Дмитрий Быков // «Русский пионер», №1, февраль–март 2021 года

Я редко ошибаюсь в прогнозах относительно чужого будущего, но моё для меня закрыто. Зато я с прекрасной отчётливостью вижу несколько картинок из будущего России, да и остального человечества. Делиться ими я пока не хочу, хотя это вполне вдохновляющие картинки: что-то мне подсказывает, что есть связь между их осуществлением и моей сдержанностью. Известно, что любовь, о которой всем известно, быстрее заканчивается (может, её перестаёт подогревать секретность), а гриб, который обнаружили, перестаёт расти (хотя знал я и другие примеры). В любом случае главные прогнозы я раскрывать не буду, хотя именно знание этих нехитрых тайн помогает мне действовать в правильном направлении — или, по крайней мере, отсекать ненадёжных союзников.

Но одним предчувствием — или, если хотите, догадкой — я поделиться должен. Это касается грядущего мироустройства. И это не пожелание, а именно предчувствие, потому что человечество коллективным разумом всегда выбирает самый рациональный вариант. Я, кстати, давно ношусь с этой идеей. Заключается она в том, что разница между условными модернистами и условными архаистами — не политическая и даже не идеологическая, а антропологическая. С этим нельзя ничего сделать — существуют разные породы людей, как и разные породы собак, и никакими уговорами нельзя превратить охотничью собаку в левретку, а чихуахуа — в ньюфаундленда. Человек выбирает Путина или Навального не в силу воспитания или опыта, а в силу своей антропологии. Например, огромное большинство сегодняшних противников Навального — это люди, которым страшно выйти на несанкционированный митинг или сказать неприятную правду; ну страшно же, это нормально, это, в конце концов, очень по-человечески. И они завидуют тем, кому менее страшно, и ненавидят тех, кто поставил их перед таким дискомфортным нравственным выбором. Эта ненависть, которой сегодня очень много, вызвана именно мыслями о собственном несовершенстве, то есть мотивом вполне благородным, но вот не может человек ничего изменить, зловонная стабильность ему уютнее, и я уж точно не брошу в него камень.

Или: человеку нравится пытать других, у него такая склонность, он это делает профессионально, и когда у него есть возможность этим заняться — он едет туда, где это разрешено. Например, на спорные территории, вокруг статуса которых идёт война. Здесь он с такими наклонностями был бы маньяк или в лучшем случае бандит, а там герой. Он выдумывает себе романтические побуждения — типа едет защищать братьев — и пытает там сколько влезет. Есть, конечно, и те, у кого действительно присутствуют романтические побуждения, — таких людей мало, и они плохо информированы; среди них преобладают ролевики, и убивают их первыми. Чтобы их не убивали на чужих войнах, нужно придумать им убедительную ролевую игру на Родине — полёт на Марс, я не знаю, или строительство справедливого общества; когда такой игры нет, они обречены.

Раньше конфликты между разными антропологическими типами — и, соответственно, между архаическими и модернистскими обществами — решались военным путём. Теперь глобальная и даже масштабная война стала невозможна — это главный итог ХХ века: Сахаров был прав, когда сказал, что водородная бомба убила войну и третьей мировой не будет. Теоретически она возможна, но крайне маловероятна. ХХ век подарил миру интернет, который практически убивает или делает крайне затратной любую диктатуру, — и бомбу, гипотетическое применение которой ликвидирует жизнь как таковую. У нас даже есть вполне конкретная дата, когда до человечества дошла эта новость, — дата, если вдуматься, не такая уж траурная: 30 октября 1961 года, когда на полигоне Лисий Нос была взорвана советская царь-бомба, она же изделие 602. После этого всё стало понятно.

Прежде всего стало понятно, что путь человечества — диверсификация, хочет оно того или нет. Оно неизбежно поделится на два подвида, которые не могут уничтожить друг друга, хотя могут бесконечно троллить; одни могут погрузить других в серьёзную отсталость, закрыв им путь к новейшим научным разработкам, — но для многих жизнь в отсталости гораздо комфортней; очевидно, что на Руси чрезвычайно сильны элементы язычества, хотя крещена она более тысячи лет назад, и с элементами этого язычества она нипочём не расстанется. Дикари Северного Сентинела до сих пор воздерживаются от любых контактов с соседями и отгоняют вертолёты стрелами, так что ни об их религии, ни о языке ничего достоверного неизвестно. В каменном веке нет мобильной связи и курьерской доставки, но нет и СПИДа; прогресс вовсе не императивен, некоторым он совершенно не нужен, и таким людям надо всего лишь выделить отдельную территорию вроде Северного Сентинела. Это будет не очень большая территория, потому что таких людей не очень много. Даже Северная Корея, по некоторым сведениям, для них уже становится великовата. Некоторые наверняка скажут, что под таких архаистов можно отдать Россию. Россия в самом деле очень любима полузабытыми кинозвёздами и позавчерашними поп-героями, они любят получать здесь гражданство (но не жить) или награды, лично вручаемые властями. В России пользуется некоторой популярностью — хотя, подозреваю, искусственно раздуваемой — сентинельская национальная идея, то есть представление об осаждённой крепости, вокруг которой неистовствуют бездуховные либералы. Они хотят растлить наших детей, лишить пола наших женщин и воспользоваться нашими ресурсами. В «Яндекс.Дзен» есть блоги нескольких таких людей, уверенных, что «РОССИЯ всегда спасала мир» (они сильно злоупотребляют капслоком). Тем не менее отдать им всю Россию было бы несколько жирно, и не по причине ресурсов — ресурсы есть везде, — а по причине весьма малого количества таких изоляционистов. Россия — страна довольно сурового климата, это вам не Калифорния, и в ней, чтобы выжить, надо обладать не пассионарностью (это понятие ненаучно и вообще трудно определяется), а, скорее, авантюризмом и несговорчивостью. В России есть, безусловно, некоторый процент слабаков, нуждающихся в опоре, любящих похулиганить под прикрытием или обеспечить себе литературную славу за счёт казённого патриотизма; но в принципе тут у нас такие зимы, а весной и осенью такая распутица, что даже просто вылезти из-под одеяла, не говоря уж про высунуть нос на улицу, может только человек с сильной волей и непростым характером. Идиоту и конформисту тут не выжить, если только он не пресс-секретарь миллиардера или иного высокопоставленного лица. Попытки представить население России рабским, безынициативным или чересчур терпимым могут предприниматься теми, кто никогда не бывал в Якутске. Вообще, Россия не для слабаков и тем более не для рабов, а терпеть некоторые начальственные чрезмерности ей приходится просто потому, что всё время руки заняты и времени нет; но в критические моменты, как известно, она перестаёт долго запрягать и начинает быстро ехать. Так что в будущем всемирном разделении труда у России как раз преимущества: тут будут жить самые храбрые и передовые, и проситься к ним будут такие же авантюристы, вроде героев утопии Стругацких «Полдень». Конечно, знавала Россия всякие времена,— но в перспективе, как уже было в двадцатые годы прошлого века, это страна безумных мечтателей, самых передовых учений, самых отчаянных авангардистов и самого стремительного развития. Не исключаю, что какую-то её часть можно будет отдать под Новые Сентинелы,— Сочи, например, поскольку для халявщиков нужен субтропический климат, в другом они без верховного покровительства не выживут. Но никто не помешает им создать там роскошный курорт, куда авантюристы и авангардисты будут наезжать летом. Для этих людей выстилаться под клиента — милое дело, и я с поразительной ясностью вижу большинство нынешних идеологов и пропагандистов в качестве обслуживающего персонала в Сочи. Им гарантированы щедрые чаевые, поскольку нет большей радости, как увидеть этих людей в их естественном состоянии, сервирующими стол или спрашивающими с перекинутым через руку полотенцем «чего изволите». Курорт обязан радостно принимать любого посетителя. Но вечно жить на курорте нельзя — разве только в старости, когда в Якутске или Норильске уже ломит кости.

Славная идея — отдать юг лентяям, старикам или конформистам, сделать там эдакое бесконечное Бали. Но чем ближе к полюсам, тем больше поляризация, тем экстремальнее психология местных жителей. И нам совершенно не надо устраивать цветные революции, потому что все, кто хочет жить при рискованной свободе и ответственной демократии, смогут попросту выбрать территорию. Пора уже снять идиотский внутренний конфликт, когда человек вынужден защищать землю, на которой он не дома; любой ценой отождествляться с Родиной, которая ежедневно попирает его священные принципы. Человек, безусловно, должен быть готов умереть за эти принципы — но тогда они должны быть его, личные, им выбранные. Если это свобода — пусть будет свобода; если он не хочет умирать за рабство — это его право. Стабильность нужна там, где нет жизни; бурный рост, промышленные кризисы и научные взлёты, крутые стартапы и бешеная конкуренция желанны не всем,— но те, кто умеет хорошо делать своё дело, не должны жить там, где это наказуемо. Должны быть страны паразитов, где земля родит сама, и страны профессионалов — где «лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день идёт за них на бой». Я понимаю, что это не для всех. Но это не повод лишать будущего целые народы.

Предвижу вопрос: а как же фанатики всей этой архаики? Есть же исламские террористы, которые хотят не только исповедовать свою веру, но и навязать её остальному миру; есть же агрессивные идеологи, желающие видеть Европу исламизированной, а Америку разрушенной! Есть, наконец, отдельные внутренне противоречивые личности, которые желают жить в Париже, но чтоб местные учителя не смели преподавать по-парижски, а чтобы вели себя в соответствии с духом Востока. Что на это сказать, братцы? Мир вокруг становится всё менее экстенсивным. Скоро фанатикам архаики просто не на что станет жировать, поскольку сырьевая зависимость тоже понемножку преодолевается; нефть, говаривал Менделеев, всегда будет нужна человечеству, но топить нефтью не умнее, чем топить ассигнациями. У меня было уже предвидение в давнем романе «ЖД», что нас ожидает открытие, сравнимое с компьютерной революцией,— обнаружение дешёвого и общедоступного источника энергии, чего-то вроде мифического газа флогистона, и это даже не сланцевая нефть (о которой тогда ещё не шумели), а что-то гораздо более масштабное. Произойдёт это открытие в конце двадцатых, если не раньше, и заставит обладателей нефтяного ресурса делать из нефти хлеб и колбасу; сходные мысли доказательно высказаны в книге Александра Эткинда «Природа зла», к которой я и отсылаю любопытного читателя. Все эти радикалы радикальны лишь в той степени, в какой их амбиции обеспечены природной рентой; как только этот ресурс обесценится, влиятельность архаики снизится в разы. Тогда и в России, кстати, закончатся последние иллюзии насчёт геополитики, и будет она признана, как ей и положено, лженаукой.

Мир будущего — это мир активных конкурентоспособных творцов и брюзгливых пенсионеров, к которым относятся со всем уважением и не пытаются переубедить. Я с невероятной отчётливостью вижу мир, где Родина уже не поводок, а свободный выбор; где место рождения играет не большую роль, чем цвет волос; где ни один врождённый признак уже не имеет цены. В этом всемирном банке гражданств Родину выбирают, как квартиру,— хочу жить там-то и защищать то-то, давайте меняться! Любой, кто замечает тенденции мирового развития, видит, что всё идёт к этому; и клянусь вам, право жить в России будет в этом будущем едва ли не самым престижным. Ибо престижно жить там, где интересно и трудно и где возможны приличные честные заработки. А в Сентинелах, чувствую, будет ужасно интересно. Туда переедет всё современное российское телевидение, и рейтинги у него, как и положено кровавому цирку, будут запредельные.

Кстати, в этом прекрасном мире будущего вряд ли будут люди, всю жизнь прожившие оседло,— как уже сегодня почти нет людей, вечно занятых одним делом, освоивших единственную профессию. Миру пора перестать быть оседлым — в Штатах, например, вполне естественное дело кочевать вслед за работой. Прощай, хозяин дорогой, а я иду вслед за водой. В движенье мельник жизнь ведёт, в движенье! А если вам кажется, что настоящая утопия — это Новые Сентинелы,— добро пожаловать в Сочи: там всегда тепло, много криминалитета, а на всех заборах будут укреплены аккуратные ящички для доносов. И если вам не понравится статья вроде этой, вы всегда сможете опустить донос в щель такого ящичка — откуда ваше письмо прямиком отправится в макулатуру. И вам хорошо, и обществу благо.