Оренбургский ретродетектив. Серия 7, год 1920: как юный коммунист хотел похвастаться своим должностным положением и чуть не лишился жизни «по глупости»
А мы продолжаем рассказывать о преступлениях, совершенных на территории Оренбургской области в давно прошедшие времена. Сегодня рассмотрим дело столетней давности: 20-летний коммунист, назначенный на ответственную должность в своем селе, распушил хвост и принялся хвастаться перед старшим братом в письме: вот, мол, каких высот я достиг, хочу – караю, хочу – милую, но и сам рискую жизнью… И – напророчил, только чудом жизни не лишился! Откуда ему, деревенскому увальню, было знать, что эту глупую похвальбу прочтет специальный человек – цензор – и подаст сигнал в ведомство с грозной аббревиатурой «ЧК»?
«Если про меня докажут кто-нибудь, тогда пропадешь навек»
В ноябре 1920 года в Оренбургскую губернскую чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и саботажем поступило письмо. Прислали его из города Курска, из дислоцированной там части Красной Армии. Оказалось, что цензор, проверявший почту, получаемую бойцами, обнаружил в кипе корреспонденции письмо, написанное по-мордовски; его перевели на русский и сочли, что оренбургским чекистам тоже следует ознакомиться с этим текстом...
Адресовано письмо было рядовому Никифору Зайеву, который служил санитаром при курском госпитале. Автором письма оказался его младший брат Прокофий – 20-летний крестьянин села Александровка Покровской волости Оренбургской губернии (сейчас Александровка является центром Александровского района, а Покровка относится к Новосергиевскому).
Бумага, присланная в Оренбург из Курска. Цензор Шеховцова написала свое письмо на обратной стороне какой-то дореволюционной этикетки: насквозь просвечивает слово «Сортъ»
Оба брата происходили из бедняков, оба были едва грамотными. После революции старший влился в ряды воинов Красной Армии, а младший пошел, так сказать, по чиновничьей линии: несмотря на юный возраст (всего 20 лет), он уже стал членом Российской Коммунистической Партии большевиков и получил ответственную должность, а с ней – и немалую власть. Его назначили ответственным за поимку дезертиров, то есть он мог арестовывать односельчан, отправлять их в район, где дезертиров строго судили и лишали всего имущества, движимого и недвижимого… В общем, деревенский мальчишка из бедной семьи вдруг стал, ни много ни мало, вершителем судеб! Не сумев удержать распиравшей его гордости, Прокофий отправил брату хвастливое письмо, которое и попало в руки цензора. Вот его текст – в переводе на русский язык, именно в том виде, в каком оно попало в руки чекистам:
Во-первых, дезертирство. Поначалу создатели Красной Армии полагали создать армию принципиально новую: чтобы не как при царе, когда офицеру денщик сапоги чистит, а безответного солдата, взятого прямо с поля и отданного в муштру, унтер на плацу по морде хлещет… Нет-нет, совсем другую армию: добровольную, демократичную, где каждый боец сам изъявляет желание сражаться за народное счастье, не из-под палки. Поначалу даже командиров в ней не назначали, а выбирали: вот где демократия! Но власти молодой республики быстро поняли, что эксперимент этот провалился: избранные командиры заискивали перед личным составом, боялись проявить жесткость, дисциплина катилась в тартарары, да и крестьяне не проявляли должной классовой чуткости, предпочитали пахать землю в своей деревне, а не воевать с угнетателями на фронтах Гражданской... В общем, тему выборов свернули, а 29 мая 1918 года Совет Народных Комиссаров издал постановление «О принудительном наборе в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию». Крестьян снова, как при старом режиме, принялись забирать с поля, от плуга, но теперь не для того, чтобы воевать за интересы буржуев-капиталистов, а «для отражения обнаглевшей на почве голода контрреволюции, как внутренней, так и внешней». Крестьяне (да и рабочие тоже) в массе своей не очень-то хотели воевать за что бы то ни было, и дезертирство приняло масштабы невероятные… На решительную борьбу с этим явлением партия мобилизовала коммунистов на местах – одним из них и стал 20-летний Прокофий Зайцев.
1919 год, субботник в Оренбурге
Во-вторых, самогоноварение. Оно было в те времена строго запрещено. Вообще, запрещали его в России издавна: еще Иван III в 15-м веке ввел государственную монополию на алкоголь. Не то чтобы он так о здоровье подданных заботился… Просто торговля вином, в том числе и «хлебным» или «зеленым» (то есть ржаным дистиллятом, предшественником нынешней водки) была делом выгодным, и государство на «винных пошлинах» неплохо зарабатывало. В иные годы эти пошлины составляли до 40% бюджета империи! После революции царские законы, в том числе и «сухой закон», введенный Николаем II в начале Первой Мировой войны, были отменены. Но уже в мае 1918 года СНК запретил самогоноварение под тем предлогом, что на брагу шло зерно, которого так недоставало молодой стране; поэтому следовало «расточающих хлебные запасы на самогонку обьявлять врагами народа, предавать их революционному суду, заключать в тюрьму на срок не менее 10 лет, подвергать все имущество конфискации и изгонять навсегда из общины». В общем, никакого самогона в деревне не должно было быть в принципе, а тут выясняется, что коммунист, большевик, человек, обличенный властью, заявляет, что «самогону сколько хочешь» - стало быть, либо сам гонит, либо самогонщиков покрывает…
В общем, письмо курских цензоров заинтересовало оренбургских чекистов чрезвычайно. 5 января 1921 года в село Александровку из села Покровки выехал человек с полномочиями.
«У нас было слышно, что дезертиров много скрывается, но я ни одного не видал…»
Человеком с полномочиями оказался некий Ятоков – завполитбюро при милиции Покровского района. Проще говоря, это был чекист, который прикреплялся к раймилиции и занимался делами политическими – боролся с контрреволюцией. Так вот, Ятоков нагрянул в Александровку, арестовал коммуниста Зайцева и произвел у него дома обыск. Вероятно, при обыске Ятоков рассчитывал найти либо ценности, полученные от укрытых дезертиров, либо бутылки самогону, но ничего этого не обнаружил. Зато нашел 5 незаполненных бланков с печатями.
Первый лист протокола
Тут же чекист Ятоков произвел допрос подозреваемого, который зафиксировал в протоколе. Вот его текст:
1921 года января 5 дня я, Д. Ятоков, допрашивал гражданина деревни Александровки Оренбургской губернии Покровской волости Прокофия Романовича Зайцева, от роду 20 лет. Несудим, малограмотный, происходит из крестьян, бедняк, партийный членский билет №55 Покровской организации, обвиняемого в сокрытии дезертиров и в преступлении по должности, который показал следующее:
1) В Александровке я, Зайцев, действительно был председателем комячейки с мая месяца 1920 года и по 25 декабря 1920 года.
2) В последних числах октября 1920 года меня, Зайцева, своим обществом и комячейкой назначили членом по выловке дезертирством только лишь в своем селе Александровке, где пробыл только около 3-х недель; после этого были перевыборы и меня, Зайцева, от занимаемой должности освободили в виду того, что я был болен, на что и получил от общества и от комячейки согласие заменить меня другим.
3) Письмо я, Зайцев, писал своему брату в г. Курск в первых числах ноября 1920 года. Когда писал письмо, то я, Зайцев, на службе еще состоял.
4) Вопрос Зайцеву: отправлял ли ты в Покровский райвоенкомат хотя бы одного дезертира своего села Александровки? Отвечаю: я, Зайцев, ни одного дезертира не отправлял. Вопрос: почему вы не отправляли? Отвечаю: дезертиров не было.
5) Заданный вопрос Зайцеву: приглашал ли ты в письме своего брата в гости в село Александровку, где указывал, что самогонки сколько угодно? Отвечаю: писал только потому, что он любит самогонку, но самогону у меня не было.
6) В письме я указал, что сейчас насчет дезертиров очень строго. А у нас было слышно, что дезертиров много скрывается, но я ни одного не видал. Еще я писал брату, что, если какое выйдет недоразумение, и кто-либо скажет про меня, что я скрываю или хотя бы скрыл хоть одного дезертира, пропадешь навек. Вопрос: откуда у вас оказались бланки с печатью? Отвечаю: бланки мне дал председатель совета для проведения недели крестьянина, которые хранились у меня как забытые, и не сдавал еще отчетности. Больше показать ничего не могу.
«Является врагом трудового народа. Разстрелять!»
Следствие было закончено в рекордные по нынешним временам сроки. Уже 16 января, то есть через 11 дней после ареста, в Покровку прибыли 3 члена губернского революционного трибунала, некие Шумаков, Пятин и Татищев, и секретарь Журавков. Зайцева судили открыто, при всех земляках. Тогда такое практиковалось чрезвычайно широко, для того и были задуманные выездные заседания: односельчане присутствовали при разбирательстве дела, при оглашении приговора: они должны были видеть, что новая власть справедлива, демократична, но при этом строга и неподкупна.
1919 год, станция Макушино
В протоколе (занимает он всего-то полтора листа: страничка да полстранички на обороте) поминутно расписано, как проходило заседание. В 18:55 председательствующий Шумаков «объявил предмет рассматриваемого дела и затем приказал милиционеру ввести подсудимого». Он зачитал текст обвинения и спросил Зайцева, признает ли тот себя виновным. Зайцев сказал, что вина его есть – в забывчивости, что не сдал вовремя те пять злополучных бланков. А еще в хвастовстве, в желании покрасоваться перед старшим братом своими успехами: «письмо он действительно писал, но оно было вымыслом, на самом деле дезертиров он не укрывал и самогонку для брата не припасал». Пытался объяснить, что он вообще немножко не то имел в виду: то ли цензоры при переводе с мордовского напутали, то ли сам он, будучи малограмотным, не сумел выразить свои мысли на бумаге ясно и четко… Но члены трибунала приняли его объяснения холодно. Наконец, ему предложили сказать последнее слово. Зайцев промолчал. А что, в самом-то деле, тут скажешь?
В 19:15 (то есть разбирательство заняло 20 минут) суд удалился на совещание. Совещался целый час (впрочем, вряд ли три члена трибунала битый час спорили о судьбе несчастного Зайцева – скорее всего, такое длительное отсутствие должно было продемонстрировать его землякам, что решение принимается не с кондачка, что все серьезно). В 20:15 они вернулись в зал заседаний и председательствующим был оглашен приговор. Вот он:
Последний лист приговора
«Это болезненное, садисское явление в жизни наших судебных учреждений!»
Еще 8 дней спустя, 24 января, президиум Оренбургско-Тургайского губернского исполкома собрался, чтобы утвердить приговоры, вынесенные на выездной сессии трибунала. Всего их было 3. Президиум утвердил приговор в отношении какого-то Григория Хлебникова, жителя села Чалкина; Ильи Савельева из села Куликова… А вот по делу Зайцева, уже распрощавшегося с жизнью и покорно ждущего в тюрьме вызова на расстрел, членов президиума возникли сомнения. И они отправили дело на дополнительное расследование.
Заниматься им поручили помощнику уполномоченного по борьбе с преступлениями по должности, товарищу Симину. Тот полистал материалы дела и обнаружил, что доказательств вины – по крайней мере, таких доказательств, на основании которых можно было бы лишить человека жизни, в нем попросту нет. Съездил в Александровку – и укрепился в этой мысли. Свои выводы Симин изложил в письме, которой отпечатал в двух экземплярах и направил двум адресатам: председателю губернского комитета партии большевиков и председателю губернской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией и саботажем.
Что же касается бланков с печатями, то при повторном рассмотрении дела выяснился совершенно очевидный факт, который в первый раз судьи невероятным образом просмотрели: эти пять бланков никак не могли использоваться для уклонения от военной службы «ввиду того, что Сельсовет таковых документов никому не выдает, т.к. это дело военного комиссариата».
Начало 20 века, водонапорная башня в Оренбурге
Наконец, трибунал принял во внимание и мнение земляков Зайцева: «Александровская ячейка Р.К.П.Б., членом каковой и состоял Зайцев, и граждане Александровской волости также ходатайствуют за осужденного, говорят, что Зайцев был честным работником и преданным товарищем-коммунистом, никогда ни в чем не был замечен».
В общем, обвинение, по которому 20-летний парень пару недель назад был приговорен к расстрелу, рассыпалось, как карточный домик. Действительно, какой же он враг трудового народа? Болтун – да, хвастун – да, но разве враг? Но за болтовню и хвастовство ведь не расстреливают (тогда еще, во всяком случае, не расстреливали – к этому пришли несколько позже). Но и совсем оправдать неудавшегося ловца дезертиров трибунал не мог. И в итоге рассудил так: три года работы где-нибудь на стройке социализма наверняка научат легкомысленного юношу дисциплине, а от хвастовства отвадит:
Урал56.Ру благодарит за помощь в подготовке материала ГБУ «Государственный архив Оренбургской области» и лично директора Ирину Джим, а также начальника отдела публикации и научного использования документов Ксению Попову.