Номер телефона менял трижды: писатель Николай Модестов вспоминает о диких 1990-х и отделе расследований «Вечерней Москвы»
11 ноября отметил 70-летие Николай Модестов — писатель и журналист. Юбилей — всегда повод для разговора, но для нас, готовящихся к столетию газеты, встреча с Николаем Сергеевичем имела и особый смысл — ведь когда-то он работал в «Вечерней Москве» и возглавлял в ней отдел расследований. Ожидания оправдались — он рассказал нам много интересного, чем мы и спешим поделиться с вами. Уверены — вы удивитесь, сколько воспоминаний породит этот разговор.
— Николай Сергеевич, для начала — с недавним юбилеем! Всего вам самого-самого лучшего и вдохновения! Многие читатели знают вас как автора прогремевших книг, в первую очередь «Москвы бандитской», потрясшей всех еще в 1990-х. Не расскажете о себе чуть подробнее?
— Ну я кто… Журналист, которого называют также криминологом. Я в этой теме минимум с 1988 года. Работал во многих газетах — «Правде», «Московской правде», и вот в «Вечерней Москве». Кстати, «Википедия» сообщает, что я один из владельцев «Московской правды», но это абсолютная, стопроцентная неправда. Так что я — обычный человек. А вот предки у меня — интересные и яркие. Мой прадед — писатель из круга Владимира Короленко — Петр Павлович Булыгин. Земский деятель из Владимирской губернии, либерал, помещик Гороховецкого уезда… Самый известный его роман — «Расплата». Его сына, Павла Петровича Булыгина, брата моей бабушки, тоже знали как поэта и писателя, мемуариста. Он ушел с Белой армией, а путь его земной завершился в Парагвае — он умер в Асунсьоне, где был главой русской общины. Написал книги «Пыль чужих дорог», «Янтари», самая интересная для нас, думаю, это «Убийство семьи Романовых». Интересна она потому, что он принимал участие в расследовании обстоятельств гибели царской семьи, был членом комиссии Соколова.
— Ничего себе! А как вам работалось в «Вечерке»?
— Коллектив был замечательный. Газете скоро 100 лет, и это так здорово! Я вообще считаю, что «Вечерка» — самая настоящая московская газета. Помню, какие очереди стояли за ней к автоматам еще в советское время. Стоила она три копейки и была дороже некоторых других изданий, но покупали ее охотно, потому что в ней было много того, чего не было у «коллег»: что–то такое из зала суда, какие-то полуфельетоны и мини-детективчики. Очень много было в «Вечерке» внештатников, встречались замечательные авторы. Один из них достался мне, звали его Михаил Миронович Миронов, это был его псевдоним литературный, а настоящую фамилию его я уже, простите, к стыду своему и не вспомню. Это был маленький добродушный человек, который писал самые страшные в газете заметки — из зала суда. У него жена была судьей, благодаря этому он был в курсе всех последних событий. Если честно, журналистом настоящим он не был, писал свои заметки — как школьник сочинения из серии «как я провел лето», выдавал просто обвинительное заключение или приговор, начиная и заканчивая заметки одинаково — из раза в раз, но был старателен и пунктуален. Однажды мы разговорились, и он первый раз показал мне свое удостоверение. Так я узнал с удивлением, что он служил в пожарных войсках и прошел всю войну. И этот маленький скромный человек никогда этим нигде не кичился, в грудь себя не бил… Мы начали общаться и даже писали что-то в соавторстве: про мошенников, подпольные притоны, аферистов-спекулянтов и все такое. Вспоминаю об этом сотрудничестве с теплом и благодарностью — это было очень по-газетному и по-московски, «Вечерка» всегда поддерживала лучшие традиции московских газет и была близка к людям. В ней почти не было официоза, она находила своего читателя и была с ним на равных. Была прекрасна и «толстушка», еженедельник, который потом, увы, закрыли.
— Еженедельник восстановили при новом руководстве, после ребрендинга газеты, и сейчас это почти миллионник по тиражу.
— Знаю, знаю, рад, это замечательно! Ну а мой отдел в «Вечерке» назывался отделом расследований. Я очень старался интересные дела для газеты вытаскивать. В итоге, честно говоря, перессорился со всеми милиционерами и следователями, потому что им не очень нравилось, когда изнутри показывали их «хозяйство». Но были, конечно, материалы и о том, как работают московская милиция и следствие. В отделе со мной работала Юля Соколова. Писали мы много и с азартом. Вспомнил вот… Это сегодня видеокамеры всем привычны, а тогда они были в новинку. И был такой эпизод. Я его часто вспоминаю, потому что убийства, к сожалению, случались всегда, но чтобы человек в толпе, в метро, ударил другого ножом — это было нечто. Оперативники вычислили преступника именно по камерам. Сам процесс, как именно его отыскали, считывая показания разных камер, — это было удивительно! Колоссальная работа. Но, к сожалению, жанр расследования практически исчез.
— Трудозатратно это. А время подгоняет. Вот и заменяет все информация… А как вас допускали до таких тем, только честно? Личные связи?
— У меня были, как говорят, «хорошие оперативные позиции» и в МУРе, и в Следственном управлении Москвы. Но все строилось на личных контактах, конечно. Я никогда не платил за информацию, хотя многие коллеги это делали, знаю точно. Но дело в том, что я и правда попал в эту тему еще до наступления «рыночных отношений». Относились ко мне с доверием, а я старался не подводить: если просили не публиковать что-то, никогда не публиковал. Книга, которую я написал, «Москва бандитская», содержала примерно пятую часть той информации, которой я располагал.
Эх, пробудили вы во мне воспоминания! Представляете, тогда, например, только начинались дела, связанные с телефонными мошенниками, которые разводили людей на огромные деньги. Сейчас этому уже никто не удивляется, а в середине 1990-х это было потрясением. Помню историю, когда мошенники развели человека, сидевшего в инвалидном кресле дома. Они его так «накачали», что он все свои сбережения выбросил в форточку! А они их подобрали и были таковы. Жил он на пятом этаже, квартиры не покидал, но работали они по схеме «ваш родственник попал в беду», и он дотянулся до форточки и все деньги им выкинул. Много потом было всякого, но этот случай забыть не могу. Вот как заморочили человеку голову.
— Ну его же, по сути, зомбировали, это очевидно. Есть мошенники, обладающие даром гипноза.
— Выскажу свою версию. Я так понимаю, что одно крупное подразделение наших спецслужб, занимавшееся нейролингвистическими программами для своих локальных задач, на фоне происходящего в 1990-х перестало активно работать и некоторые обученные в нем люди начали заниматься тем, чему их научили, но уже в своих целях. Уж больно профессионально действовали эти потрошители карманов. Об этом, конечно, никто из спецслужб говорить не будет, и, подчеркну, это не более чем мои догадки, ничем не подтверждаемые. «Вечерка» писала и об этом, и мы получали огромное количество откликов. И вообще в нашем распоряжении оказывалось тогда очень много интересных, я бы сказал, уникальных дел. Помню хорошо, как похитили, например, студентку МГИМО — не профессиональные преступники, а два дурачка, которые чего-то начитались-наслушались и хотели денег. Ее держали на даче, но, к счастью, без насилия и садизма, можно сказать, культурно, припугивая лишь словами. Девушка сбежала от них, но история была громкая.
— А вам приходилось общаться с известными преступниками или представителями криминала?
— С маньяками общался. Из известных — с Косыревым, Ряховским, Головкиным. Знаете, кстати, что меня поразило? Когда-то я представлял их яркими, а они на самом деле — мерзопакостные, тупые и серые, абсолютно не харизматичные и ничем не запоминающиеся люди. И я думаю, кто бы что ни говорил, все они — сумасшедшие, и даже признанные вменяемыми — невменяемы. Страшно, если маньяк отсидел срок и вышел. Они же не подлежат исправлению. Нельзя, чтобы они выходили на волю, как рязанский, точнее, скопинский мерзавец. Вспоминать противно. Головкин был последним из тех, к кому применили высшую меру.
— Я помню, с каким и интересом, и ужасом читала вашу книгу, когда она вышла. Перед встречей перечитала ее еще раз. Как же быстро мы забыли кошмар 1990-х: рэкет, разборки, беспредел…
— И правда забыли. Тогда в Москве каждый день была стрельба. Каждый! Я возвращался домой поздно, шел к дому через бульвар, и за один месяц обнаружил там три трупа. Ничего похожего давно уже нет, и не думаю, что повторение возможно. Мы вот критикуем милиционеров и полицейских, и нередко справедливо, поскольку в их работе немало недостатков, но надо признать, что остановили беспредел именно они, а не какие-то там потусторонние силы и не экономические рычаги. Вы правы: все быстро забывается. А в 1990-е мы дожили до того, что нас перестали удивлять уличные перестрелки, похищения людей, в том числе младенцев. Рекордсменом киднепинга была восьмимесячная Настя Краснобаева. Ее похитили с целью получения выкупа у родителей-бизнесменов. Главным аргументом криминальной дипломатии стали взрывы. В один из дней в филиалах банка «Лефортовский» одновременно сработало три взрывных устройства: так братва «решала вопросы».
— На вас не «наезжали» упомянутые бандиты?
— Ни разу. Думаю, все дело было в подаче. Сейчас, возможно, к ней применили бы модное слово «толерантность» — в том смысле, что я никого ни в чем не обвинял, ничего никому не предъявлял, лишь излагал проверенные факты, против которых не могло быть аргументов. Можно сказать, книга была бесстрастной.
— Но главное — она была первой.
— Это правда. Уже после нее начали выходить книги про криминальный мир России или бандитов периода социализма, капитализма или чего-то там еще. Думаю, для читателя интересно было узнать суть того, что происходило, а не авторские версии этого. Кажется, мне это удалось. Как книга воспринимается сейчас, сказать трудно — читатель у нас сегодня умнее любого писателя, да и насмотрелся всякого в кино. А в 1990-е, мне рассказывали, к книжному развальчику у станции метро «Тульская» подкатил черный BMW с тонированными стеклами. Вышел мрачный парень в темной рубашке с закатанными рукавами, блестящих черных штиблетах и с золотой цепью на шее, подошел к лотку, взял «Москву бандитскую», полистал фотографии, нашел свою, после чего купил три пачки книг и уехал.
— О, вот это истинный успех, Николай Сергеевич!
— Да, я в полной мере ощутил на себе популярность написанного труда… Некоторые люди так стремились высказать мне свое мнение о прочитанном, и форма таких «рецензий» иногда так напрягала, что мне пришлось трижды менять номер домашнего телефона.
— Расплата за славу… Но интерес людей понятен: эта часть жизни для большинства из нас, обывателей, закрыта, а вы в тему глубоко влезли. Если судить по книге, определили даже год рождения нашего криминала…
— Нет, это скорее лишь некая точка отсчета — 1979 год, когда была сходка воров в законе в одном хорошем месте для отдыха. Но чего это точка отсчета? Организованной преступности, формирования кланов? На самом деле нет ничего более условного, чем попытка градации этих вещей. Это подтвердят оперативники: сколько ни опроси профессионалов, столько будет и мнений. Но главное, все эти тайны спецслужбы хранят за семью печатями, и правильно делают. Дело еще и в том, что ни одна криминальная группировка никогда не будет бесхозной. Разве что такой была ГТА, и то выяснилось, что ее главарь жил на даче у какой-то крупной шишки. Не думаю, что между ними была связь, но такое вот совпадение. А история спецслужб воспринимается многими как история провалов, потому что история их успехов всегда будет оставаться «под прикрытием» тайны. Мы видим порой какие-то справки, которые нам показывают, что на деле у спецслужб огромное количество информации, и знать нам это необязательно.
— Какое-то время назад просочилась информация о переделе среди воров в законе, замелькало имя Шакро Молодого. А считалось, что там порядок незыблем! С ворами в законе не общались?
— Общался с одним. В 2008 году я опубликовал об этом материал в «Вечерней Москве» — «Кто такой Сергей Сибиряк». Это были воспоминания. Сергей Липчанский, Сибиряк, был в 1990-х самым молодым и дерзким вором в законе. Он отличался полным презрением ко всем «правилам игры». Он позвонил мне сам и назначил встречу в «Шератон Палас». О встрече, понятно, просил я — через знакомого «важняка» из МУРа. Сибиряк в ту пору был легендой: провел в Бутырку в 1994 году шестерых приятелей и двух девиц, дабы отпраздновать как надо день рождения друга — вора в законе Шакро-старшего. У него в Бутырке камера была похлеще номера в элитном отеле. Говорил, что они в тюрьме раскрутили и Мавроди, и он «лавэ на общак перевел». В итоге мы встречались с Сибиряком трижды. Он исчез через месяц после последней нашей встречи, и никто не видел его ни живым, ни мертвым. Что он был умен — точно. Осторожен — без сомнений. Он и на встречу пришел с молчаливым сопровождающим. А в разговоре бросил фразу, что среди его друзей есть мощные фигуры из «силовых ведомств». Что сказать, спецслужбы во все времена решали свои вопросы с помощью лидеров преступного мира. Но вот что странно: он вызывал какую-то безотчетную симпатию, хотя я знал, как он жесток при выяснении отношений с теми же торговцами. Ну а потом он пропал. И одно мне не дает покоя: спустя годы в кафе недалеко от здания МВД я поймал на себе взгляд человека, который показался мне знакомым. Но когда я понял, что это мог быть постаревший Сибиряк, его широкая спина уже мелькнула в проходе. Скажу, подводя итог. Авторитет — это кто? Человек, чего-то достигший, продвинувшийся в обществе. В бандитском — в том числе. Он правила этого общества знает, умеет себя преподнести, обладает, безусловно, харизмой. Все это так, но с человеческой точки зрения их мир ужасен, ибо они живут по понятиям. А в 1990-х так жило полстраны. В истории нашей страны есть не самые приятные страницы. Мы были пропитаны уголовщиной! Высоцкий — талантливейший человек, но ведь многие его песни — чистый «блатняк». Это я к тому, что тема криминала всегда всех интересует, как все малоизвестное. Но сейчас, и в этом яркость нашего времени, за воров в законе взялись. Был принят закон о борьбе с лидерами преступных группировок. Канули в Лету те времена, когда вор в законе был чуть ли не над властью. Вон, Шишкан, в миру Олег Шишканов, которого считали правопреемником знаменитого деда Хасана, всероссийский воровской староста, попал под суд! Буквально на днях МВД возбудило дело в отношении вора в законе Гули — Тимура Капбы, которого подозревают в занятии высшего положения в преступной иерархии. То есть трудно, но все же происходит очищение общества от криминала. Надеюсь на то.
— Вы вот сказали — «пропитаны уголовщиной». А как молодняк начал подражать «Бригаде»!
Да, копировали ее многие. Пионерские отряды были да закончились, а там тоже был своего рода пионерский отряд, то есть привычная форма организации, но с существенно иным наполнением. А порядка-то всем хотелось! Вот он и порядок… Мы вообще недооцениваем значение кинематографа. Устройство криминальной субкультуры и российского неформального объединения банд несовершеннолетних АУЕ* было полностью списано с «Крестного отца». Этот фильм смотрели все поголовно, и ребята из группировок жили по этим принципам. Знаю, что авторитеты заставляли подчиненных смотреть эту картину, выстраивая все «по образу и подобию».
— Но мы в конце 1980-х не могли предположить, что нас в смысле разгула криминала ждет в 1990-х.
— Проблема 1990-х была в том, что мы жили уже в другой экономической модели, но по старым законам. Одна мудрая женщина-следователь мне как-то сказала: «Имейте в виду, Николай Сергеевич, доллар-то ходит, но вас в любой момент могут посадить». Долларов у меня не было, но она дала мне понять, насколько все эфемерно и что мы работаем по старому уголовному кодексу, который уже никак не укладывается в новую модель страны. А еще я хочу сказать, что в те годы милиция была не то что нищая, она была по-настоящему люмпенизирована — до предела. Кооператоры зарабатывали огромные деньги, не нарушая при этом несуществующего в ту пору закона о кооперации. А милиционерам не на что было есть. И тогда по милицейской структуре был нанесен удар — суперспециалисты были вынуждены уйти из органов, чтобы выживать. А пошли они в разные места. Я не юрист, но мне кажется, что мы все время опаздываем с принятием разных законов.
— Может, странный вопрос, но кого из бандитов того времени вы назвали бы самым колоритным?
— М-м-м… Был такой Мансур, уголовник. Он писал стихи, талантливый человек. Так вот он специально купил квартиру на Петровке, и до подразделения, что отвечало в МУРе за связи с общественностью, из его окна можно было дотянуться рукой. Но история его закончилась плохо.
— А что вам кажется наиболее опасным для Москвы?
— Возникновение этнической преступности. Людей к нам приехало немало, они в этом смысле бесконтрольны. Их землячества и диаспоры живут по своим правилам. С ними важно контактировать, и нужны люди, способные пойти на контакт. В случае с китайцами это должен быть человек со знанием китайского. Есть такой? Говорящий так, чтобы его приняла диаспора? Будем надеяться, да. Нет? Надо думать об этом.
— Как изменился криминал за последние годы?
— Он изменился, как и вся наша жизнь. Стал более компьютерным, что ли… Уличная преступность осталась для «гопников». «Крутые ребята» ездят на тачках. Но я помню о том, что сыщики в девяностых имели в арсенале борьбы с преступностью, как они шутили, лишь блокнот и ручку. У сегодняшних оперов другие возможности: сотни тысяч видеокамер, контролируемый трафик телефонных переговоров, электронные системы распознавания лиц и технологии, позволяющие отслеживать финансовые потоки… Поможет ли это контролировать ситуацию в таком крупном мегаполисе, как столица? Давайте будем оптимистичны.
*— запрещенная на территории РФ экстремистская организация.
ДОСЬЕ
Николай Сергеевич Модестов — писатель-криминолог, журналист, лауреат премии МЧС России и Союза журналистов Москвы в номинации «Экстремальная журналистика», победитель конкурса «Журналисты России против террора». Автор книг «Москва бандитская», «Серийные убийцы. Маньяки и их жертвы» и ряда художественных произведений, в том числе «Обратный расчет», «Ставка на красное» и т.д.