…Для Бога мёртвых нет
Борис Друян родился в Ленинграде. Во время войны вместе с матерью был эвакуирован в деревню Фёдоровская Костромской области. Там в 1943 году она умерла, а в феврале 1944 года при прорыве блокады Ленинграда пропал без вести отец. Был воспитанником Школы юнг г. Выборга, плавал рулевым-сигнальщиком на буксире Ленинградской военно-морской базы. В 1956 году поступил на отделение русского языка и литературы ЛГУ им. А.А. Жданова. После учёбы работал литературным сотрудником газеты «За Коммунизм» в г. Чулыме Новосибирской области. Затем вернулся в Ленинград. В январе 1965 года его пригласили работать редактором в отдел художественной литературы «Лениздата». Там под редакцией Б. Друяна вышли в свет десятки книг писателей и критиков Ленинграда: проза, поэзия, литературоведение. В декабре 1980 года возглавил отдел поэзии журнала «Нева». На этой должности работал более четверти века – до выхода на пенсию. Несколько лет назад в издательстве «Геликон» вышла его книга «Неостывшая память». В ней автор рассказывает о встречах с неординарными людьми и закулисной стороне издательского дела эпохи застоя. Небольшой отрывок из «Неостывшей памяти», специально для «ЛГ» подготовленный и расширенный автором, мы предлагаем вниманию читателей.
Сразу после кончины 5 марта 1966 года Анны Андреевны Ахматовой «Лениздат» приступил к изданию книги её стихов и прозы. Никто, даже самые отчаянные скептики, не мог предположить, что к читателям этот многострадальный однотомник придёт только лишь через десять лет.
Обком КПСС и его верное, неприступное подразделение цензуры все эти годы исповедовали принцип «тащить и не пущать». Обо всех ожидаемых и неожиданных событиях издания книги я подробно написал в статье «Том агатовый». Работал я в те годы редактором отдела художественной литературы «Лениздата». По предложению членов комиссии по наследию Ахматовой в один из драматических моментов мне пришлось заняться составлением всего издания и подготовкой основного – поэтического отдела.
Однажды в хмурый осенний день 1975 года в наш редакторский кабинет зашёл коренастый широколицый человек. Окинув присутствующих прищуренным взглядом, он сказал, что хотел побеседовать с главным редактором Хренковым, но того нет, секретарь отправила его сюда к Друяну.
Я тоскливо подумал: опять на мою голову пожаловал очередной графоман, хорошо, если не псих – такие нам время от времени здорово досаждали. Мы с ними всегда были максимально осторожными, отказывали в публикации таким образом, что они уходили не слишком довольными, но и не шибко озлобленными.
Стараясь казаться архидоброжелательным, я вышел из-за стола, с улыбкой указал посетителю на кресло, говоря, что оно предназначено для особо почётных гостей, что я и есть тот самый Друян, которым он интересуется, и что я был бы рад, если бы он назвал себя.
Видок у меня был ещё тот!
– Лев Николаевич Гумилёв, – представился он.
Я аж поперхнулся. Видок у меня наверняка был ещё тот! Думаю, вот так же чувствует себя боксёр в хорошем нокдауне.
Все присутствующие разом замолчали и уставились на нас. А я суетливо усаживал гостя в кресло, бормотал, мол, никак не ожидал увидеть его…
– Живьём? – уже улыбаясь, спросил Лев Николаевич.
– Что-то вроде этого… – более глупой фразы я в тот миг придумать не мог.
Лев Николаевич рассмеялся. Много позже он сказал мне, что именно эта фраза «купила» его.
Затем уже серьёзно поинтересовался, почему издательство готовит книгу Ахматовой, а его даже не поставили в известность.
Я не стал кривить душой, откровенно сказал, что никому в издательстве и в голову не пришло разыскивать его, имея договорные отношения с Чуковскими и Эммой Григорьевной Герштейн. Затем подробно изложил всю длинную историю подготовки однотомника и твёрдо заверил, что отныне решительно всё будет согласовываться с ним.
Согласовывать теперь уже поздно, заметил он, а вот помнить о том, что он всё же имеет прямое отношение к Ахматовой, надо бы.
Из книжного шкафа я извлёк корректуру и передал ему. Он неторопливо перелистал её, снова и снова возвращаясь к каким-то стихам. Было видно, что он доволен. Неожиданно он открыл страницу со стихотворением «Читая Гамлета» и спросил, не хочу ли я вместе с ним немного похулиганить.
Офелия, иди в монастырь
Я удивился, но сразу же согласился, не представляя, впрочем, каким образом мы на пару с Гумилёвым будем хулиганить.
Лев Николаевич вслух прочитал:
У кладбища направо пылил пустырь,
А за ним голубела река.
Ты сказал мне: «Ну что ж, иди в монастырь
Или замуж за дурака…»
– Так всюду напечатано. А вот я хорошо помню, – сказал он, – что мама давным-давно читала так:
Ты сказал мне: «Офелия, иди в монастырь
Или замуж за дурака…»
Я с готовностью согласился на это «хулиганство». Строка, предложенная Львом Николаевичем, была позднее напечатана в подготовленных мною к печати книгах Ахматовой, а также в выпущенном в «Лениздате» в 1989 году однотомнике, который составил А.И. Павловский.
Лев Николаевич с той памятной для меня встречи, убедившись, что я дорожу каждой запятой в текстах Ахматовой, относился ко мне очень тепло, подарил свою книгу «Хунны в Китае», при встречах и по телефону стал называть меня не иначе как Боренька Григорьевич. Не сразу, но и я решился в ответ обращаться к нему столь же неофициально, по-домашнему: Лёвушка Николаевич.
В очередной раз при встрече у него дома на Большой Московской улице он вспомнил о нашем «хулиганстве» и сказал, что было бы просто здорово, если бы когда-нибудь кто-нибудь «нахулиганил» ещё разочек, но…
Одно лишь слово
– Какое может быть «но»! – прервал я его. – Я готов с вами «хулиганить» сколько угодно.
– Не спешите, Боренька Григорьевич. То, что я бы предложил, не выгорит ни под каким видом. Потому и сказал «но».
Лев Николаевич раскрыл на столе ахматовский однотомник на странице 332, пододвинул ко мне и попросил прочитать стихотворение.
– Ну зачем же читать, я вам его с удовольствием продекламирую.
– Знаю, память ваша отличная, но всё же прошу стихотворение прочитать.
И я прочитал:
А вы, мои друзья последнего призыва!
Чтоб вас оплакивать, мне жизнь сохранена.
Над вашей памятью не стыть плакучей ивой,
А крикнуть на весь мир все ваши имена!
Да что там имена!
Ведь всё равно – вы с нами!..
Все на колени, все!
Багряный хлынул свет!
И ленинградцы вновь идут сквозь дым рядами –
Живые с мёртвыми: для славы мёртвых нет.
– Хорошо прочитал, с выражением, – улыбнулся Лев Николаевич. – Пожалуйста, ещё раз – только последнюю строку.
Я прочитал, не понимая смысл просьбы.
– На самом деле, – сказал Лев Николаевич, – эта строка первоначально сочинена так:
Живые с мёртвыми: для Бога мёртвых нет.
Я был поражён. А Лев Николаевич, видя моё состояние, с нажимом произнёс:
– Вот почему я на все сто уверен: никто не сможет изменить давно всем известную строку стихотворения. Да что тут говорить, даже слово «Бог» всюду пишется с маленькой буквы. Вы согласны со мной?
– Да, ничего не поделаешь, но как всё-таки жаль, что на этот раз нам не удалось хулиганство.
– Не будем печалиться, я много вас старше, видел и пережил такое… Но всё меняется в нашем мире. Придёт время, и эта строка будет звучать не так, как сегодня.
Слово. Одно лишь слово в поэтической строке. Но как оно важно для автора и, конечно же, для читателя в одном случае лишь уточняет, в другом, наиболее серьёзном, – меняет смысл, изменяет, «утяжеляет» строку.
Лев Николаевич оказался прав: пришло время, стуит включить компьютер – и он тут же выдаст строку – не осуществлённое когда-то наше совместное «хулиганство» с Львом Николаевичем Гумилёвым.
Лев Николаевич и Анна Андреевна