«Убыточна», но выгодна. Главный секрет сталинской экономики
В комментариях под предыдущим постом некоторые особо одаренные эксперты высказали мнение, что весь этот ваш советский межотраслевой баланс (МОБ) – сплошное наи…алово. Мол, если производство убыточно, нерентабельно и не выгодно, то никакими дотациями и субвенциями этот изъян не исправить. Ведь чтобы заплатить дотации убыточному предприятию, надо забрать прибыль у рентабельного. А если америкосы что-то там такое и химичат с добычей сланца, то это лишь потому, что ФРС может делать доллары из воздуха и покрывать убытки сланцевиков.
Вот в этом суждении и выражается непонимание такого понятия, как системная сложность. Если рассматривать конкретную фирму в системе ПРЕДПРИЯТИЕ – РЫНОК, то тут все просто: если затраты на производство конечной продукции превышают рыночную цену, то смысла в существовании такого производителя нет. Это самая примитивная система экономических отношений. Она зачастую становится убийственной для общества. Там, где экономикой руководят дебилы-монетаристы, понимающие только схему «купил – продал – разницу в карман», ни развития, ни процветания не ждите. Такая модель работает лишь в случаях рентных моноэкономик, и то обычно очень непродолжительное время, пока есть ажиотажный спрос на монопродукт. Пример каучукового бума в Бразилии я приводил.
Как утверждалось выше, накопленная социумом системная сложность позволяет создавать более продуктивные экономические модели. Например, в системе ПРЕДПРИЯТИЕ – ТРЕСТ – РЫНОК убыточность конкретного предприятия уже не играет особой роли. Скажем, автомобильный концерн может владеть десятком различных предприятий – приборостроительным, шинным, заводом пластмасс, металлопрокатным комбинатом, проектным бюро, банком, сетью автосалонов и сервисных центров. В чем трагедия, если сервисные центры, осуществляющие гарантийный ремонт авто, будут работать в убыток?
Можно, конечно, перевести послепродажный сервис на самоокупаемость и рыночные рельсы: купил авто – дальше твои проблемы, сам заказывай запчасти, сам ищи мастера. Но кто будет покупать автомобили у такого производителя, если конкуренты предлагают гораздо более выгодные сервисные условия? В этом случае концерн в целом не сможет работать. Не будет прибыли ни у шинников, ни у сборочных заводов, останутся без работы дизайнеры, инженеры, менеджеры, десятки тысяч рабочих. Согласитесь, что гораздо выгоднее ситуация, при которой концерн получает с каждой машины $1000 чистой прибыли и покрывает убытки фирменных сервисных центров на 200 баксов при обслуживании каждого автомобиля. Все равно по итогу профит составит $800.
На самом деле схема может быть устроена еще хитрее – все предприятия в производственной цепочке будут убыточными, прибыль будет концентрироваться только в принадлежащих концерну автосалонах. Концерн будет получать с каждой проданной единицы продукции прибыль, скажем, в 2000 долларов, после чего половиной этой суммы закроет дыры в балансе всех дочерних предприятий. Итоговая прибыль составит $1000. Никто ничего не теряет.
А теперь давайте добавим системной сложности и рассмотрим отношения в системе ПРЕДПРИЯТИЕ – ОТРАСЛЬ – РЫНОК – ГОСУДАРСТВО. Государство в данном случае будем воспринимать исключительно в качестве экономического агента, заинтересованного в увеличении своего дохода. Вопрос: возможно ли в этой системе существование убыточной отрасли, чтобы ее финансирование не ложилось обременением на остальные хозяйствующие субъекты? Нам на помощь приходит тот самый межотраслевой баланс, который позволят сделать тонкую настройку всей системы. МОБ представлен в системе линейных уравнений и выглядит как таблица, в которой отражен процесс формирования и использования совокупного общественного продукта в отраслевом разрезе. Таблица показывает структуру затрат на производство каждого продукта и структуру его распределения в экономике.
Чтоб было понятно, поясню: экономика производит не только продукты конечного потребления, но, главным образом, средства его производства и расходные материалы для выпуска потребительских товаров. Скажем, для производства стали нужен уголь, а чтоб добыть уголь, нужна сталь. И если стоит задача нарастить конечный выход стали, скажем, для кораблестроительного объединения, требуется рассчитать, в каком объеме нужно нарастить выпуск стали, являющейся затратной статьей для увеличения добычи угля, который будет использован для выделки дополнительных объемов металлопроката.
Но не буду мучать читателя трехэтажными уравнениями и километровыми таблицами, объясню модель на пальцах. Скажем, есть городская агломерация с населением в три миллиона человек, которая находится в экономическом упадке, плавно переходящим в полную жопу. Рыночек так порешал. Необходимо привлечь инвесторов, оживить старые и построить новые производства. Понятно, что для этого требуются честные суды, эффективное госадминистрирование, разумное законодательство и симулирующая налоговая система, но речь не о них. Любой инвестор скажет, что возможность оформить землю под фабрику за три дня – это, конечно, большой плюс, но хотелось бы узнать, какие будут тарифы на электроэнергию, и где гарантия, что они не подскочат через 10 лет?
Тут вам придется как-то извернуться и сделать энерготарифы дешевле, чем в Китае, а это в условиях рыночных регуляций не получится, потому что китайская электроэнергетика базируется на угле, который сильно загрязняет окружающую среду, но зато дает дешевый киловатт-час. Инвестору плевать на окружающую среду в каком-то там Китае, его интересует исключительно собственная прибыль. Так что или дайте ему тарифы ниже, чем в Чжэцзяне, либо при прочих равных у вас нет никаких шансов получить инвестиции, которые дают работу людям, инициируют создание производственных цепочек и в конечном итоге обеспечивают налоговые доходы государству.
С точки зрения либеральных экономистов (рыночных фундаменталистов) задача носит абсолютно неразрешимый характер. Если в качестве универсального регулятора выступает рынок, то хер вам, а не инвестиции. Потому что слова «дотации», «госсубсидии» и «плановая убыточность» вызовут у них форменную истерику. Это с их точки зрения – абсолютное зло. С ними вы точно кашу не сварите.
А давайте мысленно построим атомную электростанцию в 4 реактора суммарной мощностью эдак в 5000 мегаватт. Разумеется, «атомное» электричество будет гораздо дороже китайского «угольного». Но можно сделать его дешевле для промышленности. Пускай, условно себестоимость мегаватта будет $100, а промышленные предприятия получат право покупать его за половину стоимости. Еще 55 баксов энергетикам доплатит государство из своего кармана. 50 зеленых на компенсацию затрат и пятерка – на прибыль. За год АЭС выработает 20 млрд кВт·ч, что заставит вынуть из бюджета $1,1 млрд.
Вопрос: на кого ляжет эта финансовое бремя? У государства, как вы понимаете, нет своих денег, есть лишь деньги налогоплательщиков. И то, что для бюджета – дотация, то есть расходная статья, для государства есть инвестиция, предполагающая отдачу. Отдача в данном случае может быть прямой, косвенной и накопленной. Может, я выражаюсь и не академически-научно, но зато максимально понятно. Прямая отдача – это те налоговые поступления, которые дадут новые промпредприятия, появившиеся именно благодаря привлекательной энерготарифной политике. Скажем, это будет $200 млн в год. Пускай еще $400 млн дополнительных казенных поступлений даст экономический мультипликатор за счет того, что новые предприятия инициируют создание производственных цепочек и создают рабочие места. Однако даже в этом случае бюджет несет убытки в 450 миллионов.
Часть их можно компенсировать за счет населения, для которого устанавливается полный тариф. Но можно даже побаловать народ дешевым электричеством. Через какое-то время произойдет чудо – себестоимость электроэнергии снизится примерно вдвое. Секрет прост: тарификация «атомной» электроэнергии имеет нерыночный характер – у новых энергоблоков она всегда выше, у амортизированных – ниже. Потребитель платит по двум каналам: по так называемому договору предоставления мощности (ДПМ) в который включаются капитальные затраты на создание АЭС и собственно по тарифу за электроэнергию, включающий в себя стоимость топливных элементов и обслуживание реакторов. Если навскидку, то порядка 80% стоимости генерации АЭС приходится на капзатраты, остальное примерно поровну на топливо и операционные расходы.
Энерготарифы в РФ формируются таким образом, чтобы за 20-25 лет отбить капитальные вложения. Поскольку срок службы реактора – 40-45 лет, то вторую часть своей жизни он дает дешевую энергию. Возможны ли в данном случае рыночные механизмы регулирования? Нет, АЭС с новыми энергоблоками не могут конкурировать с амортизированными – они не окупятся никогда, поэтому и не будут построены. Поэтому в стране все новые объекты генерации, не только АЭС, используют нерыночные механизмы формирования цены на производимую ими электроэнергию.
22 марта этого года был введен в промышленную эксплуатацию новый энергоблок № 6 Ленинградской АЭС. Это значит что? То, что для потребителя региона энергия подорожает. Просто потому, что он не может купить дешевую энергию, вырабатываемую Ростовской АЭС в Волгодонске. Но если тариф на электроэнергию вырастет, то как это скажется на промышленности? Очевидно, что на них ляжет дополнительная нагрузка, себестоимость выпускаемой продукции вырастет, она станет менее конкурентоспособной, а привлечь инвестора для открытия новых производств будет еще сложнее. Зато инвестор благодаря механизму ДПМ быстрее отобьет инвестиции и получит прибыль.
Я же выше описал ситуацию, когда десятилетия АЭС будет нести убытки, однако благодаря низким энерготарифам в регионе будет создан промышленный кластер, генерирующий налоговые доходы, позволяющие государству субсидировать убыточную электрогенерацию. Формально убыточная электростанция со временем, лет через 30, выходит на нулевую окупаемость, государство же продолжает получать 200 миллионов прямой налоговой отдачи и 400 миллионов косвенной. А снижение себестоимости выработки электроэнергии по мере амортизации энергоблоков формирует накопленную отдачу. Собственник АЭС, он же инвестор – государство, которое, применяя нерыночные механизмы (субсидирование энергопотребления) ничего не теряет на длинной дистанции, однако за счет увеличения времени окупаемости проекта создает условия для расширения налогооблагаемой базы и в итоге получает доходов больше, нежели потрачено на субсидии. Экономический эффект налицо, несмотря на то, что АЭС поставляет продавцам электричество не просто дешевле рынка, но даже ниже текущей себестоимости выработки.
Вот так и работает межотраслевой баланс: когда одна формально убыточная отрасль обеспечивает сверхнормативную прибыль смежным отраслям промышленности, а те через механизмы перераспределения прибыли (налог - госсубсидия) делятся своими доходами с нерентабельным на бумаге, но жизненно необходимыми им экономическими субъектами. Такая экономическая модель может быть реализована только в рамках социума с высоким уровнем системной сложности. Причем нет никакой разницы, имеем мы дело с социалистической экономикой или капиталистической. Там задействованы разные механизмы кредитования, ценообразования, налогообложения, но уровень системной сложности будет высоким в обоих случаях.
Как происходит межотраслевое финансовое «опыление», позволяющее существовать и развиваться бухгалтерски убыточной сланцевой отрасли в США, популярным языком объяснил
el_murid, которого я обильно цитировал в этом посте. На самом деле все еще сложнее, и без участия государства в американской нефтянке не обходится. Так, Минфин и ФРС активно покупали в прошлом году векселя (долговые обязательства сланцевых компаний) что, по сути, может рассматриваться, как форма госсубсидирования. Понятно же, что если предприятие хронически убыточно, то отдавать долги оно не способно и пройдя ряд реструктуризаций задолженности, в конце концов пройдет процедуру банкротства и обнулит свои финансовые обязательства перед кредитором. Им фактически выступает государство, субсидирующее нерентабельный сланцевый сектор за счет налогов, взымаемых с переработчиков и потребителей газа.Возникает любопытный вопрос. Успешно развивается то общество, что опережающими темпами накапливает ресурсы – средства производства, человеческий капитал, научный потенциал и т.д. Поскольку накопленная системная сложность является необходимом для развития ресурсом, то является ли способность общества накапливать системную сложность – фактором, определяющим темпы развития? Ответ утвердительный. Фактором, обеспечивающим феноменальный прогресс советского общества в 20-30-е годы прошлого века оказалась способность быстро, можно сказать, взрывообразно, накапливать системную сложность.
Мы выше рассмотрели вопросы организации регионального промышленного кластера на основе межотраслевого баланса. В СССР вообще вся экономика была выстроена на межотраслевых балансах и функционировала, как единая система. А, как мы помним, сложная система – это совсем не то же самое, что большая, у нее появляется такое свойство, как «нетерпимость к управлению». Для функционирования сложной системы необходимо выстраивать механизмы вунутриотраслевой и межотраслевой саморегуляции.
Ни мудрый товарищ Сталин из Кремля, ни Политбюро, ни правительство руководить экономикой не могут чисто физически. Наркоматы способны координировать деятельность сотен профильных предприятий, вести учет, осуществлять аудит и кадровую политику. Но поскольку в одной производственной цепочке участвуют иногда тысячи предприятий, принадлежащих разным ведомствам, наркоматы просто погрязнут в согласованиях, если осуществлять управление в привычном бюрократическом ключе. В данном случае нужны не многомудрые чиновники, пекущиеся о благе отчизны в режиме 7/24, а отточенные алгоритмы, которые работаю автоматически и не требуют вмешательства в режиме ручного управления. В качестве примера... (Продолжение следует).
UPD. В субботу, 17 авпреля, в 19-22 часов мск состоится веб-конференцция с пафосным названием «Человек и общество, как арена битвы между прогрессом и деградацией». Главная тема ее - системная сложность. Вещать буду я и экономист Леонид Пайдиев. Сеанс связи состоится приятным субботним вечером 17 апреля в 19:00-22:00 мск. Подробности по ссылке
