«Вы ко мне, Феликс Эдмундович?»

Пожалуй, никто из русских революционеров (за исключением двоих самых главных вождей) не удостоился в нашей культуре ХХ века такого широкого и усложнённого осмысления, как Феликс Дзержинский. Это, безусловно, не только личность, но и образ – литературный, скульптурный, живописный, кинематографический. Поговорим о том, что остался на бумаге.

Начнём с воспоминания.

«Помню, как в неуютной большой комнате с пыльными портьерами одной из меблированных квартир 2-го Дома Советов, нынешней гостиницы «Метрополь», за чайным столом он читал на польском языке стихи. Мицкевич и Словацкий никогда не звучали для меня столь музыкально и значительно, как в его устах. У Дзержинского был несильный, но глубокий голос. Он пылко любил поэзию и знал ее. Феликс Эдмундович и сам писал стихи, но, как его ни просили в тот вечер, он не согласился их прочесть и отделался иронической самокритикой», - вспоминала Галина Серебрякова.

Да, он не публиковал своих стихов. Вообще – умел открывать свою внутреннюю жизнь только в коротких разговорах и переписке с самыми близкими людьми. Зато посвящали ему поэтические строки многие лучшие поэты того времени. И литературным героем он стал образцовым. Начать следует с Владимира Маяковского, без сомнений. Чекистов он воспевал не раз, видел в них романтических стражей революции. Как обкрадывают себя те, кто признают только и исключительно раннего Маяковского...

В шинели измятой, с острой бородкой…

В поэме «Хорошо» Феликс возникает как «священная тень» аскетического революционного величия. Жизнелюб Маяковский эти доблести ценил особенно высоко. Эта поэма (на мой взгляд – первоклассный авангардный классицизм ХХ века) – как огромный гимн Советскому Союзу, «весне человечества». И руководитель ВЧК с мученическим подпольным прошлым оказался одним из главных, если не главным символом этой страны. Его появление – кульминация поэмы:

Фото: news.myseldon.com

  За ним
  предо мной
  на мгновенье короткое
  такой,
  с каким
  портретами сжились, -
  в шинели измятой,
  с острой бородкой,
  прошел
  человек,
  железен и жилист.
  Юноше,
  обдумывающему
  житье,
  решающему - 
  сделать бы жизнь с кого,
  скажу
  не задумываясь -
  "Делай ее
  с товарища
  Дзержинского".

Фамилия «Дзержинский» отлично рифмуется, особенно – в репризном стиле Маяковского. Яркая рифма выполнила свою задачу: строки стали «крылатыми». Мне встречались люди, почти ничего не знавшие о Дзержинском, но употреблявшие выражение «сделать бы жизнь с кого»!

Оглянешься – а вокруг враги…

Сразу после Маяковского вспоминается Эдуард Багрицкий, стихотворение «ТВС». Один из реквиемов Дзержинскому (их было несколько). Эта странная аббревиатура - один из медицинских псевдонимов туберкулеза (tuberculosis). Стихотворение – в лучших традициях Багрицкого – вызывающее, жестокое и твердое как сталь. Крайне неполиткорректное – на наш тогдашний лад, конечно:

Я говорю ему: «Вы ко мне,
Феликс Эдмундович? Я нездоров».
...Солнце спускается по стене.
Кошкам на ужин в помойный ров
Заря разливает компотный сок.
Идет знаменитая тишина.
И вот над уборной из досок
Вылазит неприбранная луна.
«Нет, я попросту - потолковать».
И опускается на кровать.
Как бы продолжая давнишний спор,
Он говорит: «Под окошком двор
В колючих кошках, в мертвой траве,
Не разберешься, который век.
А век поджидает на мостовой,
Сосредоточен, как часовой.
Иди - и не бойся с ним рядом встать.
Твое одиночество веку под стать.
Оглянешься - а вокруг враги;
Руки протянешь - и нет друзей;
Но если он скажет: «Солги», - солги.
Но если он скажет: «Убей», - убей.

Мало кому удавалось так открыто, так честно писать о внутреннем конфликте, который рождается в уме человека, имеющего отношение к карающим органам. «Оглянешься – а вокруг враги». Это то, к чему приходится быть готовым.

Последние две строки часто цитируют как пример советского аморализма. Но кто не лгал и не убивал ради «великой идеи»? И кто не чтит людей, фанатично преданных идее? Это не арифметика. Не торопитесь расставлять оценки, не судите. Тем более, поэт намеренно сгущал краски, писал с вызовом. Упрощать этот конфликт нельзя – просто окажемся в дураках, да и только.

Чтобы дать представление о потоке строк и строф во славу ушедшего из жизни Железного Феликса, приведу еще один пример – из стихотворения Юрия Нольдена:

Бессонная лампа над столом горит.
Режущий свет от зари до зари.
В небе туч золотая канва.
Бессонным Кремлем живет Москва.
Чудом минутный, колючий сон –
Ежеминутно трещит телефон.
А у подъезда автомобиль
Воет, взрывая снежную пыль.
В Кремле кабинет. За ширмой кровать
Стоит, чтоб в ней никогда не спать.
Печка, не пой, про уют не мурлычь!..
Сегодня звонил Владимир Ильич.
Заговор? Есть! Выехать в шесть!
Темная весть, что врагов не счесть.
В прошлом? Сибирь, кандалы, тюрьма.
Лицом к лицу смерть сама.

И так далее. Нечто похожее, в суровом стиле, писал о Дзержинском и Иосиф Уткин, некоторые другие поэты. Итог ясен: образ Дзержинского в поэзии сложился, он впечатлял, он давал возможность для небанальных виражей. С другими крупными политиками ХХ века (кроме Ленина и Сталина) такого не произошло.

Чёрные буквы стекают с пера…

Кто предпочитал более прямолинейные стихи, с однозначными оценками и ясным пафосом – читал Безыменского. Поэта, в наше время совершенно забытого. И, пожалуй, напрасно: самобытная пропагандистская яркость (и даже ярость) в нем имелась. В наше время это актуально: напоминает технологии из мира рекламы, в том числе политической. Писал он то под Маяковского, то под Демьяна Бедного – но и собственного комсомольского задора не прятал. Поэма о Дзержинском в известной степени прославила Безыменского: стихи о Феликсе многим хотелось почитать.

Для Безыменского каждый эпизод биографии Дзержинского – почти неподъемная для нас, смертных, драма. И историческая начинка здесь налицо. Придумывать ничего не нужно:

Чёрные буквы стекают с пера -
И человек поседел.
Легче, чем звук,
Тяжелей, чем гора,
Слово простое:
Р а с с т р е л.

О Железном Феликсе ходило немало легенд – и у каждой из них была реальная основа. Особенно достоверно выглядели истории об аскетизме Дзержинского. Вот и у Безыменского есть запоминающийся момент:

- Ешьте картошку, товарищ Феликс!
Хоть на подсолнечном,
Но не плоха…
- Раньше скажите, что сами вы ели!
- Воблу
И конские потроха…
Вспыхнула искра в простом кабинете
От
удара
взволнованных глаз.
- Больше носить мне картошку не смейте!
Вот мой
Приказ.

Просто, мужественно – эту ноту поэты двадцатых превратили в лейтмотив всего стихотворного массива. А о картошке мы еще поговорим.

Запоминаются и реплики врагов Железного Феликса – колоритные, узнаваемые:

На панели
О Дзержинском говорили:
- Знаете? Это жестокий палач!
В каждой морщинке на зверском рыле
Жён и детей
Безысходный плач.
- Взятки берёт!.. - Ну, положим, вы врёте!
- Страшный развратник!.. - Ну, только не он…
- Как это быть на подобной работе
И не украсть,
Ну хотя бы мильон?

Да, Безыменский умел писать фельетонно.

Советский Шерлок Холмс

Во всех книгах и фильмах подчеркивалась способность Дзержинского видеть врага насквозь. Никто не мог выдержать его прямой взгляд. Правда, иногда враги обманывали Железного Феликса, который, в своей честности, мог проявить простодушие. А иначе как было объяснить, что столько врагов, участвовавших, например, в покушении на Ленина, дожили до 1930-х? А ведь эти обвинения в годы большого террора постоянно шли в ход. Поэтому нужно было показать, что туберкулез и нравственная чистота, доходившая до наивности, иногда мешали первому чекисту страны вычислить врага.

Кстати, в конце 1930-х он стал одним из немногих неразоблаченных «соратников Ленина», и не случайно в главной «державной» пьесе ленинианы Николая Погодина «Кремлёвские куранты» именно Дзержинский, вместе с Лениным и Сталиным, открывает перед инженером Забелиным (изначально – противником советской власти) перспективы социалистического строительства. Кстати, в 1950-е Дзержинский в этой пьесе полностью заменит проштрафившегося к тому времени Иосифа Виссарионовича. Его роль стала одной из центральных.

Ну а как «великий мастер дознания» Дзержинский стал советским аналогом Шерлока Холмса. Разумеется, классического, конандойлевского, а не уцененного, из многочисленных версиек. Таким он мне в детстве и казался. И Дзержинский действительно лично провел несколько замысловатых разведопераций, расставляя ловушки для противников. Но, в отличие от отшельника с Бейкер-стрит, рожден был все-таки не для этого. Такая работа изнуряла его. Он и сам смолоду рефлекcировал как сущий литератор – это видно по письмам Феликса Эдмундовича, не раз опубликованным.

В детстве мне попалась зачитанная книжка Юрия Германа – «Рассказы о Дзержинском». Тогда о многих выдающихся революционерах писали детские книжки, многие из которых обрели популярность – «Мальчик из Уржума» о Кирове, «Грач – птица весенняя» о Баумане. Классика советской историко-революционной детской литературы. У Германа получился апологетический сборник, но в то же время – приключенческий. Оторваться невозможно. Запомнилось многое. И как чекисты приготовили для голодного Дзержинского картошку с салом (не конским, а свиным, настоящим!) – и потом, не сговариваясь, обманули его. Каждый, кого он спрашивал, отвечал, что ел сегодня на обед картошку с салом… От таких рассказов остается привкус жареной картошки – какой она воспринимается в голодные времена. Конечно, это перифраза той истории, которую помянул и Безыменский.

Горение героя

Дзержинский долго оставался и звездой массовой культуры, одним из законодателей мод.

У Юлиана Семёнова было два любимых героя – разведчик Исаев-Штирлиц и Феликс Дзержинский, которому он посвятил многотомный роман-хронику «Горение». Патетика этого художественного исследования ясна по заголовку. Как и почти всё, написанное Семёновым, томики «Горения» считались дефицитными, за ними охотились, их читали. Появились две – три экранизации разных пластов долгого семеновского повествования. Железный Феликс к середине 1980-х снова стал очень популярным героем. Да и перестройка началась вовсе не с разоблачений ранней ВЧК. В популярных пьесах Михаила Шатрова Дзержинский – несомненно, персонаж героический. Даже в списке действующих лиц возле его фамилии драматург любил ставить ремарку: «приятный польский акцент». Именно приятный! Немало шуму наделала последняя перестроечная пьеса Шатрова – «Дальше! Дальше! Дальше…». Там Феликс Эдмундович – один из главных оппонентов Сталина, защитник НЭПа и социализма с человеческим лицом. И только в 1990 году публицистика подняла меч на щит Железного Феликса. Да и то робко. Из заметных публикаций переиздание биографии Дзержинского кисти Романа Гуля (1896–1986) – белоэмигранта, который, хотя и пытался быть объективным, всё-таки писал свою книгу не пером, а штыком. Да и стала ли эта брошюра по-настоящему популярной? Сомневаюсь. Советскую идеологию разбивали помимо Дзержинского. Её основы разоблачали сравнительно недолго – уже весной 1992 года большинству просто стало не до чтения и не до исторических диспутов. К тому времени сами основы той самой идеологии исчезли, а вместе с ними – почти растаял и образ «рыцаря ВЧК». Но он остался в старых книгах и фильмах, которые всё-таки не умрут.

А что же сегодня? Слишком взвинченно мы воспринимаем историю в последние годы и не думаю, что от этого – мудреем или хотя бы хитреем. Всё ещё строим баррикады, отрезаем куски прошлого по живому. В самом разгаре политические игры, связанные с демонизацией нашей истории. Когда-нибудь это отхлынет, паника и помутнение пройдут. Но, увы, не нынешней весной.