Полетел
Алина Гребешкова
Родилась в 1990 году в г. Белебей (Башкортостан). Член Союза писателей России, соруководитель Нижегородского СМЛ при СПР. Автор сборников рассказов «Заповеди newандертальцев» и «Память рыб», многих публикаций. Один из составителей антологии молодой нижегородской поэзии «Стрелка». Финалист многих литературных премий. Участник форумов, фестивалей и мастерских. Живёт в Нижнем Новгороде.
Молчанов категорически уверовал, что за его душой охотятся. Он точно понял это два дня назад в «Пятёрке», когда продавщица пробила шкалик дороже, чем на жёлтом ценнике. Молчанов стоял на кассе, не двигаясь, хотя очередь возмущалась, требовала и подгоняла, он же требовал вернуть ему кровно заработанные деньги. Но наглая тётка настаивала на своём:
– Не нравится – пишите жалобу. Дайте мне работать уже! – вопила продавщица.
– Да! – скандировали полные тележки продуктов.
– Вас много, а я одна!
– Так его! – радовались, что не их линчуют.
– Развелось алкашей-космонавтов! – вынесла вердикт и выдохнула краснощёкая, как азербайджанский помидор, продавщица. – Книга жалоб – туда!
Молчанов плюнул на женщину и направился к стенду, где среди заслуженных деятелей торговой сети румянился знакомый портрет. Плюнул ещё раз, чертыхнулся, открыл книгу жалоб на случайной странице и прочёл: «Придут за твоей душой, Коля. Не оглядывайся! Беги быстрее!»
Николай Молчанов сделал вид, что ничего не произошло, глазами только забегал. Продавщица, фыркая, обслуживала покупателей. Охранник безмятежно ковырялся в носу.
Молчанов уверенно впечатал в магазинную вечность: «Шутки у вас дурацкие. А продавцы грубые. Верните сдачу – пятьдесят рублей». Написал номер телефона, подумал и сделал приписку: «Я не алкаш, а принципиальный». Кинул тетрадку с жалобами на стол, та протяжно заскулила.
Молчанов ни в какие души не верил, свою набожную мать слушал посмеиваясь, а в последние годы – всё больше с раздражением. Из областного центра к ней в деревню ездил редко, поэтому все разговоры о спасении души обходили его стороной. Мать только приговаривала: «Чем выше взлетаешь, тем больнее падать. О вечном надо думать».
Из магазина шёл злой, пинал по наледи застывший кусок снега.
– Будь добрее, и люди потянутся, – возник за спиной уставший женский голос.
– Это вы мне? – поразился Молчанов.
– Нужен ты! Ему!
На Молчанова с лаем летела собачонка.
– Бетховен, – затянула поводок женщина, – никуда больше не пойдём, невоспитанная псина! А ты что зыришь, глаза пузыришь?! Пекинеса никогда не видел? – ткнула пальцем в пуховик Молчанова. – За своей душонкой лучше приглядывай!
Пёс тявкнул и, гордо подняв недовольную морду, зацокал за хозяйкой.
– Больная, – в черноту вечера сказал Молчанов.
Ему никто не ответил.
Дома, не раздеваясь, выпил рюмку. Суббота. Внутри разлетелось теплом счастье. Довольно почесал спину, вытянул ноги перед телевизором:
– Душа – это тонкая субстанция. Так скажем, нематериальное начало жизни, бесплотное существо, остающееся после смерти тела человека! – доказывал кулаками один бородатый мужик другому. – Если вы её не чувствуете в себе или не замечаете вокруг, это не значит, что её нет! Гравитацию вы тоже не видели, но хватит ли у вас мужества спорить с наукой?
– Отпустите мои уши, – грациозно парировал оппонент, замахиваясь в очередном доводе.
– Коллеги! Душа – это единственное, что делает человека царём природы! Это всего лишь внутренний мир и, – усмехнулся сквозь толстые стёкла очков, указывая на философов-драчунов, – широкое поле для исследований психиатров.
– Позвольте! – заверещала женщина с огромным ртом. – То есть вы сейчас хотите нас всех убедить, что у животных нет души?
– Если бы она у них была, то мой кот не гадил бы по углам. У меня есть душа, и я этого не делаю.
Безликая студия поддержала говорящего дикими аплодисментами. Молчанов не верил никому, выключил телевизор. Болтать – не мешки ворочать. Выходной день предвещал долгий сон. Провалился.
Реальность ворвалась внезапно криками телевизора. Молчанов глянул на часы – девять утра. Соседка была то ли глуха от природы, то ли хотела насолить всем жильцам в доме. Молчанов по привычке постучал в стену кулаком. Телевизор замолчал, старуху на миг заинтриговало его раздражённое сообщение, но тут же реклама стала ещё более невыносимой, будто кто-то взял уши Молчанова и засунул в ящик.
– Не знаете, куда вложить вашу душу? Выбирайте наш банк!
– Только у нас до конца месяца самые высокие ставки!
– Нет! У нас!
– Убирайтесь из нашего рекламного ролика!
– Мы вообще-то заплатили за эфирное время!
– Вы заткнётесь? – захрюкал Молчанов.
Застучал по стене и батарее, хлопнул по столу и осел на пол. Пожилая соседка не отозвалась, она побежала открывать вклад в одном из банков. Молчанов, не завтракая, отправился к товарищу и соседу по подъезду Фёдорову.
– Так всё и было? – удивился он рассказу Молчанова.
– Так всё и было. Теперь и не знаю, чему верить.
– То есть ты хочешь сказать, что моя душа никому не нужна, а твоя всем понадобилась?
– Миха, ты чего? – привстал от неожиданности Молчанов, отложил в сторону хвост воблы и рюмку с успокоительным.
– Чем же ты лучше? – расходился Фёдоров. – Может, она у меня чище, а ты?! Что пришёл? Хвастаться? И никакой я тебе не Миха, а Михаил Александрович.
– Я пойду, наверное?
– Проваливай! Дух свинье не товарищ! Думаешь, я не вижу, как ты мою Гальку глазами пожираешь? Историю-то какую выдумал. Гоголь вшивый, дверь закрой с другой стороны.
«Белочка», – подумал Молчанов, сбегая по загаженной лестнице. Дома, отдышавшись, прислушался. Телевизор соседки замолк. Навечно. Но Молчанов об этом никогда не узнает.
Вот кто я? Зачем я? Душа, говорят, это причина страданий.
Сублимация. Иллюзия. Кто это сказал?
Заглянул внутрь себя. Долго вглядывался. Никого не увидел. Ерунда какая-то. Вслух прошептал: «Ты, Николай, лучше к терапевту сходи».
– Пропишет, пропишет, – пропел чайник.
Молчанов выпил крепкий чай с пряниками, которые не любил, но покупал постоянно, будто наказывая себя. Водку он тоже не любил, но пил. В тридцать пять можно ни перед кем не отчитываться, даже перед собой. Дедушка говорил, что душа есть у всего живого, главное – бороться, не переставая, бороться в мыслях и верить в свою духовную силу, потому что это и есть сила божественная, Коленька, всемогущая.
Молчанов зажмурил глаза и подошёл к зеркалу. На него смотрел небритый мужик, мечтавший стать когда-то космонавтом или лётчиком, в крайнем случае – инженером. Жизнь катилась день за днём, рюмка за рюмкой, мечты давно не радовали и не вдохновляли, а раздражали.
–У! – погрозил пальцем отражению.
То оскалилось в ответ: «Не нравится?»
Сигареты кончились. Молчанов нацепил спортивные штаны и куртку, повязал шарф и вышел из дома.
Вчерашней продавщицы не было. На её месте восседала, если бы не лупоглазость, красотка.
– Шо хотите? Души больше не принимаем, кассу сняли. Принимаем только карты, – продавщица стреляла глазами в разные стороны, её взгляд беспрестанно блуждал, не останавливаясь.
– Вы так над всеми издеваетесь? – прошипел Молчанов.
– А что издеваться? Наличку не могу принять, говорю же. Кассу сняли, не видите?!
Но Молчанов уже нёсся домой, чтобы достать из коробки, спрятанной в дальнем углу шкафа, ответ на своё озарение. Дедушка говорил, настоящая жизнь в том, чтобы становиться лучше, побеждать своё тело силой духа.
Молчанов никогда первый не заводил разговор с заводской буфетчицей Инкой, потому что ему нравилось смотреть на её огромный рот, как она ему улыбалась, будто подмигивая. Она пришла на закрытое предприятие «Энергия» месяц назад, вместо тёти Раи, разжалованной за недолёт мяса в котлетах.
– Какой-то вы сегодня загадочный, Николай Львович, – прощебетала Инка.
– А ты почему такая весёлая?
– Вас увидела, Николай Львович, – закраснела девушка. – Что же вы за своими пирожками со смородиной перестали заходить? Вкусные, улететь можно. Для вас же только и делаем!
– А кто это мы?
– Как кто? Повара, конечно, – улыбнулась буфетчица. – Вы что, не выспались? Вопросы какие-то странные задаёте. В воскресенье отдохнули?
– Воск-ре-се-ни-е, – протяжно отчеканил Молчанов. – Ты откуда знаешь? Следили? – хлопнул по стеклу прилавка, то захрустело, будто лёд, но устояло.
– Николай Львович! – испугалась Инка. – Не хотите со смородиной? Так возьмите с яблочками.
– Подавитесь своими яблоками! Голыми руками не возьмёшь! – завизжал, захрюкал, бросился из буфета, с завода, из страны куда глаза глядят.
Тут охранники навстречу бегут, руками в разные стороны машут.
– Стой! – кричат. – Всё равно от нас никуда не денешься! Мы всё про тебя знаем!
– Шиш вам!
– Подельники уже твои показания дали! Не отмажешься! Всех сдашь!
Николай вспомнил, как в школе бегал марафоны, как всегда обгонял одноклассников, был на голову выше, на три прыжка быстрее, ведь так хотелось летать, но сердце, говорят, не обманешь. Вот и врачи так сказали. Не пришлось летать на самолётах, только двигатели собирал, а хотелось изобретений, коллеги посмеивались, дурачком ещё называли, не верили.
Но он-то знает, что избранный. Как нашёл вчера в коробке дневник свой детский, так сомнений и не осталось. Вот поэтому его душа им и понадобилась, чистая и светлая, будто снег в ноябре, когда вечером мир ещё в лужах и пыли, а утром открываешь шторы, а там чудо, висящее на деревьях и на козырьке остановки, люди стряхивают чудо с ботинок, но то не сдаётся, цепляется за пальто, залезает в глаза и носы. Вот и душа у меня такая, только со мной останется.
Молчанов рванул быстрее. Двадцать лет почти не бегал. Закололо в боку.
– Куда! Дурак! Током шарахнет! – хохотали охранники.
Сердце колотило в грудь молотком, отдавало в затылок. Конечности свело от напряжения. Николай не оглядывался. Вот и забор! Только бы расчёты не подвели. Только бы!
– Пропал Молчанов, – жужжали за столами мужики в белых халатах. – Говорят, разряд настолько мощный оказался, что он расщепился. – Да ну, от столкновения с забором? – А у тебя есть более разумные объяснения? – затихли, молча застучали ложками, заскрипели котлетами, мяса в продукции больше не стало, может, и не в тёте Рае дело.
– Чудо, Николай, чудо! – шевелила красными губами Инка, сжимая в руках бумажный самолётик, развернула его, прочитала ещё раз надпись, отложила в сторону, вновь развернула, улыбнулась.
«Так стоит ли слать тебе приветы с обратной стороны солнца?» – оставила послание детская рука Коленьки Молчанова.
– Полетел, родненький! – прошептала буфетчица, запустила самолётик из приоткрытого окна и пошла собирать стаканы с грязных столов.