Грандиозный пожар, практически уничтоживший Москву в сентябре 1812 года, потряс воображение современников – и в России, и за рубежом. Болезненная память о нём сохранялась ещё во времена Лермонтова, строка из стихотворения которого стала заголовком статьи. В настоящее время мало кто представляет масштабы работ по восстановлению сгоревшего города. Большинство людей считают, что Москва возродилась очень быстро и буквально сама по себе.

Между тем строительные работы в Москве после 1812 года можно сравнить (и сравнивали) лишь с возведением на пустом месте Санкт-Петербурга. Восстановление города продолжалось до 1843 года, когда, наконец, закончила работу Государственная «Комиссия для строения Москвы». Уже было опубликовано (в 1837 г.) знаменитое стихотворение Лермонтова «Бородино», и сам поэт погиб в 1841 году, а Москва ещё не была полностью отстроена после того пожара. Только на первом этапе на восстановительные работы из государственной казны была выделена огромная сумма в 5 миллионов рублей. Поскольку желающий понравиться «цивилизованным европейцам» Александр I отказался от репараций и компенсаций, лишив Россию всех плодов многолетних тяжелейших войн против Наполеоновской Франции, отстраивать Москву пришлось за счёт русских крестьян. Для производства кирпичей были построены пять новых заводов, в строительстве новых зданий активное участие принимали солдаты расквартированных близ Москвы частей. Тогда же, кстати, (в 1819 году) было перекрыто кирпичным сводом русло реки Неглинки (Неглинной), через которую когда-то был перекинут Кузнецкий мост, и именно она когда-то отделяла Кутафью башню Московского Кремля от Троицкой.

Но почему Москва вообще сгорела? Ведь русские ни в коем случае не собирались её сдавать, а Наполеон даже и во сне не мог представить, что он когда-нибудь займёт этот город.

Планы Бонапарта

Начиная войну с Россией, французский император не собирался ни уничтожить российское государство, расчленив его на несколько частей, ни завоевать Россию, ни даже сменить правящую династию. Жан-Батист Марбо утверждал:


Сам Наполеон сказал Бертье:


Планируя кампанию 1812 года, Бонапарт называл её «Второй польской войной» (первая была в 1807 г.) и рассчитывал, что она закончится после нескольких приграничных сражений. Он говорил тогда:


В Вильно Бонапарт, кстати, перейдя Неман, задержался на 18 дней, но никакого Литовского государства создавать не стал, так как понимал, что это осложнит переговоры о мире. Литву, которую жаждали получить поляки, Наполеон предполагал вернуть Александру в обмен на дополнительные уступки. То есть собирался действовать, как Петр I, который, по его собственным словам, во время Северной войны распорядился занять Финляндию только для того, чтобы потом обменять её на что-нибудь более нужное.

На протяжении десятилетий ведутся споры, зачем Наполеон пошёл в сторону Москвы. Апокрифические анекдоты о его рассуждениях, мол, если он «займёт Киев, поразит Россию в ноги, Петербург – в голову, а Москву – в сердце», во внимание приниматься не могут и не должны. Надо понимать, что в те времена Москва была городом отставных вельмож, ностальгирующих по годам прежних царствований. Большая политика и большие карьеры делались в Петербурге, где к московским старикам в старомодных камзолах относились с иронией и даже с откровенной насмешкой. Москва в начале XIX века была всего лишь большим губернским городом и политического значения практически не имела (да и стратегического – тоже). И вряд ли можно всерьёз относиться к словам Наполеона, которые он сказал посланнику Александра I Балашову – что мирный договор он подпишет в Москве. В устах императора это явно «фигура речи», которая должна была напугать и подчеркнуть серьёзность намерений. Реальных планов занять Москву у Бонапарта не было.

А вот движение к Петербургу было более перспективным. Оно создавало непосредственную угрозу для Александра I и высших аристократов империи. В случае реальной опасности они, независимо от желания императора, безусловно, потребовали бы от него вступить в переговоры с Наполеоном. А «убеждать» эти люди умели. «Слабый и лукавый» Александр, внук и сын убитых императоров, прекрасно знал об «удавке», которая «ограничивает самодержавие в России». О страхе царя перед наступлением Бонапарта на Петербург свидетельствует и тайная эвакуация драгоценностей императорской семьи в город Вытегра Олонецкой губернии. Здесь они находились до весны 1813 года.

Некоторые утверждают, что движение к Петербургу ставило под вопрос снабжение огромной армии продовольствием и фуражом, так как местность здесь была менее плодородной. Однако и нечернозёмные земли Белоруссии, и Смоленской губернии богатством большими урожаями похвастаться не могли, и, как мы знаем, не обеспечили потребностей ни Великой армии Бонапарта, ни преследующей её русской армии, которая в итоге на пути к Вильно понесла огромные нестроевые потери, сравнимые с французскими. Поэтому, если вопросы снабжения рассматривать как определяющие, идти Бонапарту следовало в сторону чернозёмных губерний Новороссии. Для Российской империи потеря Черноморского побережья была неприемлема, и русские войска сами пришли бы хоть к Екатеринославу, хоть к Одессе. Как несколько десятилетий спустя шли они в Крым – к осаждённому Севастополю.

В пользу решения о движении на столицу говорит и тот факт, что расстояние от Вильно до Петербурга значительно меньше, чем до Москвы: 651 км против 791 км по прямой, и 721 км против 901 км по шоссе. А снабжение движущейся вдоль побережья Великой армии можно было организовать по морю. Более того, известно, что вплоть до Москвы Великая армия Наполеона полагалась только на свои запасы. Так что и до Петербурга их вполне хватило бы. К тому же следует учесть, что в этом случае наступать пришлось бы не по коренным российским землям, а по «инородческим областям». В Литве проживало много поляков, да и местные дворяне были изрядно полонизированы. Русский агент Максим фон Фок сообщал, что в Вильно, где совсем недавно отплясывал на балу Александр I,


А в Латвии и Эстонии с давних времён поддерживали жёсткий порядок остзейские бароны, предки которых когда-то завоевали эти земли. Свою власть над ними они сохранили и в Российской империи. Наполеон мог надеяться на более лояльное отношение жителей этих областей. И прикрывал Петербург всего один корпус Витгенштейна численностью около 20 тысяч человек.

Карл Клаузевиц считал, что Наполеон выбрал московское направление потому, что к этому городу от западных границ вела самая лучшая дорога. Но ведь его армия не просто двигалась, а преследовала отступающие русские войска. Именно они определяли движение Великой армии Бонапарта. И потому, исходя из вышесказанного, наиболее правдоподобно движение Наполеона к Москве можно объяснить отсутствием у него чёткого плана наступления. Бонапарту было всё равно, куда идти: он просто стремился дать русским генеральное сражение. И было не важно, где именно оно произойдёт – у Риги, близ Киева или при Полоцке. Он хотел быстро разбить российскую армию и сразу же заключить мир. Войска Наполеона шли за армиями Барклая-де-Толли и Багратиона, которые, отступая, привели его сначала к Смоленску, а потом – к Москве.


Ещё до начала кампании Бонапарт сказал архиканцлеру своей империи Жан-Жаку Камбасересу, что война с Россией должна продолжаться два года. В течение первого следует подготовить плацдарм по Двине и Днепру, после чего разместить армию на зимние квартиры. И на второй год, в случае отказа Александра заключить мир, продолжить наступление.

О том же Наполеон говорил Меттерниху:


Сюгер утверждает, что уже в Вильно Бонапарт сказал генералу Себастиани:


28 июля 1812 года Наполеон император говорит в Витебске:


Но всё же направляет армию к Смоленску. И уже не только генералы и маршалы, но и многие офицеры, а потом даже рядовые начинают всё чаще оглядываться назад и задумываться о будущем.

На острове Святой Елены Наполеон писал:


В общем, все понимали губительность продолжения этого похода. И, конечно же, понимал это сам Бонапарт. Французский император видел, что его армия слабеет, оставляя гарнизоны в занятых городах, несёт огромные нестроевые потери и только за первый месяц лишилась 20 тысяч лошадей. Он действительно хотел остановить армию в Смоленске.

Арман де Коленкур вспоминал:


Квартирмейстер Великой армии генерал Филипп-Поль де Сегюр писал:


Более того, он утверждал, что уже в Смоленске самого Бонапарта


Сегюр также сообщает о разговоре Наполеона и генерала Дюрока:


Не в силах принять решение, Бонапарт задержался в Смоленске на 7 дней. И английский генерал Вильсон, который находился при штабе Барклая де Толли, отправил в Лондон письмо со словами:


И через 4 дня, узнав о продолжении движения Великой армии, отправляет другое письмо, в котором радостно сообщает:


Как видим, не только Барклай-де-Толли, но также и многие французские генералы, и даже британец Вильсон осознают губительность движения Наполеона к Москве. Но этого почему-то не понимают Багратион и некоторые другие русские генералы, которые обвиняют Барклая в предательстве и страстно желают вступить в генеральное сражение с превосходящими силами Великой армии Бонапарта. То есть сделать именно то, чего так хочет сейчас император французов. Невольно вспоминаются знаменитые слова Наполеона, утверждавшего, что в России в 1812 году не осталось хороших генералов, а Багратион – опытен, но глуп. Однако уже проклинаемый многими Барклай-де-Толли непоколебим и решил ценой своей репутации всё же спасти Россию. И призрак победы в генеральной битве с ускользнувшими русскими войсками манит Бонапарта, обещая завершение войны и заключение желанного мира. Наполеон рискнул – всё же отдал приказ о продолжении наступления на Москву. Его стремление выиграть войну побыстрее, за один год, привело Великую армию к катастрофе.

Снова послушаем Коленкура:

Судьба Москвы

Итак, русские войска откатывались к Москве, но тема возможного оставления этого города была табуирована. Даже после Бородинского сражения многие были уверены, что будет дана ещё одна битва, и решение Кутузова об оставлении Москвы стало для всех шоком. Эти ура-патриотические настроения, царящие и в руководстве армии, и в администрации Москвы, привели к трагедии. Не было никаких планов по эвакуации если не материальных, то хотя бы исторических ценностей. Неожиданное для всех известие о сдаче города привело к панике и массовому бегству и потерявших контроль над ситуацией московских чиновников, и горожан.


Кутузов, который до последнего уверял всех, что Москва не будет сдана, прекрасно понимал, какова будет реакция императора. Тем более что он уже известил его о победе при Бородино, получив 100 тысяч рублей и звание фельдмаршала. Поэтому в письме от 4 сентября, уже оставив Москву, новоиспечённый фельдмаршал успокаивал императора:


На самом деле в Москве были оставлены огромные запасы оружия, продовольствия и фуража. Помимо прочего, французам достались 156 орудий, 74 974 ружья, 39 846 сабель, 27 119 орудийных снарядов. Это тем более странно, что в конце 1812 г. на один российский батальон (около тысячи человек) в среднем имелось только 776 ружей. И даже в 1815 году безоружными были 100 русских солдат из каждой тысячи. Солдаты, которым не досталось ружей, должны были вооружаться за счёт погибших товарищей. Что (кроме халатности и разгильдяйства) мешало в конце августа и начале сентября 1812 года вскрыть арсенал и забрать хотя бы ружья, чтобы потом раздать их безоружным солдатам?

В Москве также были оставлены 608 старинных русских знамён и больше 1000 штандартов. И это был уже величайший позор, ответственности за который никто так и не понёс.

Французам достались и огромные запасы дворянских усадеб, купеческие магазины и какие-никакие, но припасы рядовых и незнатных лиц. На острове Святой Елены Наполеон рассказывал доктору О’Мира:


Но оставлены были не только дома, купеческие лавки и арсенал, а также и около 22,5 тысяч раненых солдат и унтер-офицеров (некоторые авторы пишут о 30 тысячах). Ермолов вспоминал потом о «душераздирающих стонах раненых, оставляемых во власти неприятеля». Они «поручались человеколюбию французских войск» – и почти все погибли в московском пожаре. Карл фон Клаузевиц писал жене:

.
В общем, ситуация, прямо скажем, была хуже некуда, и это понимали даже рядовые. О крайнем упадке морального духа русских войск, помимо прочих, сообщают такие хорошо осведомлённые мемуаристы, как Н. Н. Раевский (командир VII пехотного корпуса), С. И. Маевский (начальник канцелярии Кутузова) и А. И. Михайловский-Данилевский (адъютант Кутузова). Авторитет главнокомандующего достиг нижайшей точки, и, по свидетельству А. Б. Голицина (ординарец Кутузова), из Москвы тот «выехал так, чтоб, сколько можно, ни с кем не встретиться». Проходом армии через город 2 (14) сентября руководил Барклай-де-Толли, который провёл в седле 18 часов.


Генерал-губернатор Москвы Ф. В. Ростопчин вспоминал, что в армии тогда не стесняясь называли Кутузова «темнейшим князем».

В следующей статье мы поговорим об этом интересном и своеобразном человеке, которого Екатерина II называла «Сумасшедшим Федькой». Жена этого «русского патриота», непримиримого борца с французским влиянием, по словам Е. Тарле, была «офранцуженной католичкой». А его дочь вышла замуж за родственника квартирмейстера Великой армии Наполеона, цитаты из мемуаров которого приведены в этой статье. Она стала известной писательницей и в настоящее время входит в число пяти самых популярных авторов книг для детей, написанных на французском языке.


Многие считают Ф. Ростопчина «русским Геростратом», ответственным за пожары, практически уничтожившие Москву, но ставшие также роковыми и для Великой армии Бонапарта.