«Твой, всей душой твой. Мурик». Неизвестные письма Матильды Кшесинской рассказывают о ее жизни в эмиграции
Материал опубликован в № 2 печатного номера газеты «Культура» от 25 февраля 2021 года.
В редакцию «Культуры» попали уникальные документы — ранее не опубликованные письма прославленной балерины Императорского театра, подруги Николая II и жены великого князя Андрея Владимировича Романова Матильды Кшесинской. Эти письма — не только уникальные свидетельства жизни первых лет русской эмиграции во Франции, но и существенное дополнение к портрету этой одиозной фигуры в истории России. Мы подробно изучили письма Кшесинской и князя Андрея, попытались сопоставить их с «Воспоминаниями» балерины и погрузиться в перипетии их жизни на Лазурном берегу в 1920-е годы.
Матильда Кшесинская, по мнению многих современников, была интриганкой. А некоторые и вовсе считали ее парвеню и мистификаторшей, на связях с императорским домом построившей свою карьеру и личную жизнь. Кто-то как личное оскорбление до сих пор воспринимает ее связь — имевшую место или мнимую — с будущим императором Николаем II. Зависть ли тайная, злоба ль открытая, констатировать можно одно — интерес к Кшесинской не угасает, вспомним хотя бы расколовший общественное мнение фильм «Матильда». Личность так или иначе прославленной балерины неразрывно связана с историей начала XX века, с мрачными и мистическими ее страницами, которые мы все еще силимся прочесть сквозь сгущающийся туман времени. Поэтому любые новые подробности, позволяющие пролить свет на жизнь последних свидетелей дореволюционной России, спустя ровно сто лет после начала первой волны белой эмиграции, бесценны.
Символично, что в своих воспоминаниях Кшесинская называет самой большой потерей своей жизни «драгоценные» письма наследника, которые «служили бы доказательством тому, что то, о чем я пишу, о моей первой любви — о встрече с Ники — правда». Кшесинская оставила их на хранение «дорогому другу», жене артиллериста Инкина, покидая Петербург в 1917 году. Увы, надежды примы-балерины Императорского театра не сбылись. Постоянные обыски квартиры Инкиных вынудили их сжечь опасную переписку. По крайней мере, так пишет Кшесинская в своих воспоминаниях.
СПАСИТЕЛЬНАЯ ВИЛЛА И ЗАГАДКА ЗАТЕРЯННОГО ЧЕМОДАНЧИКА
С письмами связана вся жизнь Кшесинской. Неудивительно — такова была эпоха, средства коммуникации. И все же письма — красноречивые свидетели истории. И как хорошо, что иногда они пропадают на десятилетия в старых чемоданах, на забытых чердаках и однажды находят своего читателя.
Заветный чемодан с письмами Кшесинской и ее мужа, великого князя Андрея Владимировича Романова, внука Александра II, ждал своего часа почти сто лет. Письма датируются 1926–1931 годами. И все адресованы одному человеку — Софье Александровой-Голуб, впоследствии Баралли. Очевидно, именно ей и принадлежал архив. Несколько десятков писем балерины Императорского театра и великого князя, вырезки из журналов, водительские права (на имя Софьи Баралли), банковские расписки. Последние — свидетели тяжелой финансовой ситуации, в которой оказались еще совсем недавно богатейшие люди — великий князь и любимая придворная балерина, обласканная вниманием чуть ли не десятка великих князей.
Приобретение виллы в счастливый довоенный 1913 год стало судьбоносным и, как потом оказалось, спасительным. Во время гастролей в Монако еще в 1911 году Кшесинская присмотрела себе виллу на Кап-д’Ай, недалеко от Монте-Карло, и два года спустя уже обустраивала собственный особняк в самом роскошном уголке Лазурного берега. Виллу назвали «Алам», что было перевернутым «Мала», уменьшительным от Матильда. Война и революция на шесть лет отрезали ее от этого места. Спустя годы удачное приобретение стало спасительным приютом — роскошный особняк в Петербурге и знаменитая дача в Стрельне, подарки великого князя Сергея, безоглядно влюбленного в Кшесинскую всю жизнь и зверски убитого под Алапаевском вместе с другими членами императорской фамилии, — все было реквизировано большевиками.
Путь на Кап-д’Ай оказался долгим. Кшесинская оставалась в России до последнего, надеясь вернуть свои сбережения и драгоценности, хранившиеся в банке. Но тщетно. Из Петербурга она отправилась в Кисловодск, но, когда в феврале 1920 года стало окончательно понятно, что надеяться больше не на что, на британском военном фрегате — на нем же покинула Россию великая княгиня Мария Павловна — отправилась в Венецию, откуда перебралась в Монако.
Сразу по возвращении на виллу Кшесинскую навестил вездесущий Дягилев, постоянно находившийся в поиске средств для своих «Русских сезонов». «Мне было в то время 48 лет, но я была полна сил и могла бы с успехом танцевать, — пишет балерина в своих мемуарах. — Я была очень польщена его предложением, но отклонила его. С тех пор как Императорские театры перестали существовать, я не хотела больше выступать». Позже, правда, это не помешало Кшесинской блистать на сцене. Последний ее выход состоялся в «Ковент-Гарден» в 1936 году. Ей было 64 года...
В письмах Софье Александровой-Голуб балерина признается, что гости бывают на вилле «Алам» едва ли не каждый день. Тамара Карсавина, Федор Шаляпин, балетмейстер Михаил Фокин, итальянский маркиз Пассано, женатый на дочери Салтыкова-Щедрина, заезжавший «поиграть в картишки».
ХРОНИКА ФИНАНСОВОГО КРАХА
Любопытно, что о Софье Александровой-Голуб в подробных воспоминаниях Кшесинской нет ни слова. Так кто же она, эта загадочная для нас личность, сохранившая письма Кшесинской и князя Андрея к ней?
Мы видим по переписке и вырезкам из газет, что Софья Александрова-Голуб, «исполнительница русских песен и цыганских романсов», жена богатого мужа, тоже жила на своей вилле в Монако. Она, судя по всему, была близко знакома с Кшесинской и ее супругом, входила с ними в один круг.
В 1980-е годы вилла Софьи и все вещи «исполнительницы русских и цыганских романсов», выставили на продажу. Чемоданчик с документами оказался у некой женщины, помогавшей с продажей вещей из виллы. По словам ее сына, который пожелал остаться неназванным и у которого в данный момент находятся письма Кшесинской, она решила сохранить переписку по неизвестной для него причине. Все письма адресованы Софье Александровой-Голуб, «милой Сонечке», и написаны лично Кшесинской и князем Андреем. Они пронизаны щемящей нежностью и благодарностью к Сонечке и ее «драгоценному супругу».
При всем этом письма можно назвать своеобразной хроникой финансового краха двух не приспособленных к тяготам людей. И судя по интенсивности и драматическому накалу переписки, Софья и ее муж были спасительной соломинкой для их стремительно тонущего судна под названием «Беззаботная жизнь на Лазурном берегу».
Тревогой о финансовом состоянии и долгах наполнена вся обнаруженная переписка. Неудивительно, ведь Кшесинская, по ее собственному признанию, приехала в Монако «без гроша» и была вынуждена сразу же заложить виллу — «чтобы расплатиться с прислугой и старым садовником Ботэн, которые шесть лет терпеливо ждали моего возвращения и берегли дом и сад». «Надо было также приодеться, так как, кроме двух старых платьев, ничего больше у меня не было, не говоря уж о моем сыне, который буквально нигде показаться не мог», — пишет балерина в своих «Воспоминаниях».
Финансовые мытарства титулованной четы (в эмиграции пара смогла получить благословение на брак от великого князя Кирилла Владимировича, брата князя Андрея, и Кшесинская официально приобрела высокие регалии) вскрывают пикантные подробности. В том числе намеки на интриги и тайные увлечения. Так, письма проливают некоторый свет на обстоятельства, скрытые Кшесинской в мемуарах. А именно — ее увлечение казино. Хотя она и признавалась в воспоминаниях, что «всю жизнь любила играть», но речь не шла о миллионах и проигрыше состояний. «Как все игроки, я проиграла, но это были сравнительные пустяки».
Кстати, вилла «Алам» сейчас выставлена на продажу. В описании, предоставленном агентством недвижимости, упоминается, что балерина вынуждена была продать ее, проигравшись в казино Монте-Карло. Кшесинская лично опровергала это популярное при ее жизни мнение. Впрочем, письмо князя из найденного архива, в котором он, тщательно прописывая все свои регалии, милостиво просит предоставить ему ссуду еще в миллион франков, возможно, говорит об обратном.
Казино часто упоминается в письмах середины 1920-х годов. Например, балерина обстоятельно излагает проблему проигрыша грузинской княжной Тамарой Эристави крупной суммы и обсуждает вопрос немедленной пересылки ей 2275 франков для покрытия проигрыша. «После моего отъезда она стала проигрывать так, что даже не может больше играть, — сокрушается балерина в одном из писем. — Она и при мне последний раз проиграла, и проиграла, вероятно, все, что наиграла, когда я была в Париже». Речь о той самой Тамаре Эристави, которая получила в наследство драгоценное ожерелье из бриллиантов и изумрудов, принадлежавшее в свое время ее предкам — царям Имеретии. Эти драгоценности Тамара сумела удачно вложить в Париже и жила относительно безбедно.
«Не знаю, как благодарить тебя за отношение ко мне и за твою заботу, сердечно благодарная и твоему мужу, — пишет Кшесинская 8 июня 1926 года. — Верь, Сонечка, и хочу, чтобы знал твой муж, не страх сказать А.В., что я проиграла, он никогда не делает мне упреков и всегда знает, когда я деньги беру на игру и проигрываю, но теперь, когда он лечится, мне не хотелось ему делать неприятности. Он мне ничего не запрещает, но в душе ему будет неприятно, теперь, когда наши дела не блестящие. Ты понимаешь меня, дорогая». «Дорогая моя, любимая, верь мне, я уже старая, за всю жизнь женщины-друга, такого как ты, у меня не было». И приписка в конце, как оправдание нервности письма: «Мой stylo сегодня шалит и потому пишу так скверно и неровно».
Внимательное прочтение писем наводит на мысль о том, что именно проигрыши Кшесинской стали причиной охлаждения Сонечки и ее мужа к балерине. Мы видим только письма, отправленные самой Кшесинской. Но почти в каждом она жалуется, что Сонечка ей не отвечает или что в последний момент ее не оказывается там, куда собирается приехать Кшесинская. При этом и она, и князь Андрей постоянно выражают в письмах признательность, почтение и даже любовь к этой неизвестной чете — кем был супруг Сонечки, которому в каждом письме передается наинежнейший привет, неизвестно. Лишь пару раз называется его имя — «Вася». Но извинения за пропущенную выплату процентов и часто поднимаемый вопрос нехватки денег и жалобы на трудную жизнь наводят на мысль о том, что семьи связывали неприятные денежные обязательства, а попросту долги. Отсюда — подобострастие с одной стороны и явная холодность с другой.
«ЖИЗНЬ ТАМ БУДЕТ ПРИЯТНОЙ, НО ВЕСЕЛЬЯ НЕ БУДЕТ»
Особенно тревожным выдался 1926 год. В феврале 1927 года истекал срок закладной на виллу «Алам». И все надежды четы были связаны с неким Ферраном, который, по словам балерины, взял на себя заботы о продаже виллы. Как это свойственно творческим людям, беспокоиться о своем положении они начали, судя по всему, с приближением срока расплаты. Однако, как следует из письма от 13 июня 1926 года, Ферран успокоил их своими обещаниями помочь в критический момент, коль скоро такой наступит. «И вещицу продавать не надо — оставлю про черный день», — по-детски радуется Кшесинская, добавляя, что, возможно, и в «сказочно прекрасный Виши» получится выбраться. «Видишь, Сонечка, никогда не надо терять надежды», — заключает она.
Верить и надеяться ей было свойственно. Оттого так любила она праздники и даже в кровавые годы революции и скитаний умела устраивать дружеские посиделки. В своих воспоминаниях Кшесинская описала немало таких моментов — когда коньяк находился даже в момент бегства на телегах от очередного налета красных на Кисловодск. Бесхитростность описаний подобных эпизодов, бесспорно, подкупает. Хотя многие могли бы упрекнуть ее в поверхностности, ведь с таким же простодушием балерина описывает изобилие роскошных подарков, которые некуда было ставить в Петербурге, или то, как просила поменять подарок от директора Гранд-Опера на более дорогой. И все же, упав с высот и оказавшись хоть и при титуле, но перед проблемой банального выживания, она не утратила чувства жизни, нигде в своих воспоминаниях не сокрушалась об утраченном, хотя утрачено было все, кроме монакской виллы, оказавшейся, правда, в залоге из-за огромных долгов.
Ферран предлагал Кшесинской даже переехать в его только что приобретенный замок в окрестностях Гренобля. «Конечно, жизнь там будет очень приятной, но веселья не будет. Зато можно будет меньше проживать», — выдает Кшесинская. Впрочем, переезжать в скучный Гренобль не понадобилось — вскоре Ферран магическим образом исчезает из списка благотворителей, превращаясь в нежелательную фигуру, обозначаемую в письмах как Ф., с которой Кшесинская избегает встречаться в казино. А вот покинуть Монако им с князем в итоге все-таки пришлось. Вилла была продана в 1929 году, и чета переехала в Париж, в 16-й округ, где Кшесинская сняла виллу «Молитор» с садом и основала балетную студию. Остается загадкой, почему из благодетеля, спасающего высокую петербургскую чету от бедствий, Ферран превращается в демона и клеветника. В письме Сонечке Кшесинская пишет, что Ф. распускает некие слухи о ней и великом князе и что дело это касается получения некой суммы денег, на которую семья рассчитывала.
Разошлись дороги Кшесинской и еще с одним благодетелем — Иваном Махониным, русским изобретателем, эмигрировавшим во Францию в 1921 году и, судя по всему, имевшим средства к существованию. В 1929 году Кшесинская называет Махонина в одном из писем «хамом», обвиняя в шашнях с некой юной француженкой во время болезни его жены.
Несмотря на тревоги, умение жить в радость — пожалуй, главное, что постоянно сквозит из будничных переживаний Кшесинской. «Несмотря на летнее время, у нас каждый день гости. То к завтраку, то к обеду, то днем. И потому ничего не успеваю сделать. А утро все занято. Танцую, купаюсь, работаю в саду», — признается балерина своей заветной доверенной Сонечке. Тревоги соседствуют с ощущением праздника жизни, разговоры о необходимости экономить — с устройством благотворительного вечера в Монте-Карло осенью 1928 года.
Из писем мы узнаем, что у балерины была собачка Сноб, которую она часто брала с собой на воды, в Виши. «Он ведет себя отлично, и когда мы завтракаем или отдыхаем, остается с chauffeur’ом». Кшесинская любила животных, в Петербурге у нее были даже корова и коза, а также преданный голубь, о котором она пишет с большой нежностью.
В октябре 1926 года вилла была сдана внаем: «Виллу сдали, контракт подписан, и теперь полна забот, как устроиться подешевле, чтобы хватило на более продолжительное время». В это время, и об этом Кшесинская пишет также в своих воспоминаниях, умирали многие великие князья, тоже оказавшиеся за границей после революции. Многие жили на Лазурном берегу. Она делится с Софьей своими надеждами и разочарованиями. «Хотела на три месяца переехать в Cannes, на villa покойной В.К. (великая княгиня. — «Культура») Анастасии Михайловны, это было бы бесплатно. Но получила ответ, что villa продана». Великая княжна была сестрой великого князя Сергея Михайловича, расстрелянного большевиками. В своих воспоминаниях Кшесинская сокрушается, что великий князь Сергей, который был страстно влюблен в нее и даже воспитывал ее сына от князя Андрея, отказался вовремя уехать за границу. Русские эмигранты, в том числе члены царской фамилии, соседи Кшесинской по Лазурному берегу, долго питали тщетные надежды на то, что царская семья выжила. В воспоминаниях Кшесинская пишет о том, что много говорила об этом с великой княгиней Анастасией Михайловной, с которой они часто виделись. Та приглашала Матильду и ее сына Вову к себе на виллу «Фантазия» в Эз, близ Ниццы. Именно туда Кшесинская и намеревалась переехать после смерти великой княгини.
Впрочем, мытарства с виллой продолжались и в 1928 году. Она плохо сдавалась внаем, и вопрос с деньгами стоял постоянно. Параллельно Кшесинская обустраивала парижскую виллу и студию, где спешила открыть школу танцев — все надежды о заработке были связаны с ней и впоследствии оправдались. Школа имела огромный успех.
Работать приходилось на износ. «Я так устаю, что в день отдыха лежу и даже завтракаю в кровати. Нужда заставляет работать свыше своих сил» (1929).
«ОСТАНОВИТСЯ У ТОЛСТЫХ, В HOTEL’Е ОЧЕНЬ ДОРОГО»
Личность Софьи Сергеевны Александровой-Голуб канула в Лету. Узнать что-либо о ней в двух московских музеях нам не удалось — возможно, архивы скажут больше. Сонечка предстает в письмах Кшесинской персонажем, постоянно обремененным какими-то проблемами. То со здоровьем что-то серьезное, либо Кшесинская с ее манерой преувеличенного внимания придает этому слишком большое значение. Но в письмах к Сонечке она постоянно выражает ей сочувствие и озабоченность ее положением.
«Я была ужасно огорчена. Неужели и в Париже вы не могли избежать неприятностей. Бедная моя Соничка», — из письма балерины от 24 мая 1927 года (орфография оригинала). На протяжении нескольких писем идут причитания по поводу утерянной броши Сонечки, которая, видимо, так и не нашлась. Из этого же письма мы узнаем, что брак сестры Сонечки распался, а муж уволился из «Спортинга», чрезвычайно модного светского клуба в Монако.
Очевидно, что наличие некоего займа у таинственного мужа Сонечки вынуждало Кшесинскую постоянно отчитываться о финансовом положении, которое, судя по письмам, было бедственным. Вот, пишет Кшесинская, сетуя, что не может всего рассказать, так как «сложно» и «опасно» в письме все излагать, сын Вова поехал в Париж всего на два дня, «вероятно, бедняжке жалко будет так мало пробыть в Париже, но денег с собой очень мало, остановится у Толстых, в Hotel’е очень дорого».
Судя по очень ласковому обращению в письмах, Сонечка была человеком весьма близким не только самой Кшесинской, но и князю Андрею. Так, в одном из писем Кшесинская пишет полушутя: «Мужу передай от нас всех сердечный привет. В.К. (великий князь. — «Культура») боится, что ты если долго его не увидишь, то разлюбишь, не мужа, а его, Андрея Владимировича. ...Обнимаю тебя, моя любимая Сонечка. Твой, всей душой твой. Мурик».
Не то слухи, распускаемые Ферраном, не то проволочки с выплатой долга сыграли свою роль, но отношения подруг портятся. В сентябре 1928 года Кшесинская укоряет (впервые!) Сонечку, что «совсем ее забыла». Как всегда у Кшесинской, она сначала жалуется на жизнь, чтобы смягчить эффект от тех приятных моментов, в которых, по большому счету, проходит ее жизнь. Да, виллу все же придется продать или сдать внаем, но пока никто не нашелся. Зато от приглашений нет отбоя. И снова искусный реверанс: «Так грустно было видеть вашу виллу необитаемой. Как бывало мило у вас зимой, эту зиму я буду лишена этого удовольствия». И снова жалобы: «На следующей неделе опять надо ехать в Париж, опять искать деньги. — Я так похудела в Royat (курорт. — «Культура»), было 53, теперь меньше 48 к, такой я давно не была, много работаю».
Впрочем, из письма великого князя, который тоже писал Сонечке, мы видим, что их с Кшесинской приглашали в Монте-Карло в декабре 1931 года, но они не поехали. «Как было бы приятно погостить у вас, встретить праздники и передохнуть», — пишет Андрей Владимирович и объясняет, что бросить студию даже на несколько дней «во время всеобщего кризиса очень опасно, «и так все жмутся, платят с трудом». «Вообще с этим кризисом мы не знаем, как дальше быть, Маля работает из последних сил, а доходы... не увеличиваются и даже уменьшаются. Все это очень грустно». Он уточняет, что Маля сама хотела бы написать, но так устает, что на письма нет сил.
Надо сказать, что письма обоих супругов всегда наполнены большой, даже где-то преувеличенной сердечностью. Даже ради этого стиля письма читать очень интересно — старая орфография (и порой едва различимый почерк, особенно князя, у которого все буквы соединены в одну сплошную «арабскую вязь») в сочетании с многочисленными выражениями нежности и расположения, так редко нынче встречающимися, — чтение для истинных эстетов. Хотя, к сожалению, в них и не содержится никаких высказываний относительно чего-то отвлеченного — почти полностью они посвящены финансовым проблемам семьи.
«ЧЕРЕЗ ЧТО ПРИХОДИТСЯ ПРОХОДИТЬ И К ЧЕМУ ПРИБЕГАТЬ...»
Судя по всему, те были весьма существенны, несмотря на огромные усилия Кшесинской, — видимо, кризис начала 1930-х уже давал о себе знать. Так, письмо великого князя Андрея от 30 августа 1930 года просто душераздирающее. В нем он подробно описывает бедственное положение семьи. А ведь подумать, сколько родственников королевских кровей, в том числе действующих монархов, было у него в Европе! Но никто не предложил никакой сколько-нибудь значимой помощи. «Милая Соня, мы оба отошли от телефона со слезами на глазах, так мы были бесконечно тронуты вашим добрым вниманием и сердечным желанием нам помочь... В особенности тем, что, несмотря на то, что мы Вам столько уже должны, — Вы все же хотели дать нам возможность приехать в Виши вздохнуть и провести с вами время. Милая Соня, но если бы Вы и даже дали нам эту возможность, то мы боялись бы ей воспользоваться. До того мы оба износились, что нам стыдно даже показываться на людях, и где нам в таком виде появляться в Виши.
Кроме того, милая Соня, мы сейчас совершенно без гроша и о если бы Вы знали, к чему приходится прибегать и через что проходить, чтобы протянуть время до того дня, когда мы будем спасены.
Вот послезавтра будет день рождения Мали, и на все про все у нас лишь 100 франков в кармане. А что будет во вторник и среду, мы положительно не знаем».
Очевидно, трудности были связаны с закрытием студии. Князь признается: «Маля почти каждый день приносила домой почти весь свой заработок, на что мы и жили, но теперь прямо ужас.
С раннего утра, как только проснемся, мы оба ломаем себе голову, где и как достать денег, чтобы просуществовать лишний день, и при этом условии жить сделалось совершенно не по силам больше.
Если я вам пишу все так прямо и откровенно, то потому что в эти ужасные времена Вы проявили к нам сердце и дружбу, позвонив к нам по телефону... и мы оба были глубоко тронуты Вашим вниманием и хотели поскорее это Вам еще раз выразить от всего нашего измученного сердца».
Сложно упрекнуть князя в неискренности — видимо, Сонечка действительно вызывала у четы такие трепетные чувства. И тот факт, что она сохранила письма, — скорее, доказательство ее доброго отношения к князю и его супруге. Но почему же Кшесинская не упоминает ее в своей книге воспоминаний?