Что нам скажет Барабаш?

Владимир Барабаш родился в 1980 году в Виннице (Украина). С 1987 года проживает в Уфе. Окончил факультет информатики и робототехники Уфимского авиационного технического университета. В 2000-2004 годах работал в структурах "Межпромбанка". С 2004 года занимался консалтинговым бизнесом. В 2008-2013 годах занимал, по его словам, "руководящие должности на ряде крупных российских промышленных предприятий". С 2013 года был советником в уфимской мэрии на общественных началах, работая, в том числе, во взаимодействии с вице-мэром Александром Филипповым, который сейчас обвиняется в превышении полномочий. С 2014 года по настоящее время возглавляет уфимский Фонд городских проектов. ​ — Владимир, как вы относитесь к тому, что должность, за которую вы начали бороться — высшая должность в Башкортостане — именуется просто "главой", а не "президентом" как, например, в Татарстане? — На самом деле не так важно название, "глава" или "президент". Важен реальный статус и реальная возможность что-либо сделать для региона. Если должность будет назваться "глава", но она позволит реально усилить позиции региона, то пускай так называется. — Если признаки федерализма убрать, то это способствует усилению федерализма или ее ликвидации? — Я так считаю, что не по этим признакам надо смотреть. То есть не по названию. Не потому, как называется высшая должность управления регионом. Важно то, что региону позволено, и то, что регион может. Если регион может вести самостоятельную экономическую политику, если регион может вести прямые контакты с зарубежными странами, пусть опять-таки экономические хотя бы, то есть речь не идет о том, чтобы вести внешнюю политику по политическим вопросам, но по крайней мере иметь больше экономических самостоятельных полномочий. Это дает возможность региону существовать. Если мы скатываемся к монополизации власти во всех ее аспектах, то тогда это даже не федерализм. — Давайте поговорим о том, насколько велика свобода субъектов РФ, в частности Башкортостана. В одном из своих интервью вы выступили против обязательности для всех государственного башкирского языка, при этом не обещали татарскому статус государственного, хотя татары тоже треть населения. В чем заключается государственный статус языка, если он не является обязательным для всех? — Вот не совсем так. Я не говорил о том, что не нужно обязательно учить или не учить. Я говорил немножко по-другому. Заставить людей выучить язык, ломая через колено и просто требуя исполнения формального исполнения этой нормы, что надо учить язык... Ну все мы знаем, как школьники выучили там стихотворение на уроке, пробубнили его, вышли и забыли. Вопрос формирования культуры. Вопрос в том, чтобы дать культурной среде, неважно башкирской, татарской или любой другой, существовать и дать возможность развиваться. И не то, что не противодействовать этому, а дать возможность получения государственной помощи в развитии. Если хочет большая общность татар, проживающая на территории РБ, чтобы у нее была возможность изучать татарский язык, чтобы были татарские библиотеки, чтобы развивалась татарская культура, государство должно в этом помогать. И не так принципиален государственный статус языка, как возможность его учить, как возможность развивать. То же самое с башкирским языком. Когда в школе насаждают, что надо учить, и делается это так, что вызовет сопротивление не только у других народов (у русских или татар), но и у самих представителей башкирского народа. Когда их заставляют, даже родители вот этих детей хоть они и сами башкиры, они выступают против. Очень много таких примеров. Но согласитесь, будет здорово, если ребенок выучит язык и там с бабушкой, живущей во дворе, выходя из дома просто поздоровается, поговорит, то есть насколько это свяжет культуру. И вот здесь нужно создавать условия, нужно сделать так, чтобы молодежь и государство должны разрабатывать эту программу. Чтобы молодежь хотела, чтобы это было модно, чтобы это отвечало их внутренним желаниям, чтобы они хотели изучать культуру, чтобы они хотели изучать язык вне зависимости от национальности. Чтобы даже, например, русские хотели изучать башкирский язык. — Вы только что использовали в отношении татар понятие "общность". Недавно врио главы Башкортостана Радий Хабиров назвал татар "диаспорой" в Башкортостане. Как вы к этому относитесь? — Я не считаю, что татары — диаспора. Как можно назвать диаспорой треть населения региона? Диаспорой татары могут быть где-нибудь в США. То есть на территории другого государства. Это неправильно. Тогда и русских можно называть диаспорой, живущей на территории региона. Это некорректное применение термина. — Если вернуться к языковому вопросу, вы сказали, что нужно создавать условия, чтобы башкирский хотели изучать, татарский хотели изучать... — Хотели и могли. — Да, хотели и могли. Означает ли это, что на сегодняшний день в РБ, где есть два госязыка, эти условия созданы только для русского языка? — Ну, фактически у нас русский обязателен на уровне федеральной учебной программы и по нему все условия созданы и всех палочно заставляют изучать русский язык, начиная с первого класса, с прописи. То есть это как базовая история. Вопрос в том, что не созданы условия даже на уровне воскресных школ для изучения других языков. — Мы сегодня получили сообщение от читателя из Башкортостана. Я сейчас процитирую его. "Хабиров завершает спецоперацию по уничтожению издательства "Китап" — единственного в мире, которое печатает башкирские учебники, а также литературу. Под предлогом спасения газетного издательства Башкортостан от банкротства он... отдаёт здания издательства "Китап" и ИД Башкортостан под центр малого предпринимательства. Печатный станок из Германии будет демонтирован. Это просто погром!" Как вы считаете эта ситуация обрисовывает реальную картину? Это о возможностях изучения и развития башкирского языка? — В данном случае я думаю, что это частный случай, но достаточно показательно характеризующий общую картину. Понятно, что людей можно перевести в другое место. Можно печатать в других типографиях, они тоже есть у издательского дома. На других станках или использовать современные средства печати. Но вопрос ведь глубже. У нас не то что бы теряются возможности издания книг, учебной литературы, у нас, насколько у меня есть информация, нарушена система подготовки и преподавательского состава. Для того, чтобы изучать язык, надо, чтобы кто-то его преподавал. А сейчас эта система подготовки учителей башкирского языка испытывает существенную нехватку педагогов. Язык не может существовать без привязки к культуре, а для того, чтобы изучать культуру, для того, чтобы эта культурная среда была модной и интересной для массового потребления, чтобы это действительно не где-то там точечно было, а так, чтобы все жители республики были заинтересованы в этом и это было интересно, это нужно наоборот расширять — нужно давать дополнительные полномочия ученым, делать какие-то этнографические экспедиции. О чем говорить! Мы когда формировали этноюрту к ШОСу, БРИКСу, и когда делали парк "Ватан", вот фонд, который я возглавляю, мы не смогли договориться с Микультом РБ, не смогли договориться с Академией наук, Национальным музеем. Мы сами запускали этнографическую экспедицию по Уралу, мы ездили по деревням, собирали культурные коды, культурные следы, предметы быта, какие-то интересные истории. Все это собирали в парке, чтобы представить людям, но о чем говорить, если на уровне государства это никому не было интересно!? Тем более, что никто за это денег не просил. Мы предлагали просто сделать, что мы сами возьмемся и сделаем. В результате пришлось делать от начала и до конца. — Буквально сегодня экономический эксперт по регионам России Наталья Зубаревич заявила о том, что Башкортостан отстает от Татарстана из-за той политики, которая проводилась при Рахимове. Как вы к этому относитесь? — Госпожа Зубаревич, конечно, очень опытный экономист и обладает большими знаниями и большим доступом к цифрам, но я не скажу, что корень проблемы лежит в том, что регионом руководил Муртаза Рахимов, и что из-за этого стало плохо. Нет, это была комплексная ситуация. Я не возьмусь обвинять главу региона в том, что из-а его неправильного или некорректного руководства что-то было. Я в 2003 году в штабе альтернативного кандидата "воевал" против Муртазы Губайдулловича как руководителя. Спустя несколько лет, будучи директором завода, я участвовал в совещаниях, которые он проводил. Я могу сказать, что он очень крепкий хозяйственник. Ну да, может, какие-то ошибки были. Может, что-то не доделано. Но сказать, что именно из-за руководства что-то было не так, нет. Если бы не было сильной руки в тот момент, регион бы вообще превратился бы в обычную губернию или область. И вообще бы сейчас был дотационным. — На этих выборах самым состоятельным кандидатом являетесь вы. Вы директор и основатель Фонда развития городских проектов, до 2017 года вы работали в команде вице-мэра Уфы по строительству Александра Филиппова. Ваш годовой доход в 2018 году составил 6,14 млн руб. Вам принадлежат две квартиры общей площадью 138 кв. м. и два легковых автомобиля. Как так получилось, что вы — самый состоятельный? На чем вы зарабатываете? — На самом деле я сотрудничал с командой Александра Филиппова до февраля 2016 года, а не 2017 года, то есть фактически 2016, 2017 и 2018 годы я как бы с мэрией не так тесно сотрудничал, только в рамках работы самого фонда. Как получилось так, что я — самый состоятельный? Ну давайте быть объективными — доход в 6 млн руб, который я указал, это не очень большой доход. Просто остальные кандидаты указали меньше. Для меня удивительны цифры, когда люди показывают 48 000 рублей годового дохода, когда люди, занимающие большие посты или занимающиеся бизнесом, показывают, что у них нет никакого имущества. Может быть потому, что я честно указал то, что у меня было, я являюсь предпринимателем, задекларировал весь свой доход, с которого я заплатил налоги. — То есть помимо общественной деятельности у вас есть еще какой-то бизнес-проект? — Да, я как бы занимаюсь бизнесом. Общественная деятельность дохода не приносит. Наоборот, она очень затратна. Я там в фонд из своего личного кармана вложил больше восьми миллионов рублей за последнее время, за несколько лет. Плюс там то, что мои коллеги вкладывали. То есть фонд бюджетных денег не получает. Мы никогда не получали никаких грантов, субсидий или еще что-то там. Или просто дотаций из госбюджета. Все исключительно за счет либо бизнеса, либо просто за счет вложений учредителей и партнеров. То, что касается бизнеса, на котором я зарабатываю, я достаточно успешный антикризисный менеджер, меня приглашают в разные бизнес-структуры для того, чтобы я выстраивал стратегию выхода из кризиса. И собственно, платят мне за это деньги. Вот это мой заработок, я его показываю в чистую и белую. — Вы недавно говорили о том, что намерены среди прочего реформировать экономику республики. В чем будет заключаться эта реформа? — Самое первое, что необходимо сделать в республике, это честно все посчитать. Существующая система подсчета и принятия на основе него решений на уровне официальной государственной статистики, к сожалению, некорректна. Статистика собирается таким образом, что каждый чиновник на местах заинтересован в палочной системе, то есть когда берется показатель предыдущего периода, добавляется к нему несколько процентов и показывается там стабильный рост. В результате у нас уже существуют виртуальные стада коров или лошадей, у нас виртуальные урожаи. Когда мы делали аналитику для одного проекта, проанализировали заявленные цифры, например, по сбору урожая зерновых, то, что там собрали 4 млн т зерна, посчитали мощности хранения, переработки и подняли транспортные накладные и выяснилось, что существует в реальности только 2,5 млн т, а куда делись остальные 1,5 млн т, никто не знает, то ли их закопали, то ли их нарисовали. Вот как можно принимать какие-то решения, тем более стратегические, если нет этих цифр. Это все достаточно легко считается и перепроверяется, нужно только принять волевое решение и договориться в первую очередь с самими собой, что не надо врать. — То есть в первую очередь вы намерены отразить реальную ситуацию? — Конечно! Оцифровать и сделать цифровую модель экономики с перекрестной перепроверкой данных. То есть если данные транспортных накладных не подтверждают данные Минсельхоза, так не бывает. Урожай же не перемещается, телепортация ведь еще не изобретена. И в любой экономике. Даже Налоговая служба может отследить 20 колен транзакций перемещения какого-то мешка цемента. Чем Минэконом-то хуже? Это первое. Второе — сделать упор на все-таки локальную экономику. У нас очень многое отдано на откуп федеральным и международным корпорациям, у которых центр принятия решений находится не на территории РБ. У них нет интереса в самой республике. Республика — это просто объект, который можно доить. — Возвращаемся к вопросу о полномочиях республики и ее свободе? — Конечно, конечно! То есть если мы в условиях существующей политической реальности не говорим о политической какой-то самостоятельности, то экономическая самостоятельность должна быть обязательно. И ее можно достичь только развивая собственный внутренний бизнес, оказывая максимальную налоговую и финансовую поддержку региональным производителям, региональному бизнесу, сфере услуг. Даже федеральное налоговое законодательство позволяет, например, выставлять нулевые налоговые ставки для ИП. Регион сам может обнулить ставку. Если человек в селе хочет создать парикмахерскую или открыть магазин, зачем с него эти 6 процентов брать? Это копеечные деньги. Это на бюджет никак не повлияет. Но если у жителя села не будет необходимости за 60 км ехать за сигаретами, за 100 км ехать, чтобы подстричься, это больше сохранит людей в селах для того, чтобы они продолжали там работать. То есть если они будут получать услуги. Опять-таки бизнес будет развиваться, они же будут нанимать людей, например, чтобы ремонт сделать. То есть деньги будут оставаться в местном обороте. — Как вы относитесь к тому, что активы республики постепенно уходят из-под контроля республики? Вспомним историю с "Башнефтью", сейчас ведется борьба за шиханы, где участниками являются не совсем местные люди. Вам не кажется, что такие подходы Москвы больше напоминают колониальные методы, нежели нормальные для федеративного государства? — Не то, чтобы напоминает. Я действительно считаю, что такой подход очень эгоистичен со стороны федералов. Как может быть бюджет Москвы 2 трлн рублей, когда площадь Москвы 750 кв км. Ну если без новой Москвы считать. И бюджет РБ, который является регионом-донором, регионом с развитой промышленностью, с огромным количеством полезных ископаемых и огромной площадью, превосходящие многие европейские страны как по числу жителей, так и по площади. И бюджет там 200 млн руб, то есть в 10 меньше, чем бюджет одного города. То, что у нас как раз эти крупные компании, работающие сейчас на территории региона и фактически диктуют всю экономическую политику региону, они ведь зарегистрированы в основном в Москве, в лучшем случае, а то и в за границей. Естественно, что они действуют в интересах той точки, где у них находится головная штабквартира. Ну там, в Москву, например. А регион вынужден просто кивать и выполнять все, что они говорят. Не хотят они делать очистные сооружения, а как мы их заставим? Они же нам тут экономику делают. Хотят они раскапывать шиханы, а как мы им возразим? Поэтому нужна та самая экономическая самостоятельность, поэтому нужен экономический разворот в республике в сторону регионального бизнеса. — У нас заканчивается время. Буквально тезисно не могли бы вы перечислить три главные проблемы Башкортостана сегодня? — Экономика, экология, национальная культура. Рамзан Алпаут, Идель.Реалии Оригинал публикации