Хедрик Смит. О детях и школе. до 1974
родительское собрание в средней школе № 30 с политехническим уклоном Свердловского района Москвы, где учились две наши дочери — одиннадцатилетняя Лори и восьмилетняя Дженни.
Во втором классе, который посещала Дженни, мы, как и остальные родители — их было около тридцати человек — с трудом уселись за маленькие деревянные парты, выкрашенные зеленой краской (сидят в классе попарно, как в старых сельских школах). Учительница Ирина Георгиевна, маленькая, черненькая, похожая на воробышка, рассказывала родителям о том. что проходят сейчас в классе: грамматические правила и принцип деления в уме. Потом она стала читать нотацию взрослым людям об учебе и поведении их детей. Как и ко всем учителям, к ней обращались по имени-отчеству, а она называла своих учеников по фамилии.
"Иванов А.”, — вызвала она. Все родители повернули головы и стали переводить взгляд с одного на другого, пока не поднял руку сидевший в заднем ряду крупный человек в строгом костюме, неловко чувствовавший себя за слишком тесной для него партой. Ирина Георгиевна обрушилась на него с обвинениями: "Ваш Саша регулярно опаздывает в школу, — строго выговаривала она, а другие родители при этом либо рассматривали отца, либо смущенно смотрели в сторону. — Он приходит посередине утренней зарядки. Мы начинаем в 8.15, а он является в 8.30. Вы же не опаздываете на 15 минут на работу. А если опаздываете, значит, подаете дурной пример сыну. Мы не можем допустить, чтобы один ученик нарушал установленный в классе порядок. ”.
"Кирюхин, — вызвала она. — Постоянно разговаривает на уроках. Все время мешает остальным. Не может прекратить болтовню". Затем она заговорила об одной девочке. "О, она очень способная девочка, но не может посидеть спокойно, не может сидеть прямо. Без конца вертится”. Еще один мальчик, по ее словам, не только плохо ведет себя в классе, но еще и домой приходит только в три или в половине четвертого, то есть через пару часов после того, как кончаются занятия во втором классе. Это означает, заявила она, с неодобрением, что родители не знают, чем он занимается, не следят за его поведением.Родители покорно выслушивали нагоняй, не жаловались, не протестовали, не вступали в объяснения, молчаливо признавая свою вину и ее авторитет. От русских друзей я слышал, что такие собрания с критикой учеников — обычный ритуал, которого боятся и одновременно с нетерпением ждут как родители, так и дети, поскольку эти собрания служат источником бесконечных пересудов, сплетен, разносимых из семьи в семью, по поводу того, что и о ком сказала классная руководительница.
С раннего возраста все познают бесполезность спора с представителями власти, с критикующей общественностью; это показала и пассивность родителей на собрании. Более того, по-видимому, все считали, что школьные учителя лучше родителей знают, как воспитывать детей, и что школа должна давать указания родителям и устанавливать нормы воспитания, а не наоборот.
Тем не менее жизнь детей резко разграничена на две сферы. С одной стороны, в школе они подчинены строгому надзору, и каждый шаг их оговорен правилами, а с другой, — дома их окружаем атмосфера поблажек, там они могут делать, что угодно, им во всем потакают и стараются оградить от всяких неприятностей. В душе русские относятся к детям с большой нежностью. Я не раз сталкивался с весьма распространенной точкой зрения, высказываемой и официальными лицами, о том. что дети должны находиться на особом положении, потому что они — "наше будущее". Но я подозреваю, что истинная причина такого отношения скорее эмоциональная. В силу своей сентиментальности русские обожают детей; невинность, присущая детству, вызывает у них чувство зависти и восхищения.
Эта тенденция — все для детей — наблюдается и в официальном мире. В колхозах, где мне довелось побывать, ясли оказывались нередко самым впечатляющим и уж наверняка самым чистым местом, составляющим предмет гордости властей и непременно показываемым экскурсантам. В городе нефтяников Альметьевске меня вместе с другими членами делегации иностранных журналистов пригласили в пионерский лагерь нефтяного треста. Местные власти гордились этим лагерем и по праву — расположенный глубоко в лесу, он производил приятное впечатление, был хорошо ухожен.
Одна моя русская собеседница, специалист по истории искусства, попыталась определить различие в том, как балуют детей у русских и у американцев. "Вы позволяете детям делать то, что доставляет им удовольствие, а мы даем им то, что доставляет им удовольствие. — сказала она, — и наши дети растут эгоистами. Нередко это объясняется тем, что родители прожили трудную жизнь, и им хочется, чтобы детям жилось легче. Но в конце концов, дети начинают воспринимать это как должное и не ценят такого отношения. Одна моя знакомая работает в трех местах, что позволяет ей тратить заработанные таким тяжелым трудом деньги на лучшие наряды для своей дочки. Сама мать одевается очень скромно. Для себя ей ничего не нужно. А дочь считает, что у нее и должно быть все самое модное. и даже не испытывает благодарности. В других семьях детям достается самый лакомый кусочек за столом. Если в доме появляется что-нибудь особенно вкусное, это обязательно откладывают для ребенка”.
Если ребенок где-нибудь потеряется, русские принимают на себя коллективную ответственность за него. Тут же появляются руки, готовые поддержать его и защитить. Однажды мы катались на коньках на небольшом катке в Парке им. Горького и оставили маленькую Лесли играть в снегу у края катка, в таком месте, где мы все время могли ее видеть. Какая-то русская мамаша сорвалась со скамейки, чтобы подобрать ее. Когда Энн подкатила к ним, женщина помахала ей — катайтесь, мол, дальше, и добрых полчаса выполняла обязанности добровольной няни: она усадила Лесли к себе на колени и развлекала ее вместе со своими детьми, а Энн могла пока спокойно кататься. Дома родительская опека выражается в том, что дети обычно избавлены от выполнения домашних обязанностей. Знакомая журналистка, женщина с рыжеватыми волосами, с огорчением говорила о таком парадоксе: в школе ее шестнадцатилетняя дочь заботится о своей одежде, сама набирает для себя еду на поднос в школьной столовой, в очередь с другими школьниками вытирает пыль, моет окна, убирает класс или спортплощадку. "Но дома Маша ничего не делает, — жаловалась женщина, — она приходит домой, усаживается за стол и ждет, чтобы ее обслуживали. Я говорю своей матери, чтобы она дала ей помыть за собой посуду. Но бабушка всегда находит предлог, чтобы уберечь ее от этого.
Советские люди по сей день идеализируют образование и питают к нему почтение, подобное тому, что наблюдалось у американцев в 60-е годы до кризиса, охватившего городские школы и породившего разочарование. Наряду с членством в Коммунистической партии образование является одним из двух главных путей достижения карьеры в советском обществе. К образованию до сих пор принято относиться, как к средству, обеспечивающему равенство членов общества, хотя, как и в Америке, действительность далека от такого идеала. Однако первые шесть послереволюционных десятилетий привели к колоссальным массовым достижениям в области образования. До революции в России насчитывалось около 75 % неграмотных, а школьников, согласно статистике, было всего 10 миллионов; теперь же в Советском Союзе достигнута почти стопроцентная грамотность и в школах учатся примерно 50 млн. детей. Эти данные — не только абстрактная статистика.
И все же, несмотря на такие достижения, наблюдается ярко выраженное неравенство. Согласно данным за 1970 г., более половины взрослых в Советском Союзе закончили всего семь классов, и только 55 % населения продолжали учебу после средней школы. Кроме того, несмотря на унифицированные в общегосударственном масштабе учебные программы, разрабатываемые в Москве, различия в качестве образования по Советскому Союзу настолько велики, что, по мнению советских и западных ученых, система образования фактически укрепляет и усиливает классовость структуры советского общества. К числу школ, находящихся на самом высоком уровне, относятся пять-шесть физматшкол (физико-математические школы), построенных по образцу Научной средней школы в Бронксе, Нью-Йорк, и свидетельствующих о высоком престиже науки в Советском Союзе. Мне рассказывали, что в одну из таких школ, в Новосибирске, ежегодно принимают 300 "вундеркиндов” — наиболее талантливых ребят из более чем миллиона детей Сибири, принимающих участие в олимпиаде при университете. Учителями здесь, как и в других таких школах с научным уклоном в Москве, Ленинграде и Киеве, работают университетские профессора, а методы преподавания являются экспериментальными: гораздо более гибкими и больше стимулирующими инициативу учеников, чем в обычной школе.В некоторых городах сотрудники педагогических институтов ведут специальные экспериментальные классы, в которых не принята система оценок. Одни наши знакомые были в восторге от того, что их дочь учится в экспериментальной школе, где разрешаются дискуссии между учениками во время урока, а иногда школьникам предлагают вести урок вместо учителя — вещь для обычной школы совершенно неслыханная.
На другом полюсе находятся плохо оборудованные, испытывающие недостаток в квалифицированных преподавателях сельские школы, школы в маленьких городах, работающие иногда в две-три смены из-за нехватки места. И самые худшие — школы в рабочих районах, которые русские учителя в беседах со мной называли "советскими школьными джунглями”. Василий, одаренный молодой учитель, преподающий математику в рабочем районе Москвы, рассказывал, что из 80 его восьмиклассников 15 имеют медицинское заключение, освобождающее их от экзаменов или вообще от посещения школы как умственно отсталых; "Мертвые души”, — сказал о них Василий с горечью. По его словам, наряду с благополучными школьниками имеются и такие, которые лишены возможности готовить домашние задания из-за ненормальной обстановки в семье или пьянства родителей. Тем не менее школьная администрация оказывает на учителя сильное давление, заставляя его всем ученикам, за исключением разве что двух-трех, ставить удовлетворительный выпускной балл, чтобы не вступать в противоречие с официальными заявлениями о том, что все дети получают среднее образование, хотя нередко это чистая формальность (с 1973 г. восьмилетнее образование в СССР является обязательным). Мне говорили, что обстановка в школах рабочих районов настолько неприятна, что учителя готовы пойти на неудобства, связанные с большой тратой времени на дорогу от дома, лишь бы работать в старой школе с лучшей репутацией, расположенной в центре Москвы, а не в школе рабочего района, даже если она расположена поблизости.
’Практически все мои ученики неграмотны, но я закрываю на это глаза”, — сказала Надя, женщина средних лет, учительница литературы, много лет проработавшая в восьмых и девятых классах таких московских школ. — На каждые сорок учеников обязательно приходится пять-шесть, которые все время дерутся, курят и пьют. Это самые настоящие хулиганы. Они вовлекаются в воровские шайки; среди девочек известны случаи беременности. В прошлом году у меня была одна ученица, девочка 15 лет: она проучилась всего полгода и была обвинена в проституции.
Неудовлетворительную отметку плохому ученику вы поставить не можете, потому что директор должен обеспечить необходимую норму успеваемости — 98–99 %, иначе ему грозит выговор. В прошлом году один учитель был уволен за то, что ставил много неудовлетворительных оценок. И ученики об этом знают. Они заявляют вам прямо в глаза: "Вы не можете меня выгнать”. Как-то я поставила "тройку” довольно хорошему ученику, и он был возмущен. "Почему вы ставите "тройку” мне и ту же "тройку” вот ему, он ведь совсем ничего не знает?” — спросил он. "Я хочу, чтобы он получил свидетельство об окончании восьмого класса, тогда он уйдет из школы. Зато на следующий год я смогу учить тебя и других ребят, которые по-настоящему хотят учиться”, — сказала я ему в ответ. Она имела в виду, что после восьмого класса слабые ученики вообще оставляют учебу или их ориентируют на профессионально-технические учебные заведения. Это превратилось в наболевшую проблему. В печати время от времени публикуются жалобы родителей, недовольных тем, что в девятых и десятых классах (по окончании которых можно поступить в высшие учебные заведения) не хватает мест для вчерашних восьмиклассников. В школе по соседству с нами дети в течение недели сдавали выпускные экзамены за восьмой класс. По результатам экзаменов проводили специализацию, и слабым ученикам рекомендовали поступать в профессионально-технические училища, например, в училище, где готовят рабочих для швейных фабрик (оно находится у нас за углом). Проблема все более обостряется, поскольку власти в Советском Союзе в течение последних десяти лет всячески пропагандировали необходимость получения законченного среднего образования (включая девятый и десятый классы), не расширяя при этом сети высших учебных заведений. В настоящее время наблюдается конфликт между государством и множеством родителей: государство нуждается в большем количестве высококвалифицированных рабочих, а родители хотят чтобы их дети получили высшее образование, дающее право на более престижную работу.
Что же произошло на самом деле в Советском Союзе? В настоящее время интеллигенция стала достаточно многочисленной, чтобы растить себе смену из своих собственных рядов. Положение изменилось по сравнению с длительным периодом, когда революция, гражданская война, чистки и Вторая мировая война уносили столько людей, что государству постоянно требовался приток свежих сил "снизу" В наши дни хорошо обеспеченные родители, которые подумывают для своих детей о престижных учебных заведениях (Московском или Ленинградском государственных университетах или каком-нибудь другом университете или институте), подобных старейшим учебным заведениям Новой Англии, прилагают огромные усилия, чтобы устроить детей в "специальные школы”. В этих школах — в одной из них учились и наши дети — особое внимание уделяется преподаванию иностранных языков (английского, немецкого, французского, испанского), точных наук или музыки; начинают преподавать такие предметы со второго класса. Кроме того, все прочие предметы также преподаются на более высоком уровне. Поскольку большинство школ крупных городов Советского Союза включает все классы (с первого по десятый), очень важно поступить в такую школу с самого начала. Теоретически спецшкола, как и любая другая, обслуживает прилегающий к ней микрорайон, но кого попало туда не принимают. Без излишнего шума администрация школы не допускает поступления плохо подготовленных детей, устраивая для этой цели неофициальные приемные испытания. Мы слышали от некоторых соседей, что когда в нашу школу № 30 приводят детей для записи в первый класс, их просят почитать по книге (хотя, как правило, в детских садах чтению не обучают), продекламировать детский стишок, рассказать сказку и дать описание различных времен года. Если семья живет за пределами микрорайона, где находится такая школа, родители используют свои связи или "подмазывают” директора подарками, чтобы их детей приняли в школу.
Классовое сознание родителей, а иногда антагонизм, возникающий подчас между рабочими и интеллигенцией, просачивается и в детскую среду. Одни наши знакомые жили в кооперативном доме, заселенном людьми, которых в Советском Союзе называют интеллигенцией (в Америке их скорее отнесли бы к среднему классу — инженеры, научные работники, армейские офицеры и вообще люди с высшим образованием). Этот дом был окружен домами, где жили семьи рабочих. По словам наших друзей, стиль жизни обеих групп населения совершенно различен. Разговоры рабочих, как правило, не идут дальше спорта; родители там стараются, чтобы дети посещали спортивные секции; свет в окнах гаснет в 10.30 вечера. Жильцы кооперативного дома больше интересуются проблемами культуры, их дети берут уроки музыки; свет в окнах горит до полуночи. Между обеими группами почти нет социальных связей. Ни наши друзья, ни кто-либо другой из русских не слышал о браках между представителями обеих групп, за исключением отдельных случаев. Дети из семей, принадлежащих к этим двум группам, учились в одной и той же районной школе, но с раннего возраста их ориентировали на разные цели. Дети рабочих собирались по окончании средней школы стать шоферами такси, милиционерами или заводскими рабочими, а дети представителей интеллигентных профессий надеялись поступить в институты. "Конечно, не обходится без исключений, — сказал наш друг, специалист по программированию, — но в принципе существуют две группы населения, и каждый знает, к какой группе он принадлежит. Дети одной группы почти никогда не приглашают к себе детей из другой группы. Они чувствуют социальные различия. В совместных играх они ведут себя, как "враги”. Он помолчал: слово "враги” показалось ему слишком сильным. "Соперники?” — подсказал я. "Нет, "соперники” — это недостаточно сильно. — возразил он. — Нечто среднее между врагами и соперниками. Во всяком случае, дети из тех домов относятся к детям из нашего дома, как к отпрыскам интеллигентов. Они считают, что наши дети богаче, и смотрят на них снизу вверх”.
наш пятилетний сын Скотт посещал советский детский сад всего около трех месяцев, мы успели заметить царивший там, настойчиво навязываемый, хотя и в дружеском тоне, конформизм. Так, однажды, всех детей в наказание заставили добрый час тихо просидеть на стульчиках. В другой раз Энн, придя домой. рассказала об аккуратных и однообразных работах детей на занятиях по художественному воспитанию: "Двадцать малышей лепят зайчиков из пластилина — одного размера, одной формы, в одинаковой позе. Зайчика, которого слепил Скотт, невозможно отличить от Машиного или Мишиного!” — воскликнула Энн; у нее это просто не укладывалось в голове. В другой раз рисовали ромашки — у всех с одним и тем же числом лепестков, того же цвета, с теми же тремя листиками на стебле.
В советской школе дети начинают учиться позже, но идут вперед быстрее, чем дети в обычной американской средней школе. Советские дети поступают в школу в возрасте не менее семи лет, и в детском саду их почти или совсем не учат чтению, письму и счету. Однако в течение первых школьных лет такое отставание быстро компенсируется. В соответствии с реформой 1970 г. программа начальной советской школы, рассчитанная ранее на четыре года, теперь уплотнена до трех лет. К концу второго класса наша Дженни уже прошла начала таблицы умножения, имела некоторые навыки деления в уме, понятие о рядах чисел, основах алгебры и других элементах нового курса математики. Знакомые нам русские родители жаловались, что они не только не в состоянии помочь детям в приготовлении уроков, но даже понять их домашних заданий не могут. С нашей точки зрения, преподавание чтения, грамматики и чистописания поставлено весьма серьезно. Русские дети идут вперед такими быстрыми темпами, что американские дети, попавшие в Россию, поступают обычно в школу на класс ниже и оказываются при этом в своей возрастной группе.
Мы пришли к выводу, что одной из причин столь быстрого продвижения вперед является большая учебная нагрузка. Школа работает шесть дней в неделю, с 1 сентября по 30 мая, с очень короткими перерывами на каникулы. Лори и Дженни считали, что им задают слишком много и уроки слишком трудны, и дело тут совсем не в том, что они — иностранки. Русские дети тоже тратят много сил на приготовление уроков. "Каждый вечер я сижу над уроками по четыре часа, и это нормально для хороших учеников, — сказал мне способный и добросовестный шестнадцатилетний мальчик. — Более слабые ученики, я думаю, сидят еще больше” (по правде говоря, я думаю иначе, судя по тому, что рассказал мне Василий, учитель школы для детей рабочих). У Лори уходило добрых четыре часа на приготовление уроков и дополнительные занятия языком с подругой Мариной, без чьей помощи она вряд ли вытянула бы в первые несколько месяцев. Русские родители жалуются на перегрузку детей, и даже некоторые советские педагоги публично задавали вопрос, не приводит ли такой ускоренный темп занятий к перенапряжению, болезням, ухудшению зрения: однако большинство учеников все же как-то с этим темпом справляется.
В классе, по-видимому, намеренно создается такая атмосфера, которая с избытком компенсирует сентиментальное потакание детям, царящее в русских семьях. Нашим дочкам в первый же день заявили, что кольца и другие ювелирные украшения, а также косметика запрещены, и порекомендовали подстричься или аккуратно подобрать волосы. Русские мальчики говорили, что некоторые школьные руководители не позволяют им стричься на западный образец или носить одежду по западной моде. Школьная форма вызывала у меня ассоциации с немецкой имперской гимназией (предполагают, что именно ее дух Сталин принял за основу для советской педагогики) или со строгой религиозной либо военной школой в Америке. Ничто не может быть дальше от американской педагогики последних лет, ориентированной на индивидуальные особенности ученика. О существовании каких-то необязательных предметов в средней школе вообще не может быть речи. У Лори в шестом классе было более десятка обязательных предметов: математика, физика, биология, русская литература, русский язык, русская история средних веков, география, английский язык, черчение, пение, физкультура и труд (кройка и шитье для девочек, работа в мастерских для мальчиков).
Упор делался на зубрежку, зубрежку и еще раз зубрежку и прямое заучивание материала, нередко не меняющегося из десятилетия в десятилетие. Например, по литературе Лори сражалась с отрывком из Гоголя, который надо было выучить наизусть, что пришлось в свое время проделать и нашей 26-летней учительнице русского языка, и 55-летнему переводчику нашего бюро ("Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои…”). Не только на уроках алгебры требовали запоминания правил, определений и теорем с последующим дословным "выпаливанием” их у доски, но и для уроков пения нужно было знать наизусть стихи Пушкина. От письменных работ требуют скрупулезной тщательности, как во французском лицее. Ученики младших классов пользуются не карандашом и резинкой и даже не шариковой ручкой, а перьевой авторучкой. И, судя по возмущению Ирины Георгиевны во время ее беседы с родителями на собрании, клякса в тетради — такой же тяжкий грех, как и в дни Давида Копперфильда. Однажды Лори должна была выполнить сложное задание по черчению; девочка провозилась с ним добрых полтора часа, а учительница ее работу забраковала, потому что линии, проведенные рейсфедером, были слишком толстыми. Работу пришлось полностью переделать. Все, что написано на доске, должно быть в точности переписано в ученические тетради — с сохранением заглавных букв и абзацев, с подчеркиванием одной и двумя линиями, как у учителя, иначе оценка будет снижена. "Книги и тетради следует выравнивать по верхнему прямому углу парты, края их должны быть параллельны передней и боковой кромкам парты”, — рассказывала Дженни. От Лори мы узнали, что русским учителям не нравится, когда дети во время урока отпрашиваются в туалет, — ходить в туалет разрешается только на переменах. "Нельзя также встать и подойти к точилке для карандашей или попить воды, если тебя мучает жажда, как мы делали в Вашингтоне (последнее место учебы Лори перед отъездом в СССР), — продолжала дочка. — Считается, что все это следует делать на перемене”.
Родители в Америке порой высказывают недовольство, тем что американская школа слишком усиленно ориентирует детей на достижение успехов в учебе. Но они пришли бы в ужас, если бы узнали, как советская педагогическая система культивирует стремление к хорошим отметкам и страх перед плохими. Проверка знаний производится почти ежедневно по всем предметам. Для этого ребенка вызывают отвечать (другие ученики нередко подсказывают отвечающему у доски, шепча отдельные слова или целые фразы, и некоторые учителя закрывают на это глаза). Каждая отметка заносится в журнал. Наших детей забавляло, что эта "отметкомания” распространяется даже на физкультуру: Дженни рассказывала, что ученикам ее второго класса выставляли отметки за кувырки. В большинстве случаев в советских школах почти ничего не делается для оживления урока. В школах, где мы с Энн (в прошлом — учительницей) побывали, мы напрасно пытались найти книжный уголок, стенды или лабораторные столы, за которыми ученики могли бы самостоятельно поставить опыт — всерьез или в качестве дилетантской пробы. Я присутствовал на уроках по точным и естественным наукам в старших классах средних школ, и везде, от Мурманска до Баку, эти уроки состояли в формальном пересказе учеником соответствующей темы из учебника, объяснениях учителя и в демонстрации им опыта перед классом. Хотя в школах существуют отдельные предметные кабинеты, лабораторного оборудования явно недостаточно для того, чтобы ученики могли самостоятельно ставить опыты. Детям отведена пассивная роль. Василий, молодой учитель математики в школе рабочего района, говорил, что диалог — редкое явление на уроке. "Ученики почти никогда не задают вопросов”, — сказал он. Русские родители подтверждали, что учитель строго контролирует ход урока. "В американской школе мы иногда отклонялись от темы урока и пускались в какую-нибудь интересную дискуссию, — говорила Лори по окончании учебного года, — но в русской школе, это, по-видимому, никогда не случается. Знаешь, есть разные игры? Ну, например, конкурс на знание орфографии или математические головоломки и игры? Так вот, у них такого не бывает”.
Я не хочу, чтобы создалось впечатление, будто жизнь русских школьников совершенно уныла и безрадостна. В больших городах — Москве, Ленинграде, Новосибирске — я видел великолепно оборудованные дворцы пионеров или клубы юных техников, где наиболее одаренные и энергичные ребята занимались в радиокружках, работали над собственными изобретениями, делали кинофильмы, проходили тренировку и выполняли упражнения, имитирующие те, что входят в программу подготовки космонавтов, изучали животных или изготовляли чучела птиц. Крупные профессиональные союзы, армия, милиция и другие организации финансируют спортивные клубы для подрастающего поколения. Только в Советском Союзе существуют такие учебные заведения, как спортивные школы, где отбор будущих спортсменов производится в раннем возрасте и где они проходят ежедневную тренировку с целью подготовки к спортивной карьере. Во Фрунзе я побывал в школе плавания на 700 детей; малышей, желающих поступить в первый класс этой школы, тренеры сталкивают в воду и принимают только тех, кто сумеет удержаться на поверхности и проявит достаточно хорошую координацию движений в воде. "Как правило, чемпионами по плаванию становятся в 14–15 лет, так что мы уделяем большое внимание развитию этого вида спорта среди детей”, — объяснил Александр Кумыш, директор завода сельскохозяйственных машин, финансирующего эту школу. Тренер рассказал мне, что ежегодно в школу стремится поступить 1500 детей, но принимают из них менее одной десятой. В течение учебного года они ежедневно занимаются плаванием — по часу и более, а в периоды каникул гораздо дольше. Аналогичные школы существуют для тех, кто хочет заниматься футболом, легкой атлетикой, хоккеем и другими видами спорта. Трудность для большинства детей состоит в том, что такие школы и программы крупных спортивных клубов рассчитаны лишь на привилегированное меньшинство. Для остальных возможность скрасить спортом однообразие школьной жизни весьма ограничена.
Положительная сторона серьезного советского подхода к школьному образованию состоит в том, что дети должны просто запоминать большие куски материала; таким образом в детей прочно вколачивают основы знаний. Когда речь идет о математике и естественных науках, которые прекрасно поддаются этому методу в приложении к ученикам младших классов, результаты получаются весьма впечатляющими. За год, проведенный в русской школе (причем почти половину учебного года она пропустила), Лори прошла по математике так много, что весь следующий год, когда она училась в англо-американской школе при дипломатическом корпусе в Москве, ей нечего было делать по этому предмету. Сын другого американского корреспондента, Стивен Шабад, проучившийся четыре года (в 60-х годах) в той же школе № 30, при поступлении в Колумбийский университет продемонстрировал прекрасную подготовку по математике и естественным наукам, но его умение писать сочинения и вообще знания по гуманитарным предметам оказались не на высоте. Ибо в результате удушающего консерватизма советских педагогических методов теряется непосредственность восприятия учебного материала; советская система оказывается неспособной научить детей думать творчески, самостоятельно или задавать вопросы, свидетельствующие о развитом воображении.
В шестом классе домашние задания Лори по математике состояли из довольно большого количества сложных, головоломных упражнений, рассчитанных на проверку ее умения оперировать всеми механически заученными приемами, но все неформальные, описательные аспекты почти полностью игнорировались. На уроках, даже в старших классах, совсем не происходило дискуссий — живого сократовского диалога — или им уделялось слишком мало внимания. По словам нашей знакомой учительницы литературы Нади, многие советские учителя полагают, что они помогают ученикам "думать самостоятельно и творчески, а на самом деле они достигают как раз обратного”. И от нее, и от других мы узнали, что учитель добивается получения, главным образом, "правильных ответов”. Конечно, в какой-то степени это составляет проблему в любой школе, но создается впечатление, что в советской школе эта проблема стоит наиболее остро, потому что принятый в советской педагогике авторитарный подход требует, как сказано в одном учебнике по педагогике, "вносить поправки в необоснованные идеи, развенчивать неверные, ошибочные концепции”. Гуманитарные предметы преподают упрощенно, не выходя из жестких идеологических рамок; особенно это относится к истории, трактующей прошлое, особенно прошлое России, как длительную прелюдию, которая неизбежно должна была привести к наступлению славной эры советской власти. В одном кратком руководстве для советских учителей сказано:"На уроках истории в средней школе следует доводить до сознания учеников понятие о неизбежности падения капитализма и победы коммунизма и последовательно разъяснять им, что истинным творцом истории являются народные массы".
Проблема зубрежки волнует не только некоторых учителей, противников рутины, и свободомыслящих родителей, с которыми мне доводилось беседовать: она волнует и известных советских педагогов. Периодически в печати, особенно в "Литературной газете” — органе Союза писателей, — публикуются статьи, резко критикующие советских ученых за механическое пичканье школьников фактами и цифрами, в результате чего они оказываются плохо подготовленными к университетским требованиям или к практическому приложению своих знаний на современном уровне.
Стремление покончить с методами механического заучивания прежде всего и легло в основу реформы системы образования, принятой в 1970 г. По иронии судьбы эта реформа была разработана как бы в ответ на американские реформы, последовавшие за паникой, охватившей американское общество после запуска советского спутника в 1957 г. Один из главных идеологов реформы действительный член Академии Наук СССР Леонид Занков выпустил книгу под названием "Беседы с учителями", в которой он стремился показать, что дети гораздо лучше воспринимают обучение творческими, аналитическими, индуктивными методами, чем это кажется большинству учителей.Некоторые школы использовали его более гибкие методы, однако непрекращающиеся жалобы родителей и откровенные высказывания в середине 70-х годов видных педагогов свидетельствовали о том, что эти реформы немногое изменили. Так, перед самым моим отъездом из Москвы в конце 1974 г. я прочитал статью заместителя декана филологического факультета Московского государственного университета; он жаловался, что на вступительных экзаменах по литературе абитуриенты втискивали творчество таких классиков, как Чехов и Пушкин, в убогие схемы классовой теории в соответствии с методикой преподавания литературы в советской школе.
Но, пожалуй, самый чувствительный удар по духу реформы образования и экспериментальным методам обучения, распространившимся в последние годы, нанесли репрессии, постигшие московскую физматшколу № 2 в 1971–1972 гг. Как и другие пять-шесть особых школ для детей с выдающимися способностями в области точных и естественных наук, эта школа несколько лет буквально процветала. Она не только поставляла лучших студентов ведущим университетам, ее питомцы постоянно завоевывали призовые места на общесоюзных олимпиадах для школьников. Крупнейшие ученые и другие научные работники трудились, иногда бесплатно, над созданием экспериментальных учебных программ. Людям Запада эти программы не показались бы таким уж новшеством, но для Советского Союза это было весьма смелым начинанием. Уроки в школе вели профессора университета. Бывшие ученики и их родители рассказывали мне, что эта школа закладывала основы развития подлинного интеллекта, равных которым не знала советская школьная система.
Мои московские друзья говорили, что процент евреев и среди учеников, и среди научных работников, преподавателей школы, весьма высок. Когда в самом начале 1971 г. один из учителей, Сивашинский, подал заявление на выезд в Израиль, власти "взялись” за школу, и начались неприятности. По словам Игоря, долговязого худощавого паренька, недавно закончившего эту школу, предлогом для административной проверки школы послужил тот факт, что на встрече Нового 1971 года в школе играли в рулетку. Он сказал, что другим предлогом было посещение группой учеников московской синагоги; этот случай обошелся бы без последствий для школы, но один из мальчиков нарисовал на заборе возле синагоги значок школы. Первая "чистка” среди преподавателей и учеников произошла весной 1971 г., вторая — годом позже.
Многие — и молодые, и старые — говорили мне. что одна из исключительных особенностей школы в ее первоначальном варианте состояла не только в том, что она была местом научного экспериментирования и совершенствования учебных программ, но и в том. что она воспитывала небывалую искренность и доверие в отношениях между учениками и учителями. Из частных бесед в некоторых интеллигентных семьях мы заключили, что гораздо более распространено положение, при котором дети очень рано узнают о существовании шизофренической раздвоенности, когда люди откровенно выражают свои мысли дома, а публично демонстрируют конформизм, скрывая их. "Члены любой семьи, достаточно образованной, чтобы много читать, разговаривают в семье совершенно иначе, чем вне дома, и дети не могут этого не чувствовать, — сказал молодой учитель математики Василий. — Может быть, никто из них и не требует специально, чтобы дети не говорили на ту или иную тему, но они сами достаточно наблюдательны, и учатся цинизму у своих родителей”
Во втором классе, который посещала Дженни, мы, как и остальные родители — их было около тридцати человек — с трудом уселись за маленькие деревянные парты, выкрашенные зеленой краской (сидят в классе попарно, как в старых сельских школах). Учительница Ирина Георгиевна, маленькая, черненькая, похожая на воробышка, рассказывала родителям о том. что проходят сейчас в классе: грамматические правила и принцип деления в уме. Потом она стала читать нотацию взрослым людям об учебе и поведении их детей. Как и ко всем учителям, к ней обращались по имени-отчеству, а она называла своих учеников по фамилии.
"Иванов А.”, — вызвала она. Все родители повернули головы и стали переводить взгляд с одного на другого, пока не поднял руку сидевший в заднем ряду крупный человек в строгом костюме, неловко чувствовавший себя за слишком тесной для него партой. Ирина Георгиевна обрушилась на него с обвинениями: "Ваш Саша регулярно опаздывает в школу, — строго выговаривала она, а другие родители при этом либо рассматривали отца, либо смущенно смотрели в сторону. — Он приходит посередине утренней зарядки. Мы начинаем в 8.15, а он является в 8.30. Вы же не опаздываете на 15 минут на работу. А если опаздываете, значит, подаете дурной пример сыну. Мы не можем допустить, чтобы один ученик нарушал установленный в классе порядок. ”.
"Кирюхин, — вызвала она. — Постоянно разговаривает на уроках. Все время мешает остальным. Не может прекратить болтовню". Затем она заговорила об одной девочке. "О, она очень способная девочка, но не может посидеть спокойно, не может сидеть прямо. Без конца вертится”. Еще один мальчик, по ее словам, не только плохо ведет себя в классе, но еще и домой приходит только в три или в половине четвертого, то есть через пару часов после того, как кончаются занятия во втором классе. Это означает, заявила она, с неодобрением, что родители не знают, чем он занимается, не следят за его поведением.Родители покорно выслушивали нагоняй, не жаловались, не протестовали, не вступали в объяснения, молчаливо признавая свою вину и ее авторитет. От русских друзей я слышал, что такие собрания с критикой учеников — обычный ритуал, которого боятся и одновременно с нетерпением ждут как родители, так и дети, поскольку эти собрания служат источником бесконечных пересудов, сплетен, разносимых из семьи в семью, по поводу того, что и о ком сказала классная руководительница.
С раннего возраста все познают бесполезность спора с представителями власти, с критикующей общественностью; это показала и пассивность родителей на собрании. Более того, по-видимому, все считали, что школьные учителя лучше родителей знают, как воспитывать детей, и что школа должна давать указания родителям и устанавливать нормы воспитания, а не наоборот.
Тем не менее жизнь детей резко разграничена на две сферы. С одной стороны, в школе они подчинены строгому надзору, и каждый шаг их оговорен правилами, а с другой, — дома их окружаем атмосфера поблажек, там они могут делать, что угодно, им во всем потакают и стараются оградить от всяких неприятностей. В душе русские относятся к детям с большой нежностью. Я не раз сталкивался с весьма распространенной точкой зрения, высказываемой и официальными лицами, о том. что дети должны находиться на особом положении, потому что они — "наше будущее". Но я подозреваю, что истинная причина такого отношения скорее эмоциональная. В силу своей сентиментальности русские обожают детей; невинность, присущая детству, вызывает у них чувство зависти и восхищения.
Эта тенденция — все для детей — наблюдается и в официальном мире. В колхозах, где мне довелось побывать, ясли оказывались нередко самым впечатляющим и уж наверняка самым чистым местом, составляющим предмет гордости властей и непременно показываемым экскурсантам. В городе нефтяников Альметьевске меня вместе с другими членами делегации иностранных журналистов пригласили в пионерский лагерь нефтяного треста. Местные власти гордились этим лагерем и по праву — расположенный глубоко в лесу, он производил приятное впечатление, был хорошо ухожен.
Одна моя русская собеседница, специалист по истории искусства, попыталась определить различие в том, как балуют детей у русских и у американцев. "Вы позволяете детям делать то, что доставляет им удовольствие, а мы даем им то, что доставляет им удовольствие. — сказала она, — и наши дети растут эгоистами. Нередко это объясняется тем, что родители прожили трудную жизнь, и им хочется, чтобы детям жилось легче. Но в конце концов, дети начинают воспринимать это как должное и не ценят такого отношения. Одна моя знакомая работает в трех местах, что позволяет ей тратить заработанные таким тяжелым трудом деньги на лучшие наряды для своей дочки. Сама мать одевается очень скромно. Для себя ей ничего не нужно. А дочь считает, что у нее и должно быть все самое модное. и даже не испытывает благодарности. В других семьях детям достается самый лакомый кусочек за столом. Если в доме появляется что-нибудь особенно вкусное, это обязательно откладывают для ребенка”.
Если ребенок где-нибудь потеряется, русские принимают на себя коллективную ответственность за него. Тут же появляются руки, готовые поддержать его и защитить. Однажды мы катались на коньках на небольшом катке в Парке им. Горького и оставили маленькую Лесли играть в снегу у края катка, в таком месте, где мы все время могли ее видеть. Какая-то русская мамаша сорвалась со скамейки, чтобы подобрать ее. Когда Энн подкатила к ним, женщина помахала ей — катайтесь, мол, дальше, и добрых полчаса выполняла обязанности добровольной няни: она усадила Лесли к себе на колени и развлекала ее вместе со своими детьми, а Энн могла пока спокойно кататься. Дома родительская опека выражается в том, что дети обычно избавлены от выполнения домашних обязанностей. Знакомая журналистка, женщина с рыжеватыми волосами, с огорчением говорила о таком парадоксе: в школе ее шестнадцатилетняя дочь заботится о своей одежде, сама набирает для себя еду на поднос в школьной столовой, в очередь с другими школьниками вытирает пыль, моет окна, убирает класс или спортплощадку. "Но дома Маша ничего не делает, — жаловалась женщина, — она приходит домой, усаживается за стол и ждет, чтобы ее обслуживали. Я говорю своей матери, чтобы она дала ей помыть за собой посуду. Но бабушка всегда находит предлог, чтобы уберечь ее от этого.
Советские люди по сей день идеализируют образование и питают к нему почтение, подобное тому, что наблюдалось у американцев в 60-е годы до кризиса, охватившего городские школы и породившего разочарование. Наряду с членством в Коммунистической партии образование является одним из двух главных путей достижения карьеры в советском обществе. К образованию до сих пор принято относиться, как к средству, обеспечивающему равенство членов общества, хотя, как и в Америке, действительность далека от такого идеала. Однако первые шесть послереволюционных десятилетий привели к колоссальным массовым достижениям в области образования. До революции в России насчитывалось около 75 % неграмотных, а школьников, согласно статистике, было всего 10 миллионов; теперь же в Советском Союзе достигнута почти стопроцентная грамотность и в школах учатся примерно 50 млн. детей. Эти данные — не только абстрактная статистика.
И все же, несмотря на такие достижения, наблюдается ярко выраженное неравенство. Согласно данным за 1970 г., более половины взрослых в Советском Союзе закончили всего семь классов, и только 55 % населения продолжали учебу после средней школы. Кроме того, несмотря на унифицированные в общегосударственном масштабе учебные программы, разрабатываемые в Москве, различия в качестве образования по Советскому Союзу настолько велики, что, по мнению советских и западных ученых, система образования фактически укрепляет и усиливает классовость структуры советского общества. К числу школ, находящихся на самом высоком уровне, относятся пять-шесть физматшкол (физико-математические школы), построенных по образцу Научной средней школы в Бронксе, Нью-Йорк, и свидетельствующих о высоком престиже науки в Советском Союзе. Мне рассказывали, что в одну из таких школ, в Новосибирске, ежегодно принимают 300 "вундеркиндов” — наиболее талантливых ребят из более чем миллиона детей Сибири, принимающих участие в олимпиаде при университете. Учителями здесь, как и в других таких школах с научным уклоном в Москве, Ленинграде и Киеве, работают университетские профессора, а методы преподавания являются экспериментальными: гораздо более гибкими и больше стимулирующими инициативу учеников, чем в обычной школе.В некоторых городах сотрудники педагогических институтов ведут специальные экспериментальные классы, в которых не принята система оценок. Одни наши знакомые были в восторге от того, что их дочь учится в экспериментальной школе, где разрешаются дискуссии между учениками во время урока, а иногда школьникам предлагают вести урок вместо учителя — вещь для обычной школы совершенно неслыханная.
На другом полюсе находятся плохо оборудованные, испытывающие недостаток в квалифицированных преподавателях сельские школы, школы в маленьких городах, работающие иногда в две-три смены из-за нехватки места. И самые худшие — школы в рабочих районах, которые русские учителя в беседах со мной называли "советскими школьными джунглями”. Василий, одаренный молодой учитель, преподающий математику в рабочем районе Москвы, рассказывал, что из 80 его восьмиклассников 15 имеют медицинское заключение, освобождающее их от экзаменов или вообще от посещения школы как умственно отсталых; "Мертвые души”, — сказал о них Василий с горечью. По его словам, наряду с благополучными школьниками имеются и такие, которые лишены возможности готовить домашние задания из-за ненормальной обстановки в семье или пьянства родителей. Тем не менее школьная администрация оказывает на учителя сильное давление, заставляя его всем ученикам, за исключением разве что двух-трех, ставить удовлетворительный выпускной балл, чтобы не вступать в противоречие с официальными заявлениями о том, что все дети получают среднее образование, хотя нередко это чистая формальность (с 1973 г. восьмилетнее образование в СССР является обязательным). Мне говорили, что обстановка в школах рабочих районов настолько неприятна, что учителя готовы пойти на неудобства, связанные с большой тратой времени на дорогу от дома, лишь бы работать в старой школе с лучшей репутацией, расположенной в центре Москвы, а не в школе рабочего района, даже если она расположена поблизости.
’Практически все мои ученики неграмотны, но я закрываю на это глаза”, — сказала Надя, женщина средних лет, учительница литературы, много лет проработавшая в восьмых и девятых классах таких московских школ. — На каждые сорок учеников обязательно приходится пять-шесть, которые все время дерутся, курят и пьют. Это самые настоящие хулиганы. Они вовлекаются в воровские шайки; среди девочек известны случаи беременности. В прошлом году у меня была одна ученица, девочка 15 лет: она проучилась всего полгода и была обвинена в проституции.
Неудовлетворительную отметку плохому ученику вы поставить не можете, потому что директор должен обеспечить необходимую норму успеваемости — 98–99 %, иначе ему грозит выговор. В прошлом году один учитель был уволен за то, что ставил много неудовлетворительных оценок. И ученики об этом знают. Они заявляют вам прямо в глаза: "Вы не можете меня выгнать”. Как-то я поставила "тройку” довольно хорошему ученику, и он был возмущен. "Почему вы ставите "тройку” мне и ту же "тройку” вот ему, он ведь совсем ничего не знает?” — спросил он. "Я хочу, чтобы он получил свидетельство об окончании восьмого класса, тогда он уйдет из школы. Зато на следующий год я смогу учить тебя и других ребят, которые по-настоящему хотят учиться”, — сказала я ему в ответ. Она имела в виду, что после восьмого класса слабые ученики вообще оставляют учебу или их ориентируют на профессионально-технические учебные заведения. Это превратилось в наболевшую проблему. В печати время от времени публикуются жалобы родителей, недовольных тем, что в девятых и десятых классах (по окончании которых можно поступить в высшие учебные заведения) не хватает мест для вчерашних восьмиклассников. В школе по соседству с нами дети в течение недели сдавали выпускные экзамены за восьмой класс. По результатам экзаменов проводили специализацию, и слабым ученикам рекомендовали поступать в профессионально-технические училища, например, в училище, где готовят рабочих для швейных фабрик (оно находится у нас за углом). Проблема все более обостряется, поскольку власти в Советском Союзе в течение последних десяти лет всячески пропагандировали необходимость получения законченного среднего образования (включая девятый и десятый классы), не расширяя при этом сети высших учебных заведений. В настоящее время наблюдается конфликт между государством и множеством родителей: государство нуждается в большем количестве высококвалифицированных рабочих, а родители хотят чтобы их дети получили высшее образование, дающее право на более престижную работу.
Что же произошло на самом деле в Советском Союзе? В настоящее время интеллигенция стала достаточно многочисленной, чтобы растить себе смену из своих собственных рядов. Положение изменилось по сравнению с длительным периодом, когда революция, гражданская война, чистки и Вторая мировая война уносили столько людей, что государству постоянно требовался приток свежих сил "снизу" В наши дни хорошо обеспеченные родители, которые подумывают для своих детей о престижных учебных заведениях (Московском или Ленинградском государственных университетах или каком-нибудь другом университете или институте), подобных старейшим учебным заведениям Новой Англии, прилагают огромные усилия, чтобы устроить детей в "специальные школы”. В этих школах — в одной из них учились и наши дети — особое внимание уделяется преподаванию иностранных языков (английского, немецкого, французского, испанского), точных наук или музыки; начинают преподавать такие предметы со второго класса. Кроме того, все прочие предметы также преподаются на более высоком уровне. Поскольку большинство школ крупных городов Советского Союза включает все классы (с первого по десятый), очень важно поступить в такую школу с самого начала. Теоретически спецшкола, как и любая другая, обслуживает прилегающий к ней микрорайон, но кого попало туда не принимают. Без излишнего шума администрация школы не допускает поступления плохо подготовленных детей, устраивая для этой цели неофициальные приемные испытания. Мы слышали от некоторых соседей, что когда в нашу школу № 30 приводят детей для записи в первый класс, их просят почитать по книге (хотя, как правило, в детских садах чтению не обучают), продекламировать детский стишок, рассказать сказку и дать описание различных времен года. Если семья живет за пределами микрорайона, где находится такая школа, родители используют свои связи или "подмазывают” директора подарками, чтобы их детей приняли в школу.
Классовое сознание родителей, а иногда антагонизм, возникающий подчас между рабочими и интеллигенцией, просачивается и в детскую среду. Одни наши знакомые жили в кооперативном доме, заселенном людьми, которых в Советском Союзе называют интеллигенцией (в Америке их скорее отнесли бы к среднему классу — инженеры, научные работники, армейские офицеры и вообще люди с высшим образованием). Этот дом был окружен домами, где жили семьи рабочих. По словам наших друзей, стиль жизни обеих групп населения совершенно различен. Разговоры рабочих, как правило, не идут дальше спорта; родители там стараются, чтобы дети посещали спортивные секции; свет в окнах гаснет в 10.30 вечера. Жильцы кооперативного дома больше интересуются проблемами культуры, их дети берут уроки музыки; свет в окнах горит до полуночи. Между обеими группами почти нет социальных связей. Ни наши друзья, ни кто-либо другой из русских не слышал о браках между представителями обеих групп, за исключением отдельных случаев. Дети из семей, принадлежащих к этим двум группам, учились в одной и той же районной школе, но с раннего возраста их ориентировали на разные цели. Дети рабочих собирались по окончании средней школы стать шоферами такси, милиционерами или заводскими рабочими, а дети представителей интеллигентных профессий надеялись поступить в институты. "Конечно, не обходится без исключений, — сказал наш друг, специалист по программированию, — но в принципе существуют две группы населения, и каждый знает, к какой группе он принадлежит. Дети одной группы почти никогда не приглашают к себе детей из другой группы. Они чувствуют социальные различия. В совместных играх они ведут себя, как "враги”. Он помолчал: слово "враги” показалось ему слишком сильным. "Соперники?” — подсказал я. "Нет, "соперники” — это недостаточно сильно. — возразил он. — Нечто среднее между врагами и соперниками. Во всяком случае, дети из тех домов относятся к детям из нашего дома, как к отпрыскам интеллигентов. Они считают, что наши дети богаче, и смотрят на них снизу вверх”.
наш пятилетний сын Скотт посещал советский детский сад всего около трех месяцев, мы успели заметить царивший там, настойчиво навязываемый, хотя и в дружеском тоне, конформизм. Так, однажды, всех детей в наказание заставили добрый час тихо просидеть на стульчиках. В другой раз Энн, придя домой. рассказала об аккуратных и однообразных работах детей на занятиях по художественному воспитанию: "Двадцать малышей лепят зайчиков из пластилина — одного размера, одной формы, в одинаковой позе. Зайчика, которого слепил Скотт, невозможно отличить от Машиного или Мишиного!” — воскликнула Энн; у нее это просто не укладывалось в голове. В другой раз рисовали ромашки — у всех с одним и тем же числом лепестков, того же цвета, с теми же тремя листиками на стебле.
В советской школе дети начинают учиться позже, но идут вперед быстрее, чем дети в обычной американской средней школе. Советские дети поступают в школу в возрасте не менее семи лет, и в детском саду их почти или совсем не учат чтению, письму и счету. Однако в течение первых школьных лет такое отставание быстро компенсируется. В соответствии с реформой 1970 г. программа начальной советской школы, рассчитанная ранее на четыре года, теперь уплотнена до трех лет. К концу второго класса наша Дженни уже прошла начала таблицы умножения, имела некоторые навыки деления в уме, понятие о рядах чисел, основах алгебры и других элементах нового курса математики. Знакомые нам русские родители жаловались, что они не только не в состоянии помочь детям в приготовлении уроков, но даже понять их домашних заданий не могут. С нашей точки зрения, преподавание чтения, грамматики и чистописания поставлено весьма серьезно. Русские дети идут вперед такими быстрыми темпами, что американские дети, попавшие в Россию, поступают обычно в школу на класс ниже и оказываются при этом в своей возрастной группе.
Мы пришли к выводу, что одной из причин столь быстрого продвижения вперед является большая учебная нагрузка. Школа работает шесть дней в неделю, с 1 сентября по 30 мая, с очень короткими перерывами на каникулы. Лори и Дженни считали, что им задают слишком много и уроки слишком трудны, и дело тут совсем не в том, что они — иностранки. Русские дети тоже тратят много сил на приготовление уроков. "Каждый вечер я сижу над уроками по четыре часа, и это нормально для хороших учеников, — сказал мне способный и добросовестный шестнадцатилетний мальчик. — Более слабые ученики, я думаю, сидят еще больше” (по правде говоря, я думаю иначе, судя по тому, что рассказал мне Василий, учитель школы для детей рабочих). У Лори уходило добрых четыре часа на приготовление уроков и дополнительные занятия языком с подругой Мариной, без чьей помощи она вряд ли вытянула бы в первые несколько месяцев. Русские родители жалуются на перегрузку детей, и даже некоторые советские педагоги публично задавали вопрос, не приводит ли такой ускоренный темп занятий к перенапряжению, болезням, ухудшению зрения: однако большинство учеников все же как-то с этим темпом справляется.
В классе, по-видимому, намеренно создается такая атмосфера, которая с избытком компенсирует сентиментальное потакание детям, царящее в русских семьях. Нашим дочкам в первый же день заявили, что кольца и другие ювелирные украшения, а также косметика запрещены, и порекомендовали подстричься или аккуратно подобрать волосы. Русские мальчики говорили, что некоторые школьные руководители не позволяют им стричься на западный образец или носить одежду по западной моде. Школьная форма вызывала у меня ассоциации с немецкой имперской гимназией (предполагают, что именно ее дух Сталин принял за основу для советской педагогики) или со строгой религиозной либо военной школой в Америке. Ничто не может быть дальше от американской педагогики последних лет, ориентированной на индивидуальные особенности ученика. О существовании каких-то необязательных предметов в средней школе вообще не может быть речи. У Лори в шестом классе было более десятка обязательных предметов: математика, физика, биология, русская литература, русский язык, русская история средних веков, география, английский язык, черчение, пение, физкультура и труд (кройка и шитье для девочек, работа в мастерских для мальчиков).
Упор делался на зубрежку, зубрежку и еще раз зубрежку и прямое заучивание материала, нередко не меняющегося из десятилетия в десятилетие. Например, по литературе Лори сражалась с отрывком из Гоголя, который надо было выучить наизусть, что пришлось в свое время проделать и нашей 26-летней учительнице русского языка, и 55-летнему переводчику нашего бюро ("Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды свои…”). Не только на уроках алгебры требовали запоминания правил, определений и теорем с последующим дословным "выпаливанием” их у доски, но и для уроков пения нужно было знать наизусть стихи Пушкина. От письменных работ требуют скрупулезной тщательности, как во французском лицее. Ученики младших классов пользуются не карандашом и резинкой и даже не шариковой ручкой, а перьевой авторучкой. И, судя по возмущению Ирины Георгиевны во время ее беседы с родителями на собрании, клякса в тетради — такой же тяжкий грех, как и в дни Давида Копперфильда. Однажды Лори должна была выполнить сложное задание по черчению; девочка провозилась с ним добрых полтора часа, а учительница ее работу забраковала, потому что линии, проведенные рейсфедером, были слишком толстыми. Работу пришлось полностью переделать. Все, что написано на доске, должно быть в точности переписано в ученические тетради — с сохранением заглавных букв и абзацев, с подчеркиванием одной и двумя линиями, как у учителя, иначе оценка будет снижена. "Книги и тетради следует выравнивать по верхнему прямому углу парты, края их должны быть параллельны передней и боковой кромкам парты”, — рассказывала Дженни. От Лори мы узнали, что русским учителям не нравится, когда дети во время урока отпрашиваются в туалет, — ходить в туалет разрешается только на переменах. "Нельзя также встать и подойти к точилке для карандашей или попить воды, если тебя мучает жажда, как мы делали в Вашингтоне (последнее место учебы Лори перед отъездом в СССР), — продолжала дочка. — Считается, что все это следует делать на перемене”.
Родители в Америке порой высказывают недовольство, тем что американская школа слишком усиленно ориентирует детей на достижение успехов в учебе. Но они пришли бы в ужас, если бы узнали, как советская педагогическая система культивирует стремление к хорошим отметкам и страх перед плохими. Проверка знаний производится почти ежедневно по всем предметам. Для этого ребенка вызывают отвечать (другие ученики нередко подсказывают отвечающему у доски, шепча отдельные слова или целые фразы, и некоторые учителя закрывают на это глаза). Каждая отметка заносится в журнал. Наших детей забавляло, что эта "отметкомания” распространяется даже на физкультуру: Дженни рассказывала, что ученикам ее второго класса выставляли отметки за кувырки. В большинстве случаев в советских школах почти ничего не делается для оживления урока. В школах, где мы с Энн (в прошлом — учительницей) побывали, мы напрасно пытались найти книжный уголок, стенды или лабораторные столы, за которыми ученики могли бы самостоятельно поставить опыт — всерьез или в качестве дилетантской пробы. Я присутствовал на уроках по точным и естественным наукам в старших классах средних школ, и везде, от Мурманска до Баку, эти уроки состояли в формальном пересказе учеником соответствующей темы из учебника, объяснениях учителя и в демонстрации им опыта перед классом. Хотя в школах существуют отдельные предметные кабинеты, лабораторного оборудования явно недостаточно для того, чтобы ученики могли самостоятельно ставить опыты. Детям отведена пассивная роль. Василий, молодой учитель математики в школе рабочего района, говорил, что диалог — редкое явление на уроке. "Ученики почти никогда не задают вопросов”, — сказал он. Русские родители подтверждали, что учитель строго контролирует ход урока. "В американской школе мы иногда отклонялись от темы урока и пускались в какую-нибудь интересную дискуссию, — говорила Лори по окончании учебного года, — но в русской школе, это, по-видимому, никогда не случается. Знаешь, есть разные игры? Ну, например, конкурс на знание орфографии или математические головоломки и игры? Так вот, у них такого не бывает”.
Я не хочу, чтобы создалось впечатление, будто жизнь русских школьников совершенно уныла и безрадостна. В больших городах — Москве, Ленинграде, Новосибирске — я видел великолепно оборудованные дворцы пионеров или клубы юных техников, где наиболее одаренные и энергичные ребята занимались в радиокружках, работали над собственными изобретениями, делали кинофильмы, проходили тренировку и выполняли упражнения, имитирующие те, что входят в программу подготовки космонавтов, изучали животных или изготовляли чучела птиц. Крупные профессиональные союзы, армия, милиция и другие организации финансируют спортивные клубы для подрастающего поколения. Только в Советском Союзе существуют такие учебные заведения, как спортивные школы, где отбор будущих спортсменов производится в раннем возрасте и где они проходят ежедневную тренировку с целью подготовки к спортивной карьере. Во Фрунзе я побывал в школе плавания на 700 детей; малышей, желающих поступить в первый класс этой школы, тренеры сталкивают в воду и принимают только тех, кто сумеет удержаться на поверхности и проявит достаточно хорошую координацию движений в воде. "Как правило, чемпионами по плаванию становятся в 14–15 лет, так что мы уделяем большое внимание развитию этого вида спорта среди детей”, — объяснил Александр Кумыш, директор завода сельскохозяйственных машин, финансирующего эту школу. Тренер рассказал мне, что ежегодно в школу стремится поступить 1500 детей, но принимают из них менее одной десятой. В течение учебного года они ежедневно занимаются плаванием — по часу и более, а в периоды каникул гораздо дольше. Аналогичные школы существуют для тех, кто хочет заниматься футболом, легкой атлетикой, хоккеем и другими видами спорта. Трудность для большинства детей состоит в том, что такие школы и программы крупных спортивных клубов рассчитаны лишь на привилегированное меньшинство. Для остальных возможность скрасить спортом однообразие школьной жизни весьма ограничена.
Положительная сторона серьезного советского подхода к школьному образованию состоит в том, что дети должны просто запоминать большие куски материала; таким образом в детей прочно вколачивают основы знаний. Когда речь идет о математике и естественных науках, которые прекрасно поддаются этому методу в приложении к ученикам младших классов, результаты получаются весьма впечатляющими. За год, проведенный в русской школе (причем почти половину учебного года она пропустила), Лори прошла по математике так много, что весь следующий год, когда она училась в англо-американской школе при дипломатическом корпусе в Москве, ей нечего было делать по этому предмету. Сын другого американского корреспондента, Стивен Шабад, проучившийся четыре года (в 60-х годах) в той же школе № 30, при поступлении в Колумбийский университет продемонстрировал прекрасную подготовку по математике и естественным наукам, но его умение писать сочинения и вообще знания по гуманитарным предметам оказались не на высоте. Ибо в результате удушающего консерватизма советских педагогических методов теряется непосредственность восприятия учебного материала; советская система оказывается неспособной научить детей думать творчески, самостоятельно или задавать вопросы, свидетельствующие о развитом воображении.
В шестом классе домашние задания Лори по математике состояли из довольно большого количества сложных, головоломных упражнений, рассчитанных на проверку ее умения оперировать всеми механически заученными приемами, но все неформальные, описательные аспекты почти полностью игнорировались. На уроках, даже в старших классах, совсем не происходило дискуссий — живого сократовского диалога — или им уделялось слишком мало внимания. По словам нашей знакомой учительницы литературы Нади, многие советские учителя полагают, что они помогают ученикам "думать самостоятельно и творчески, а на самом деле они достигают как раз обратного”. И от нее, и от других мы узнали, что учитель добивается получения, главным образом, "правильных ответов”. Конечно, в какой-то степени это составляет проблему в любой школе, но создается впечатление, что в советской школе эта проблема стоит наиболее остро, потому что принятый в советской педагогике авторитарный подход требует, как сказано в одном учебнике по педагогике, "вносить поправки в необоснованные идеи, развенчивать неверные, ошибочные концепции”. Гуманитарные предметы преподают упрощенно, не выходя из жестких идеологических рамок; особенно это относится к истории, трактующей прошлое, особенно прошлое России, как длительную прелюдию, которая неизбежно должна была привести к наступлению славной эры советской власти. В одном кратком руководстве для советских учителей сказано:"На уроках истории в средней школе следует доводить до сознания учеников понятие о неизбежности падения капитализма и победы коммунизма и последовательно разъяснять им, что истинным творцом истории являются народные массы".
Проблема зубрежки волнует не только некоторых учителей, противников рутины, и свободомыслящих родителей, с которыми мне доводилось беседовать: она волнует и известных советских педагогов. Периодически в печати, особенно в "Литературной газете” — органе Союза писателей, — публикуются статьи, резко критикующие советских ученых за механическое пичканье школьников фактами и цифрами, в результате чего они оказываются плохо подготовленными к университетским требованиям или к практическому приложению своих знаний на современном уровне.
Стремление покончить с методами механического заучивания прежде всего и легло в основу реформы системы образования, принятой в 1970 г. По иронии судьбы эта реформа была разработана как бы в ответ на американские реформы, последовавшие за паникой, охватившей американское общество после запуска советского спутника в 1957 г. Один из главных идеологов реформы действительный член Академии Наук СССР Леонид Занков выпустил книгу под названием "Беседы с учителями", в которой он стремился показать, что дети гораздо лучше воспринимают обучение творческими, аналитическими, индуктивными методами, чем это кажется большинству учителей.Некоторые школы использовали его более гибкие методы, однако непрекращающиеся жалобы родителей и откровенные высказывания в середине 70-х годов видных педагогов свидетельствовали о том, что эти реформы немногое изменили. Так, перед самым моим отъездом из Москвы в конце 1974 г. я прочитал статью заместителя декана филологического факультета Московского государственного университета; он жаловался, что на вступительных экзаменах по литературе абитуриенты втискивали творчество таких классиков, как Чехов и Пушкин, в убогие схемы классовой теории в соответствии с методикой преподавания литературы в советской школе.
Но, пожалуй, самый чувствительный удар по духу реформы образования и экспериментальным методам обучения, распространившимся в последние годы, нанесли репрессии, постигшие московскую физматшколу № 2 в 1971–1972 гг. Как и другие пять-шесть особых школ для детей с выдающимися способностями в области точных и естественных наук, эта школа несколько лет буквально процветала. Она не только поставляла лучших студентов ведущим университетам, ее питомцы постоянно завоевывали призовые места на общесоюзных олимпиадах для школьников. Крупнейшие ученые и другие научные работники трудились, иногда бесплатно, над созданием экспериментальных учебных программ. Людям Запада эти программы не показались бы таким уж новшеством, но для Советского Союза это было весьма смелым начинанием. Уроки в школе вели профессора университета. Бывшие ученики и их родители рассказывали мне, что эта школа закладывала основы развития подлинного интеллекта, равных которым не знала советская школьная система.
Мои московские друзья говорили, что процент евреев и среди учеников, и среди научных работников, преподавателей школы, весьма высок. Когда в самом начале 1971 г. один из учителей, Сивашинский, подал заявление на выезд в Израиль, власти "взялись” за школу, и начались неприятности. По словам Игоря, долговязого худощавого паренька, недавно закончившего эту школу, предлогом для административной проверки школы послужил тот факт, что на встрече Нового 1971 года в школе играли в рулетку. Он сказал, что другим предлогом было посещение группой учеников московской синагоги; этот случай обошелся бы без последствий для школы, но один из мальчиков нарисовал на заборе возле синагоги значок школы. Первая "чистка” среди преподавателей и учеников произошла весной 1971 г., вторая — годом позже.
Многие — и молодые, и старые — говорили мне. что одна из исключительных особенностей школы в ее первоначальном варианте состояла не только в том, что она была местом научного экспериментирования и совершенствования учебных программ, но и в том. что она воспитывала небывалую искренность и доверие в отношениях между учениками и учителями. Из частных бесед в некоторых интеллигентных семьях мы заключили, что гораздо более распространено положение, при котором дети очень рано узнают о существовании шизофренической раздвоенности, когда люди откровенно выражают свои мысли дома, а публично демонстрируют конформизм, скрывая их. "Члены любой семьи, достаточно образованной, чтобы много читать, разговаривают в семье совершенно иначе, чем вне дома, и дети не могут этого не чувствовать, — сказал молодой учитель математики Василий. — Может быть, никто из них и не требует специально, чтобы дети не говорили на ту или иную тему, но они сами достаточно наблюдательны, и учатся цинизму у своих родителей”