали у местных жителей особый характер – стойкий, трудолюбивый – и умение выживать в сложных условиях. Особое место в культуре пинежан занимают передаваемые из поколения в поколение сказки, былины, предания. Пинежанам на Архангельском Севере приписывали как бы не вполне русскость: считали их потомками чуди белоглазой – загадочного пропавшего народа, обитавшего когда-то в глухих местах Сибири. Отличался этот народ необычной внешностью – белоснежной кожей и леденящим душу взглядом светлых до прозрачности глаз. Финно-угорские предания описывают чудь как людей, владевших мистическими способностями. В этих заповедных краях жила в конце девятнадцатого столетия простая крестьянская девушка Мария. Как и все окружавшие её люди, посещала православный храм, участвовала в таинствах Церкви, соблюдала предписанные посты. В доме родителей, с которыми она проживала, в красном углу располагался целый иконостас, состоящий как из древних икон, так и из современных, купленных по случаю у заезжих офеней. Была в семье и Библия, которую, впрочем, редко кто читал. В представлении Марии дом её предков являлся центром мироздания, по отношению к которому весь окружающий мир выступал периферией, таящей различные опасности. Только в доме она могла чувствовать себя в полной безопасности. Верила она и в охранителя и покровителя дома – домового, которого хозяева считали первым помощником в хозяйстве, готового в трудную минуту всегда прийти на помощь. Всё удалённое от жилья воспринималось Марией и её односельчанами как источник всяких опасностей и бед. Особенно это относилось к лесу. И если в языческие времена люди жили в ладу с ним, считая его своим родным домом, то с принятием христианства он стал средоточием тёмных бесовских сил. Хозяин леса леший – это его бес-охранитель. Даже простое упоминание его обращается непоправимой бедой. Поэтому все местные предпочитают выругаться последним нецензурным словом, но ни в коем случае не помянуть лешего. В один из летних вечеров Мария возвращалась с посиделок с подружками, посвящённых её скорому венчанию с лю́бым молодцем из соседнего села. Но тут дождь пошёл, да не простой, а целый ливень. Решила Мария сократить путь и отправилась напрямки через лес. Перед входом в чащу она перекрестилась и прочитала молитву Божией Матери: «Богородице Дево, радуйся, благодатная Марие, Господь с Тобою, Благословенна Ты в женах и благословен Плод чрева Твоего, яко Спаса родила еси душ наших». Переступив границу леса, девушка засомневалась в своём решении идти через него, но, немного поколебавшись, двинулась-таки в путь, для верности испросив разрешение на то и у лешего: «Тайга-матушка, лесной царь-батюшка, гостей принимай, грибами, ягодами угощай, от бед оберегай, домой дорожку указывай». Так Мария и прошла лес, у самой кромки которого начинались огороды её семьи, обнесённые старым забором, – он служил когда-то надёжной оградой, теперь же перед ней были лишь его жалкие остатки. Недолго думая, Мария решительно ухватилась за гнилые колья и попыталась перелезть через жерди. Новый, промокший до нитки сарафан предательски зацепился за острый сучок. «Вот беда-то!» – проговорила девушка про себя, с усилием дёргая сарафан. Послышался треск рвущейся ткани. «Будь этот леший неладен, изгородь проклятая!» – выпалила она в сердцах, пытаясь высвободиться. Едва Мария перебралась через прясло на другую сторону, как почувствовала слабость и странное щекотание в груди. Вскоре всё прошло, и она не придала этому значения, решив, что просто вымокла и устала. Дома всё шло своим чередом до той поры, когда надо было приниматься за вечернее правило. При упоминании Божией Матери появлялась неукротимая, до слёз, зевота, сменившаяся сильным ознобом. Руки девушки затряслись, а веки задёргались. Вдруг из неё непроизвольно вырвалось ругательное слово, хулящее Богородицу. После чего всё прошло. Мать Марии, схватившись руками за голову и присев на край скамьи, в ужасе проговорила: «Неужто икотка?» «Как есть говоруха! – вскрикнул отец. – И какой злодей-колдун посмел подсадить её нашей голубушке?!» «И это накануне свадьбы», – всхлипнула мать. Родителям Марии хорошо было известно, что такое пинежская икотка. Если говорить современным языком, это уникальное малоизученное явление, распространённое в прежние времена. Оно представляло собой форму расстройства, выражающегося в судорожных припадках, истерических криках, неконтролируемых движениях и других симптомах, сходных с проявлениями беснования. Местные жители считали, что это результат напущенного колдуном сглаза. Наутро повели Марию к местной повитухе и знахарке в третьем колене бабке Анисье. Безуспешно поила её старуха отварами трав, шептала заговоры над раскалённой печью, но злая хворь – икотница – вцепилась в девушку мёртвой хваткой. Влачила теперь Мария жалкое существование в полумраке дома, сотрясаясь от лихорадки и нечеловеческих звуков, пугавших даже видавших виды старух. Видя тщетность своих усилий, мать Марии решила отвезти дочь в соседнее село к известному на всё Пинежье знахарю деду Нестеру. С трудом на телеге повезли Марию по размытой дождями дороге. Встретил их вековой старик с дремучей бородой и пронзительными глазами. Он проводил девушку в избу, оставив родителей за порогом. Осмотрел её, послушал дыхание и пощупал ледяные руки. Усадив Марию под иконами, он долго водил над ней руками с пучками трав, бормотал древние заклинания. Но всё было тщетно – даже при виде икон Божией Матери девушка начинала мужским голосом ругаться последними словами. Помрачневший дед Нестер выглянул на улицу и сказал родителям: «Сильна скверна, не под силу мне». На следующее утро в село прибыл Николай Фёдорович Арсеньев – молодой, только начинавший практику земский врач. Его появление снова вселило надежду в семью Марии. В доме его встретили перепуганные и растерянные родители девушки и тихий, сдавленный плач из-за печки. Николай Фёдорович с таким случаем сталкивался впервые. Хотя по приезде на Пинегу он успел наслушаться об икотке, он считал её чем-то сродни сказкам и суевериям. Пинежане же относились к икотке как определённого рода порче, а то и как к откровенному вселению беса в человека. Ещё в 1765 году епископ Архангельский и Холмогорский Вениамин сообщал в Синод о девятнадцати женщинах в Суре, которые «кричат необычно во время каждения в храме… и ударяют сами себя, и за волосы терзают». Также он писал, что «икота есть не колдовство, но натуральная болезнь». Однако рассказы о ней внушали ужас: внезапные припадки, длившиеся от нескольких секунд до нескольких суток, нечеловеческий вой, одержимость… Приступая к лежавшей на лавке бледной как полотно Марии, доктор не знал, с чего начать. Девушку била дрожь, взгляд был заплаканный и мутный, даже отрешённый. Время от времени её тело сотрясала судорога, переходящая в хрип. Николай Фёдорович внимательно осмотрел пациентку, ощупал пульс, прослушал лёгкие. Никаких признаков известных ему болезней он не обнаружил. Тяжело вздохнув, Арсеньев присел рядом с Марией и заговорил с ней тихо и ласково. Он расспросил её о жизни, о переживаниях, о страхах. Постепенно за беседой взгляд девушки становился всё более осмысленным. Доктор достал из своего саквояжа пузырёк с успокоительным настоем и дал Марии несколько капель. Затем он пообещал ей, что останется в их доме до следующего утра и поможет справиться со страхами. Николай Фёдорович называл своё врачевание лечением словом и сочувствием, которые, как он надеялся, изгонят пинежскую икотницу из души Марии. Ночь девушка провела спокойно и уже начинала надеяться на избавление от напасти, как вдруг взглянула в красный угол, где увидела икону Божией Матери. Тело её содрогнулось, и она издала мужским голосом нечленораздельный звук, сменившийся жутким ругательством. Доктору ничего не оставалось, кроме как оставить ей пузырёк с успокоительными каплями и пообещать прибыть через неделю. После его ухода Мария зарыдала пуще прежнего. Последней надеждой оставался местный священник отец Артемий. С трепетом и отчаянием привели Марию в храм Божий. Батюшка Артемий, надев епитрахиль, стал читать молитвы к исповеди. На упоминании Богородицы тело Марии вновь сотряслось, и она выругалась мужским басом. После совершалась литургия, во время которой девушка продолжала выкрикивать матерные слова. Марии было очень стыдно перед народом: она готова была провалиться сквозь землю – ей казалось, что все осуждающе оглядываются на неё. Священник боялся, что она выплюнет причастие, но на удивление Мария приняла Тело и Кровь Христовы достойно. На какое-то время она почувствовала облегчение, но последующее поминание Божией Матери привело её к новому приступу болезни. Тогда отец Артемий решил отслужить водосвятный молебен, во время которого кадил девушку ладаном и кропил святой водой. Голос священника креп, мольбы его становились отчаяннее, но всё было тщетно – икотница лишь усиливалась, словно насмехаясь над его стараниями. Когда окончился молебен, отец Артемий тяжело вздохнул, пожал плечами и сказал: «Господь в таких случаях говорил, что требуется особенно сильная вера, которая выражается в горячей и настойчивой молитве, подкреплённой строгим постом, ибо сей род демонов изгоняется только молитвой и постом. На такой подвиг способен лишь священник Иоанн Сергиев из Кронштадта. Тем более он из наших мест и вскоре пребывает в родную ему Суру. К нему вам и следует путь держать». Делать нечего, поехала Мария с родителями в Суру. Когда прибыли они к месту назначения, над селом раздавался гулкий колокольный звон, созывавший верующих на вечернюю службу. Зайти в церковь Мария не решилась, опасаясь осуждения за свои приступы. Оставив с дочерью супруга, в храм пошла мать девушки. Оказалось, что он до отказа заполнен людьми. Служил сам отец Иоанн. Сам же он читал и канон на утрене. Произнося слова молитв, он как бы разговаривал со Спасителем, Богородицей и святыми. Каждый понимал в эти мгновения, что они вот здесь, пред ним и находятся, внимая его словам. Ни один звук не произносился им без смысла и толка. Он всецело был сосредоточен на тексте службы, ничто не расхищало его мыслей и внимания. Всё, что читал, он пропускал через своё сердце. После шестой песни канона и ектеньи отец Иоанн воскликнул: «Кондак!» И громко стал читать эту молитву, словно воспевая победную песнь христиан над поверженным исконным нашим врагом. Закончив чтение канона, батюшка быстро удалился в алтарь. Дождавшись конца всенощной, мать девушки со слезами на глазах с трудом протиснулась сквозь толпу к солее. По ней стремительно шествовал к Царским вратам облачённый в красивую рясу отец Иоанн. Он сам спустился к женщине в слезах и спросил: «Что за беда приключилась с тобой?» «Батюшка, помогите! – проговорила мать девушки, всхлипывая и утирая слёзы краем платка. – Дочь моя, Мария, измучилась совсем икоткой. На каждое упоминание Божией Матери она сотрясается и кричит бранными словами. Врачи говорят – нервное. Местный наш священник тоже не смог помочь!» Отец Иоанн внимательно посмотрел на женщину и сказал: «Приведи её ко мне в дом. Помолимся вместе». Через час в тиши сельского дома перед образами Спасителя и Его Пречистой Матери стояла бледная, измученная Мария. «Веруешь ли ты в Господа?» – тихо спросил её отец Иоанн. Девушка, не смея поднять глаз, кивнула. «Ныне пришло время испытания, в вере ли мы, – проговорил батюшка, – а соблюсти её может только тот, кому Бог дороже всего. Будем хранить себя от всякого греха по слову Евангелия: “Свет прииде в мир, и возлюбиша человецы паче тьму, неже свет: беша бо их дела зла”. Положись на милость Божию, дочь моя. Болезнь твоя от того, что сочетала ты в сердце своём истинную веру во Христа с языческими мудрованиями. Молись вместе со мной…» Отец Иоанн встал на колени и начал горячо и дерзновенно молиться, прося у Господа избавления страждущей девушки от недуга. Голос его, сначала тихий, постепенно становился всё громче, наполняя дом. Мария, глядя на Батюшку, тоже встала на колени и начала шёпотом проговаривать слова молитвы. На поминаниях Божией Матери её брала судорога и она выкрикивала бранные слова. Священник взял её за руку и твёрдо сказал: «Терпи!» Внезапно приступы прекратились. Девушка замерла, восторженно глядя на отца Иоанна. «Конец и Богу слава, – выдохнул он, поднимаясь с колен. – Господь услышал наши молитвы. Иди, дочь моя, и не греши больше. Да не забывай благодарить Бога за Его милость». Мария, заливаясь слезами радости, поклонилась священнику в ноги. «Благодарю вас, Батюшка! Благодарю Бога!» – всхлипнула она. С тех пор приступы больше не возвращались к Марии. Слава же об исцелении, дарованном по молитвам отца Иоанна Сергиева, до сего дня жива на Пинеге. Дмитрий Хорин