ЛЕОНИД БОБРОВ И ТАЙНЫ ОЙРАТСКОГО ОРУЖИЯ

На минувшей неделе «Степные вести» взяли интервью у доктора исторических наук Леонида Боброва, доцента кафедры археологии и этнографии Новосибирского государственного университета (НГУ), ведущего научного сотрудника лаборатории гуманитарных исследований НГУ. Инфоповодом, толчком послужила небольшая круглая дата в биографии известного ученого – вот уже двадцать лет Бобров находится в «поле» Великой степи, занимается ойратской военной историей. Интервью провел Бата Манджиев, также участие в беседе приняли Зоя Наранова и Майя Ланцынова.

Степные вести: Леонид Александрович, вы, конечно, знаете, что в Калмыкии многие читают ваши статьи о вооружении и войсковом искусстве наших сородичей – джунгар, о военном искусстве волжских калмыков, их участии в русско-польских и русско-турецких войнах. Как вы пришли к этой тематике?

Леонид Бобров: Вы знаете, я с детства, сколько себя помню, всегда интересовался оружием, доспехами, военной историей. Мой дед, к сожалению, ныне покойный, Иван Анюшин был советским военным конструктором на военном предприятии. В свободное от работы время он взахлеб читал исторические романы и научные монографии. Очень любил историю. И он, конечно, сыграл большую роль в том, чтобы историей заинтересовался и его внук. А мой отец, Александр Бобров, рисовал и любит рисовать до сегодняшнего дня. Он научил меня художественному рисунку. Видимо, они заложили основу интереса к военной истории вообще, истории оружия, доспехов. В начальных классах школы наибольшее мое внимание, конечно, привлекали доспехи европейских рыцарей (заметим, бабушка Леонида Боброва по отцовской линии, Прасковья Гурская, происходила из известного польского шляхетского рода Гурских; после Польского восстания 1863–1864 гг. ее предки были сосланы в Сибирь и поселены в Томской губернии – Ред.), а также униформа солдат и офицеров армий Наполеоновской эпохи. Когда мы с родителями приехали в Ленинград, и они повели меня в Эрмитаж, я пробежал все залы насквозь, пока не добрался до «Рыцарского зала». Здесь я остался дней на пять (смеется). Они утром меня приводили в этот зал. Потом шли смотреть экспозиции Эрмитажа, а вечером забирали. Весь день я проводил у рыцарских доспехов, зарисовывая особенности конструкции и оформления шлемов, лат, щитов, латных перчаток и др. Так бы, наверное, я бы и занимался средневековым европейским доспехом, если бы в девятом классе мне не попала бы в руки детская энциклопедия с иллюстрациями нашего блестящего отечественного оружиеведа, тоже, к сожалению, покойного, Михаила Викторовича Горелика. Еще большее впечатление на меня произвела его статья, посвященная вооружению русских и золотоордынских воинов в Куликовской битве, в первом номере журнала «Цейхгауз». Примерно в то же самое время я почти случайно познакомился с работой Льва Гумилева “Древние Тюрки”. У нас обычно принято Льва Николаевича ругать за какие-то неточности и так далее…

Степные вести: Очень даже принято.

Леонид Бобров: Но на самом деле для вхождения в тему, его работы по истории древних тюрков и хуннов просто идеальны. Прекрасный литературный слог, цветистые яркие метафоры, масштабные панорамы исторических событий. Что еще нужно для школьника, чтобы заинтересоваться историей номадов? И на последних областных исторических конференциях,  в десятом-одиннадцатом классах, я уже выступал с темой по военному делу кочевников. Как раз последняя конференция была удачной в плане выступления, и меня как победителя познакомили с нашим выдающимся новосибирским ученым, археологом и оружиеведом Юлием Сергеевичем Худяковым, который стал потом моим научным руководителем. Так что, получается, что я с ним познакомился еще до того, как стал студентом. Ну, а когда я поступил в НГУ, который считается одним из лучших наших новосибирских вузов, у меня уже не было сомнений в том, что буду заниматься военным искусством номадов. Потому что, посмотрев работы Горелика, труды Гумилева, сложно не полюбить историю Великой степи.

Однако к изучению ойратского военно-культурного наследия я пришел далеко не сразу. На первом курсе университета я начал заниматься древними тюрками VI-VIII веков, это начало “рыцарской эпохи” в военном искусстве Великой степи, а также енисейскими кыргызами VI-XII вв. Мои первые студенческие работы и реконструкции по данной тематике, кажется, до сих пор можно посмотреть на сайте «Сибирская Заимка». Тогда между делом Юлий Сергеевич сказал мне: «Леонид, если ты хочешь заниматься военным делом только как студент в рамках НГУ, то занимайся древними тюрками, но если ты хочешь дальше как-то развивать тему военной истории кочевников, то лучше взять позднее Средневековье, потому что им толком никто не занимался. По тюркам есть работы, есть археологи, которые занимаются и копают тюркские памятники, а вот поздними кочевниками XV-XVIII веков мало кто занимается, и там поле не паханное». Самое интересное, он сказал между делом, но мне эта мысль очень запала.

Когда начал поднимать материалы, оказалось, что на самом деле тема интереснейшая. В советский период часто говорили, что, якобы, после XIV века, с распадом Чингизидских империй, военное искусство кочевников деградировало. Однако знакомство с вещественными, письменными и изобразительными источниками показало, что это далеко не так!

Военные успехи тех же крымских татар, калмыков, джунгар демонстрируют, насколько эффективно военное искусство номадов могло встраиваться в новые реалии эпохи «Пороховой революции». Это крайне сложный, интересный и неоднозначный процесс. Впитывая в себя новые оружейные инновации, номады, в то же время, продолжали оказывать определенное влияние на эволюцию вооружения и тактики своих оседлых соседей. Раскрывая тайны этого сложного и многогранного процесса, исследователь получает от своей работы искреннее удовольствие. Неудивительно, что данная тематика быстро стала для меня «родной». С моей первой статьи по доспеху позднесредневековых кочевников Центральной Азии и Южной Сибири прошло 20 лет. Но я продолжаю заниматься изучением профильных вопросов вплоть до сегодняшнего дня. Работы, как говорится, непочатый край.

Но заниматься военным делом позднесредневековых кочевников в целом и не заниматься ойратами невозможно, потому что ойратские завоевания XVII — первой половины XVIII веков – это, если угодно, стержень, вокруг которого крутится политическая и военная история Великой степи. Какой народ Внутренней Евразии мы не возьмем, от ногаев, народов Северного Кавказа, русских до казахов, кыргызов, уйгуров и маньчжуров, все они так или иначе контактировали с ойратами. Невозможно изучать оружие и доспехи народов Великой степи позднего Средневековья и раннего Нового времени, не занимаясь ойратским вооружением.

Помимо всего прочего, ойратское военное искусство, ойратский комплекс вооружения – настолько яркие и интересные, что не могут не подкупить своей сложностью и многогранностью. Поэтому в моих диссертациях, и в кандидатской, и в докторской, ядром вещественных источников было именно ойратские материалы. Проблема была в том, что после гибели Джунгарии огромное количество ойратского вооружения оказалось «рассыпано» по музейным и частным собраниям множества стран. Сейчас мы имеем ойратские вещи в Оружейной палате Московского Кремля, в Государственном Эрмитаже, в ГИМе, во всех сибирских музеях, от Тобольска до Красноярска и Абакана и дальше на восток. Весь Казахстан усыпан ими: в Центральном Государственном музее Республики Казахстан в Алматы, в Национальном музее в Астане есть ойратские предметы вооружения. Очень ценные экспонаты хранятся в Музее императорского Дворца Гугун в Пекине, собраниях СУАР КНР, а также других китайских музеях.

В свое время, после экспедиции Янгхазбенда в Тибет, англичане вывезли из тибетских монастырей самые ценные, самые красивые предметы вооружения, которые подносились ламам и монастырям ойратскими и монгольскими аристократами. Сейчас многие эти предметы хранятся в Лондоне, Нью-Йорке, в Музее искусств “Метрополитен”, и с ними мы тоже поработали.

Ойратское военно-культурное наследие впечатляет. Оно не может не подкупать, с одной стороны, своей оригинальностью, а с другой – высокой боевой эффективностью. Поэтому для меня ойратская тема – это тема, которой я занимался, занимаюсь и, надеюсь, буду заниматься в дальнейшем. Свою научную миссию, помимо прочего, я вижу в том, чтобы собрать, систематизировать, классифицировать, датировать, атрибутировать и ввести в научный оборот предметы ойратского вооружения из музейных и частных собраний планеты. Уверен, что это позволит как исследователям, так и любителям военной истории лучше понять вклад поздних кочевников в целом (и ойратов, в частности) в развитие военного искусства народов Евразии на границе позднего Средневековья и Нового времени. Уверен, что работы по данной теме могут вызвать большой интерес к ойратскому военно-культурному наследию как у российских, так и у зарубежных читателей.

Степные вести: На ваш взгляд, какое значение в военном смысле имел приход ойратских племен в междуpeчье Урала, Волги и Дона в начале XVII века? И какое значение он имел для насельников этой территории, Российского государства?

Леонид Бобров: Это очень интересный вопрос, я много лет уже им занимаюсь. Вклад калмыков в развитие военного искусства народов Восточной Европы и Северного Кавказа явно недооценен. Хотя в реальности он был весьма существенным. Военное искусство тюркских и монгольских кочевников позднего Средневековья развивалось из единого корня – военного наследия номадов эпохи Монгольской империи XIII в. Но дело в том, что специфика экономических, политических и геополитических условий, особенности региональных ресурсных и производственных баз привели к тому, что после XV века развитие военного дела на востоке и на западе Степи пошло по принципиально разным направлениям.

Крымские татары и ногаи, в силу различных причин, постепенно избавлялись от панцирной конницы золотоордынского образца, массового использования длиннодревкового оружия и связанного с ним конного копейного боя. Ставка была сделана, преимущественно, на бездоспешных легких лучников, оснащенных саблями и ударно-дробящим оружием (булавами, кистенями, «маслаками» и др.).

Такая легкая мобильная конница оказалась достаточно эффективна против хорошо оснащенной панцирной кавалерии Литвы, Польши и Московского государства. Татары и ногаи легко уходили из-под удара европейских всадников, засыпая их стрелами. Когда ряды противника рассыпались в ходе преследования, лучного обстрела или хорошо продуманных татарских маневров, крымцы врывались в их ряды с саблями в руках. Другой важной инновацией военного дела Крымского ханства стало распространение в его войсках огнестрельного оружия, которое татары получали преимущественно от своего сюзерена – Османской Турции. Сочетание масс легкой лучной и сабельной конницы с небольшими подразделениями ружейных стрелков, а иногда и с тележным вагенбургом стали «визитной карточкой» западно-тюркского (крымско-татарского) военного искусства конца XV-XVI вв.

У кочевников восточной части Великой степи — монголов, ойратов, того же исторического периода мы можем наблюдать прямо противоположный тренд. Т.е. акцент на возрастание роли панцирной или, как говорили русские в XVII веке, «куяшной» (от слова «куяк» — пластинчатый панцирь) конницы. Важнейшим оружейно-тактическим «изобретением» ойратских и монгольских полководцев также стала массовая легкая копейная конница.

Дело в том, что, начиная с сяньбийских держав и древнетюркских каганатов, ударное копье, кавалерийская пика, обычно было в Центральной Азии оружием панцирного всадника, а легкие лучники использовали их эпизодически, т.е. достаточно редко. Но ойраты и монголы в XVI-XVII веках стали массово довооружать легких лучников этими длинными кавалерийскими пиками.

Когда лучник ведет стрельбу, он держит пику за спиной на специальном погонном ремне. Потом, когда он настигает врага, то убирает лук в налуч, вытягивает из-за спины пику, атакует и добивает ей противника. Идея как будто бы на поверхности. Очень простая. Я бы сказал, гениальная в своей простоте. Но, тем не менее, реализовываться она стала лишь ойратами и монголами в XVI-XVII веках. Для более ранних исторических периодов массовая легкая копейная конница для Центральной Азии совершенно не характерна. Зато по мере ойратских завоеваний она «завоевывает умы» практически всех военачальников Великой степи и сопредельных территорий.

То, как идея легкой копейной конницы проникает вместе с ойратами с востока на запад, мы хорошо видим по материалам письменных источников и археологическим данным. Сначала ее перенимают казахи Восточного Дашт-и Кипчак, народы Восточного Туркестана и Южной Сибири, сибирские казаки, тянь-шаньские киргизы, затем ногаи, башкиры, яицкие и донские казаки и, наконец, крымские татары.

Есть интересный документ, в котором рассказывается, как в 1660-х годах, после серьезных боев с калмыками крымский хан проводит целую реформу по оснащению своих войск длиннодревковым оружием, то есть пиками по калмыцкому образцу. Получается, что ойраты приносят в Восточную Европу новую разновидность конницы – конницу легких копейщиков. Ничего подобного у номадов Восточной Европе не было со времен поздней Древности и раннего Средневековья.

Причем эта идея заимствовалась не только восточноевропейскими кочевниками, но и русскими казаками. Если мы посмотрим на описания сражений русских казаков XVI века, то увидим типичную тактику ружейных стрелков, где-то, может быть, пеший бой с применением копий. Но знаменитой казачьей лавы, т.е. развернутого построения в виде  конной цепи всадников с пиками, которая прославит донцов в войнах XVIII – начала XX вв., в военной практике русского казачества в XVI века мы не наблюдаем. Эта тактика развернутого кавалерийского строя, копейной лавы появилась в военном искусстве донских казаков только после появления калмыков в Восточной Европе. Причем такая копьеносная конница появляется у казаков через 5-10 лет после первых совместных действий с калмыками на степном театре боевых действий.

Еще один интересный момент. Идея легкой копейной конницы, помимо других народов, была усвоена липками – польско-литовскими татарами Речи Посполитой. Имеются росписи вооружения липков в XVI веке, там одна и та же стандартная фраза: “Сайдак и шабля”, т.е. саадак – лук со стрелами и сабля. А вот в XVII веке, через пять-восемь лет после столкновения липков с калмыками, у них на вооружении массово появляются пики.

Для нас самое интересное здесь, что из липков уже в начале XVIII века поляки сформировали первые уланские полки, которые дали толчок развитию уланских подразделений по всей Центральной, а затем и Западной Европе. Таким образом, история европейских улан опосредованно связана, как это ни парадоксально, с влиянием Центральной Азии, с приходом калмыков. Если бы калмыки в степях нижней Волги не появились, не факт, что вообще бы уланская кавалерия появилась в Европе в том виде, в котором мы ее знаем. Т.е. вклад калмыков в развитие военного искусства народов Европы был весьма заметным.

Однако ойраты повлияли на эволюцию вооружения народов региона и косвенным образом. Необходимость борьбы с очень хорошо подготовленной и оснащенной калмыцкой конницей понуждала местные народы развивать собственный комплекс вооружения. Наиболее ярко мы видим это на примере крымских татар. Это не только копья, но и, например, возвращение в военный обиход защитного вооружения. Татары и ногайцы начинают массово скупать на Северном Кавказе, в Кабарде и в целом у черкесов мисюрки, кольчуги, кольчатые панцири, которые были необходимы в боях с калмыцкой конницей.

Бурный рост количества ручного огнестрельного оружия, тех же ружей и боеприпасов, у крымских татар тоже был связан с калмыцкой угрозой. Сохранились сведения о том, что крымский хан требовал собрать всех оседлых жителей Крыма, у которых есть огнестрельное оружие, и гнать их к Перекопу, потому что калмыцкая угроза подступает уже непосредственно к ханской метрополии. Данный процесс привел к резкому росту значения огнестрельного оружия в войсках Крыма. А позднее на полуострове было развернуто и собственное массовое производство ружей и боеприпасов. Т.е. калмыки сыграли, с одной стороны, важную роль в развитии военного дела народов Восточной Европы – способствовали распространению в регионе легкой копейной конницы, а с другой стороны, стимулировали развитие других оружейных производств у местных народов.

Степные вести: В одной из статей вы пишете об активных действиях донских казаков и калмыков на юге России, в частности, в таких совместных действиях участвовал Степан Разин. Сейчас, в ходе интервью, мы уже понимаем: что-то было перенято казаками, и калмыки что-то у казаков перенимали. Но, как вы считаете, было ли вообще какое-нибудь сходство изначально?

Леонид Бобров: Знаете, как раз это очень важная особенность Российского государства, что армия всегда была многонациональной. Обмен опытом сыграл большую роль в повышении военной эффективности как казачества, так и калмыков. Даже по описаниям сражений видно, как происходил взаимный обмен, когда казаки учили калмыков использовать огнестрельное оружие в пеших порядках, применять обозы, таборы, защиту из лошадей и т.д., а с другой стороны, сами осваивали конный копейный бой калмыцкого образца. Исключительно храбрые в боях с казаками, польской и российской кавалерией, крымские татары, в то же время, опасались именно калмыцкой конницы. Не уступая крымцам в скорости, мобильности и дистанционном лучном бою, калмыки, в то же время, имели некоторое преимущество за счет оружия ближнего боя (массового применения пик) и защитного вооружения. Сохранились интересные письма казачьих командиров и российского командования с просьбами прислать на фронт боевых действий против османов и крымцев (под Чигирин, например) – калмыков, “потому что татары их бой знают, биться не станут, уйдут”.

Уже сам факт появления калмыков на театре военных действий создавал определенное психологическое давление на противника. Вся вторая половина XVII века и весь XVIII век – это как раз такой перманентный военно-культурный «диалог» российского казачества и калмыков: совместные военные походы, взаимные набеги и, вновь, военное сотрудничество. Неудивительно, что данный процесс привел к сближению и взаимообогащению военных систем народов.

Степные вести: Многие писали о джунгарах, но у каждого автора красной нитью проходит мысль о том, что именно они отвлекли на себя практически все силы империи Цин. Где-то даже писали, что только эти два народа оспаривали гегемонию в Центральной Азии. Вопрос такой: именно тогда сформировалась современная конфигурация государств и народов Центральной Азии? Можно ли так подходить к этим событиям?

Леонид Бобров: В историографии есть две противоположные точки зрения на Джунгарию. Одна из них говорит о том, что Джунгария была агрессивным государством, создавала всем проблемы, нападала на казахов и так далее. Такой центральноазиатский хищник.

И есть другая точка зрения, прямо противоположная, что Джунгария – это жертва цинской агрессии, она была щитом, который защищал тот же Казахстан от цинской экспансии.

Я сторонник третьей точки зрения. На мой взгляд, Джунгария, Российское государство и Цинская империя сформировали геополитический треугольник в Центральной Азии. Т.е. Джунгария – это не объект политики Цинской империи или России, а субъект центральноазиатской геополитики. Да, Джунгария была слабее, чем Россия и Цинская империя, но несоизмеримо сильнее всех своих кочевых соседей. Недаром ее называют Последней кочевой империей.

Вот здесь очень важный момент. Дело в том, что резкий рост политического влияния России, маньчжуров и джунгар в регионе начинается примерно в одно и то же время. 1635 год – образование Джунгарии. Примерно в то же самое время русские выходят к Тихому океану и начинают потом продвижение в 1640-х годах в Приамурье. И в то же самое время, в 1644 году, маньчжурские войска входят в Пекин, т.е. начинается основной этап маньчжурского завоевания Китая.

Если мы посмотрим на эти три империи, то они шли параллельным курсом какое-то время. Маньчжуры подчиняли Южную Монголию и воевали в Китае, русские осваивали Сибирь, джунгары обретали свою новую родину в нынешнем юго-восточном Казахстане, т.е. осваивали бассейн реки Или и остальное Семиречье. Это было время раздела Центральной Азии и Дальнего Востока.

А вот во второй половине XVII века начинается борьба за передел Центральной Азии, когда Джунгария, Цинская империя и Россия начинают вести уже открытые военные действия непосредственно между собой. Это конфликт России и Джунгарии в Южной Сибири из-за местных сибирских народов, контролировать которых желали обе державы. Пиком этого первого русско-джунгарского противостояния стали события  1667 г., когда войска хунтайджи Сенге (джунгары и енисейские кыргызы) штурмовали Красноярск и сожгли Ачинский острог.

С другой стороны – это войны России и Цинской империи под Албазином в середине – второй половине 80-х гг. XVII в., когда решалась судьба Приамурья.

Ну и, конечно, Первая Джунгаро-Цинская война за Монголию — последний не поделенный региональными державами геополитический «приз» в Центральной Азии. В борьбе за Халху победу одержала Цинская империя, однако ее дальнейшее продвижение на запад было остановлено Джунгарией.

Отдельный большой и интересный вопрос. А могла ли Джунгария сохраниться, как политическое образование по результатам войн с династией Цин? Об этом как-то не говорят, но Джунгария отстояла свою независимость в борьбе с Цинской империей. В 1740 году последняя, утвердив мирный договор, официально признала, что джунгары – не ее подданные, а независимое  государство. Стороны провели официальную границу между двумя державами по Монгольскому Алтаю.

Все, казалось бы! Живи и радуйся, как говорится. И у Джунгарии были все шансы сохраниться как отдельное, государственное образование. Да, Цинская империя была на вершине могущества в эпоху Цяньлуна. Но джунгарам оставалось продержаться еще полстолетия. Потому что с начала XIX века Цинская империя начала постепенно погружаться уже в свои внутриполитические и социально-экономические проблемы. И в это  период ей уже стало совсем не до внешней экспансии. Гибель Джунгарии является следствием системного кризиса, который охватил джунгарское общество в 50-х гг. XVIII в. На эпидемию оспы наложился экономический кризис, а на него междоусобица джунгарской знати. В свою очередь, в ходе усобицы противоборствующие стороны пригласили для участия в них своих союзников – казахов и Цинскую империю. Однако этно-государственное самосознание джунгар было к этому времени развито уже слишком сильно, чтобы безропотно принять подданство Цин. Это привело к расколу джунгарского общества и восстанию Амурсаны, которое закончилось гибелью Джунгарии и геноцидом ойратов. Если бы не трагическое сочетание этих событий, то у Джунгарии был бы шанс.

И трагедия ойратского народа, джунгар, что они не сумели этим шансом воспользоваться. Это печально, потому что сама история ойратского народа – очень яркая и очень трагическая. Причем как у восточных ойратов, у джунгар, так и у западных ойратов – калмыков. Вспомним торгутский “Пыльный поход” хана Убаши в 1771 году, когда погибло огромное количество калмыков.

Мне очень нравится сравнение ойратского народа с метеором. Весь XVII и первая половина XVIII века история Великой степи была озарена этим «метеором». Красным светом завоеваний и золотистым цветом буддийского учения. И как метеор гаснет в конечном счете, так и погасло ойратское величие в Центральной Азии. Но более полутора веков ойраты освещали Великую степь. И если для народов Европы XVII-XVIII века – это время Тридцатилетней войны, Войны за испанское наследство, войн России с Речью Посполитой и Турцией за Украину, Великой Северной войны, то для евразийской степи XVII и первая половина XVIII века – это, без преувеличения, эпоха Малого монгольского, или ойратского нашествия.

Я это говорю не потому, что читать интервью будут граждане Калмыкии, а потому что это реальный факт. Я то же самое говорю в Казахстане, Кыргызстане, Китае. Это общепризнанная вещь. Не случайно в Казахстане война с Джунгарией называется Отечественной, ведь в свое время противостояние Последней Кочевой империи стало главным военным испытанием для казахов. Именно в войнах с Джунгарией окончательно сформировался и закалился казахский этнос. Огромную роль джунгары сыграли в судьбе уйгуров, енисейских кыргызов, народов Алтая и, в целом, Южной Сибири.

Велика роль Джунгарии и в истории России. Более столетия Последняя Кочевая империя, с одной стороны, сдерживала продвижение России в Центральную Азию, а с другой, невольно, препятствовала прямому военному конфликту Москвы и Санкт-Петербурга с Пекином. Об этом не очень часто говорят, но джунгары сталкивались в XVIII в. в прямом военном конфликте не только с Цинской империей, но и с Российским государством. Знаменитый поход корпуса Ивана Бухгольца за «песошным золотом» Яркенда в 1715-1716 гг. джунгары остановили под Ямышевской крепостью. И, собственно, возвращаясь из похода, Бухгольц основал славный город Омск. Недалеко от нас, от Новосибирска. События этого времени показывают, что джунгарская военная машина при всех нюансах могла на равных сражаться не только с Цинской империей или с казахами, но и с регулярной армией России. Я специально акцентирую на этом внимание, так как есть такое предубеждение, что Бухгольц вел с собой стрельцов. Ничего подобного, я в этом году смотрел материалы, списки, как вооружали и обучали солдат Бухгольца. Там закупалось все – треуголки, кафтаны, фузеи, алебарды, проводилось специальное обучение личного состава, т.е. это была армия европейского образца, которая пришла под Ямышевскую крепость. Это очень интересный пример противостояния Степной империи регулярным войскам державы, которая только что победила шведов в Полтавской битве.

Степные вести: Леонид Александрович, давайте немножко пофантазируем. Если бы, например, Галдан-Бошокту в битве при Улан-Бутуне победил, каким было бы дальнейшее развитие событий?

Леонид Бобров: Я еще об этом надеюсь написать. Главная, пожалуй, причина поражения даже не Джунгарии, а лично Галдана-Бошокту в войне с Цинской империей в 1690-1697 гг. находилась не на востоке, а на западе. Если бы сын Сенге, будущий великий правитель Джунгарии Цэван-Рабдан, не выступил бы против своего дяди, отрезав ему путь на родину, то ход войны мог бы быть иным.

Я напомню, что после битвы при Улан-Бутуне в 1690 г. Галдан, отрезанный от Джунгарии, от резервов и поставок оружия, воевал в Монголии еще шесть лет. Потенциал у джунгар был еще очень большой! А вот положение Цинов было далеко не таким устойчивым, как принято считать. Китай еще не был до конца замирен. Сохранялась угроза восстаний покоренных народов. Была неочевидна позиция России, с которой Цинская империя только что вела полноценную войну под Албазином. И если бы монголы предпочли власти императора покровительство джунгарского хана, то история могла бы пойти по другому руслу.

Но к моменту битвы при Улан-Бутуне многое уже было решено. Потому что, с одной стороны, монголы уже дали понять, что им ближе цинский император, чем джунгарский хан, слишком тяжела была рука бывшего монаха. А с другой стороны, уход Цэван-Рабдана и его противоборство с дядей, собственно, уже предопределили судьбу кампании.

А вот в начале войны шансы на благоприятный (или, хотя бы, нейтральный) исход у джунгар были. Надо понимать, что когда Джунгария имела оперативный простор, когда она воевала, опираясь на свои ресурсы в юго-восточном Казахстане и Восточном Туркестане, у нее очень неплохо получалось не только обороняться, но и наступать. Если бы Галдан Бошокту-хан сохранил за собой контроль над Джунгарией, то, даже в случае неблагоприятного развития событий в Монголии, он мог отступить в родные степи и продолжить войну. Однако Цеван-Рабдан лишил его этой возможности.

Степные вести: Но вы писали, что в самой битве джунгарская армия показала себя просто блестяще.

Леонид Бобров: Да, очень хорошо себя показала. Об этом говорят как ход, так и результаты двух первых сражений войны. Да и в третьей битве – сражении при Дзун-Мод в 1696 г. джунгарская армия продемонстрировала, что даже в экстремальных условиях она могла создать серьезные проблемы даже значительно более сильному противнику. Как раз сейчас мы с моим коллегой Алексеем Пастуховым готовим новые научные исследования по сражениям Первой Джунгаро-Цинской войны. Очень ценную информацию о сражениях содержат материалы цинских письменных источников, которые ранее не были переведены на русский язык и, вообще, на европейские языки.

Степные вести: Многие ваши читатели чувствуют какую-то вашу теплоту, личное отношение к калмыкам, может, это не очень хорошо так говорить серьезному исследователю, но мы это чувствуем и вот сказали вам, извините. К вашим трудам и к вам лично в республике проявляют великий интерес.

Леонид Бобров: Спасибо большое! Очень приятно слышать! На самом деле я считаю, что об истории нужно говорить интересно. Это важное условие качественного научного исследования. Не буду скрывать, что питаю большую симпатию к ойратскому народу. Более того, любой, кто занимается ойратами, не может ее не испытывать. Потому что ойратский народ – героический народ. Это объективный факт, который нельзя не признавать. Даже противники джунгар это признавали. Однако исследователь не имеет права руководствоваться симпатиями или антипатиями при изучении исторических событий.

И это принципиальный момент. Когда я пишу о военном искусстве ойратов, казахов, крымских татар, стараюсь указывать как  сильные, так и слабые стороны военного искусства этих народов. И когда я говорю о русских служилых людях в Сибири XVII в., поступаю также.

Я не понимаю тех моментов, когда ради возвеличивания своего народа, своего рода и так далее начинаются какие-то придумки, фантазии. Это не наука, это фольк-хистори. Никакого отношения к реальной науке это не им?