‘Я сделал выбор между тюрьмой и Нью-Йорком’: правила жизни и судьба иммигранта Сергея Довлатова
Русский и американский писатель Сергей Довлатов родился 3 сентября 1941 года в Уфе, а умер 24 августа 1990 года в Нью-Йорке. Сегодня ему могло бы исполниться 79 лет. В день рождения писателя вспоминаем его цитаты и историю иммиграции.
Памятник Довлатову в Санкт-Петербурге. Фото: Shutterstock
Своего рода репетицию эмиграции Довлатов совершил в 1972 году. Переехав из Ленинграда в Таллин, он устроился корреспондентом газеты «Советская Эстония», воспоминания о работе в которой вошли в сборник рассказов «Компромисс». Здесь же автор впервые столкнулся с системой советской власти. За две недели до того, как его книга должна была быть издана, ее запретил КГБ, рассказывает “Газета.ру”.
В 1976 году Довлатов вернулся в Ленинград, где его приняли в штат журнала «Костер». В 1970-е именно эпоха застоя и цензуры привела к расцвету андеграундной культуры: в этот период писатель публиковался в самиздате, а в 1976-м некоторые его рассказы издавали на Западе в журналах «Континент» и «Время и мы». За это его исключили из Союза журналистов СССР.
18 июля 1978 года Довлатова арестовали. Жена писателя Елена и их дочь Катя к тому моменту уже перебрались в США. В августе того же года он тоже решился на эмиграцию. Вместе со своей мамой Норой Сергеевной и собакой Глашей журналист вылетел в Вену. Вскоре ему, Норе Сергеевне и Глаше объявили дату вылета в Америку.
26 февраля 1979 года Довлатов прибыл в Нью-Йорк.
«Я уехал, чтобы стать писателем, и стал им, осуществив несложный выбор между тюрьмой и Нью-Йорком. Единственной целью моей эмиграции была творческая свобода. Никаких других идей у меня не было, у меня даже не было особых претензий к властям: был одет, обут. И до тех пор, пока в советских магазинах продавались макаронные изделия, я мог не думать о пропитании. Если бы меня печатали в России, я бы не уехал», — признавался он.
Жена Довлатова Елена работала корректором в «Новом русском слове» — на тот момент главном русском СМИ Америки. Через некоторое время после приезда писатель начал издавать эмигрантскую газету «Новый американец», а в 1980 году стал ее главным редактором. Вскоре издание ждал большой успех. «Новый американец» стремительно распространялся за пределами Нью-Йорка и сделал журналистов настоящими «звездами». Однако экономические трудности и отсутствие рекламных предложений в конце концов привели в 1982 году к краху предприятия.
В эмиграции произведения прозаика впервые начали печатать. «Соло на ундервуде», сборники «Компромисс», «Зона», «Заповедник», «Наши» и другие — книги выходили одна за другой. За двенадцать лет жизни там автор опубликовал в общей сложности двенадцать произведений, которые продавались в США и Европе.
По теме: Юморист, иммигрант, друг разведчиков: захватывающая история бежавшего из СССР еврейского журналиста
К середине 1980-х Довлатов добился огромного читательского успеха. Журнал New Yorker предложил советскому эмигранту сотрудничество — до этого единственным русским писателем, печатавшемся в престижном издании, был Набоков.
Несмотря на славу и долгожданное признание творческих заслуг, Довлатов так и не смог ужиться с западной культурой. По воспоминаниям его друга Евгения Рейна, незадолго до кончины писатель впал в депрессию — русские и советские темы уже были исчерпаны, а про Америку автор писать так и не смог.
Писатель умер в возрасте 49 лет 24 августа 1990 года в Нью-Йорке от сердечной недостаточности.
Фото: кадр видео YouTube/pismenny
Правила жизни Сергея Довлатова
“Долго думал, как можно сформулировать мою национальную принадлежность, и решил, что я русский по профессии”, – цитирует писателя Esquire.ru.
Моя профессия — быть русским автором.
Родился я в не очень-то дружной семье. Посредственно учился в школе. Был отчислен из университета. Служил три года в лагерной охране. Писал рассказы, которые не мог опубликовать. Был вынужден покинуть родину.
Долго думал, как можно сформулировать мою национальную принадлежность, и решил, что я русский по профессии.
Всю свою жизнь я рассказываю истории, которые либо где-то слышал, либо выдумал, либо преобразил.
Я охранял какую-то баржу на Неве, вмерзшую в лед. Она не представляла вообще никакой ценности, кажется, с нее уже все было украдено, что можно было украсть. Но круглосуточно три человека — двое остальных были с высшим образованием — ее охраняли.
Меня не печатали. Я не мог зарабатывать литературным трудом. Я стал психом, стал очень пьющим. Меня окружали такие же спившиеся непризнанные гении. Но куда бы я ни приносил свои рассказы, я всю свою жизнь слышал только комплименты. Никогда никто не выразил сомнения в моем праве заниматься литературным трудом.
Я не жалею о пережитой бедности. Если верить Хемингуэю, бедность — незаменимая школа для писателя. Бедность делает человека зорким. Любопытно, что Хемингуэй это понял, как только разбогател.
Я уехал, чтобы стать писателем.
Единственная страна на земном шаре, где человек непонятного происхождения, владеющий восточноевропейским языком, будет чувствовать себя естественно, — это Америка.
Когда я жил в Ленинграде, то читал либо «тамиздат», либо переводных авторов. И когда в каком-то американском романе было описано, как герой зашел в бар, бросил на цинковую стойку полдоллара и заказал двойной мартини, это казалось таким настоящим, подлинным… прямо Шекспир!
Сейчас в эмиграции любят говорить о пережитых страданиях. Меня никто не выкидывал, не вытеснял, не высылал. Просто сама жизнь так сложилась. В наручниках меня никто не заставлял туда ехать — просто посоветовали.
Традиционный эмигрантский вариант в ту пору — жена работает, а муж, лежа на диване, разглагольствует в манере Лоханкина, строит планы и задумывается о судьбах демократии. Что я и проделывал в течение нескольких месяцев.
В Америке я так и не стал богатым или преуспевающим человеком. Мои дети неохотно говорят по‑русски. Я неохотно говорю по‑английски.
Я человек слабый, и стойкий диссидент из меня вряд ли получится.
Меня не интересуют факты, я путаю, много вру, я не скрупулезный, не энергичный, короче — не журналист. Хотя всю жизнь зарабатывал именно этим. И, оказавшись в эмиграции, для себя выработал жанр. Поскольку я не знал американской жизни, плохо знал американскую прессу, не следил за американским искусством, то внедрил такой жанр, который в России называется «взгляд и нечто». Довлатов разглагольствует о чем придется.
В России успех — понятие однозначное. Оно включает в себя деньги, славу, комфорт, известность, положительную прессу, репутацию порядочного человека и т. д. В Америке успехов может быть десять, двенадцать, пятнадцать. Есть рыночный успех, есть успех у университетской профессуры, есть успех у критиков, есть успех у простонародья. Мой случай по‑английски называется «критикал эклэйм» — замечен критикой.
Испокон веков в России не техника и не торговля стояли в центре народного сознания, и даже не религия, а литература.
По теме: Мистер Джонс: история журналиста, который рассказал миру про Голодомор и взял интервью у Сталина
Я не уверен, что считаю себя писателем. Хотел бы считать себя рассказчиком. Это не одно и то же. Писатель занят серьезными проблемами — он пишет о том, во имя чего живут люди, как именно они должны жить. А рассказчик пишет о том, как живут люди.
Есть люди, у которых разница между халтурой и личным творчеством не так заметна. А у меня, видимо, какие-то другие разделы мозга этим заняты. Если я делаю что-то заказное, пишу не от души, то это очевидно плохо.
Ни один литератор не оставил добровольно своих творческих занятий. Среди технической интеллигенции дезертиров сколько угодно, но среди писателей их почти нет.
Сейчас я стал уже немолодой, и выяснилось, что ни Льва Толстого, ни Фолкнера из меня не вышло, хотя все, что я пишу, публикуется. И на передний план выдвинулись какие-то странные вещи: выяснилось, что у меня семья, что брак — это не просто факт, это процесс. Выяснилось, что дети — это не капиталовложение, не объект для твоих сентенций и не приниженные существа, которых ты почему-то должен воспитывать, будучи сам черт знает кем, а что это какие-то божьи создания, от которых ты зависишь, которые тебя критикуют и с которыми ты любой ценой должен сохранить нормальные человеческие отношения. Это оказалось самым важным.
Ирония — любимое, а главное единственное оружие беззащитных.
Из русских писателей добился несомненного успеха один Иосиф Бродский. Остальные, как правило, врут.
Русские писатели за границей очень редко переходили на иностранную тематику. Даже у Набокова, заметьте, русские персонажи — живые, а иностранцы — условно-декоративные. Единственная живая иностранка у него — Лолита, но и она по характеру — типично русская барышня.
Я понял, что никогда не буду писать об Америке, никогда не перейду на английский язык.
Три вещи может сделать женщина для русского писателя. Она может кормить его. Она может искренне поверить в его гениальность. И, наконец, женщина может оставить его в покое. Кстати, третье не исключает второго и первого.
Жизнь коротка. Человек одинок. Надеюсь, все это достаточно грустно, чтобы я мог продолжать заниматься литературой.
Я лично пишу для своих детей, чтобы они после моей смерти все это прочитали и поняли, какой у них был золотой папаша. И вот тогда, наконец, запоздалые слезы раскаяния хлынут из их бесстыжих американских глаз!
Сообщение ‘Я сделал выбор между тюрьмой и Нью-Йорком’: правила жизни и судьба иммигранта Сергея Довлатова появились сначала на ForumDaily.