Лубок и Ван Гог: неповторимая Татьяна Маврина
Материал опубликован в ноябрьском номере журнала Никиты Михалкова «Свой».
В историю национального искусства она вошла как автор лубочного бестиария, красочных иллюстраций, изображающих диковинных зверей. А также — потрясающей «Сказочной азбуки», где даже в выходных данных не было ни одной буквы типографского набора. Рисунки Татьяны Мавриной погружают зрителей в яркую, чарующую фантазийную вселенную.
Будущая художница появилась на свет в 1902-м. По другим данным, родившаяся в 1900 году Татьяна Алексеевна в какой-то момент «скостила» себе пару лет. Ее семья жила в Нижнем Новгороде. Отец — учитель и литератор Алексей Лебедев. Мать происходила из дворянского рода Мавриных, и именно ее девичью фамилию взяла себе художница в качестве творческого псевдонима.
В 1921 году Лебедевы (родители и четверо детей) переехали в Москву, где Таня поступила в самое передовое художественное училище, дабы ее самобытный талант смог реализоваться в полной мере. Впоследствии она вспоминала: «Все променяла на фантастический вуз ВХУТЕМАС — где преподаватели ничему не учили, говорили: «Пишите, а там видно будет». А писать было так интересно, что, придя домой, мысленно говорила: «Скорее бы наступило завтра, можно будет пойти в мастерскую и писать начатое вчера».
Уже тогда она почувствовала свою инаковость, которая будет преследовать ее на протяжении всей жизни. Татьяне не хотелось рисовать слишком «авангардное», «беспредметное», одаренную девушку влекло в искусстве иное.
«На Рождественке было основное отделение и были часы рисунка в мастерской Веснина, на которые можно было приходить с Мясницкой рисовать, — рассказывала Маврина. — Я пошла, преодолев свой страх и смущение. Рисовали обнаженную натурщицу. Мечта! Порисовать наконец-то женское тело! До этого я ходила в Музей изобразительных искусств смотреть мраморный обломок женского торса, в который я была влюблена и на который молилась. Теперь у Веснина — модель! Но... Веснин ходил между рисующих и учил, как надо не рисовать, а давать касание с окружающим миром, на меня он смотрел добродушно неодобрительно, а я при всем своем желании быть послушной ученицей никак не могла понять задачу и перестала ходить к Веснину. На этом и закончилось мое учение «авангардизму». В 1925 году я перешла на основное отделение, выбрала мастерскую строгого Федорова, не Осмеркина, где вольно, и не Попову с ее беспредметными полотнами».
На старших курсах Татьяна училась в мастерской Роберта Фалька. Экспериментальное учебное заведение и опека больших мастеров подарили ей путевку в жизнь. Даже десятилетия спустя она говорила, что принадлежать к вхутемасовской школе ей предстояло «до окончания веков». Важнейшие для себя уроки Маврина вынесла, созерцая шедевры из коллекции Щукина и Морозова. Недаром работы художницы, с ее особым отношением к цвету, один из критиков сравнил с картинами знаменитого постимпрессиониста — правда, в негативном ключе, в разгромной рецензии на выставку группы «Тринадцать» в 1931 году: «Маврина продолжает традиции Матисса, особенно это чувствуется в ее картине «Барыня в бане». Но если у Матисса были острота, красочная свежесть и оригинальность в трактовке, то у Мавриной — бледность, бездарность, наглый и неприкрытый буржуазный эротизм, гнилой буржуазный эстетизм».
Постимпрессионисты подарили ей не только особое отношение к форме и цвету, они заставили ее задуматься о преображающей роли художника, о том, как реальность преломляется в творчестве, как создается новый художественный язык. В дневниках она рассуждала: «После того как Ван Гог столько написал с натуры, весь мир, можно опять писать без натуры. Да и все импрессионисты поработали на натуре изрядно. Хватит их опыта на какое-то время. Надолго ли? В плане импрессионизма, пожалуй, весь мир перерисован. Кто и когда найдет другое видение? Сапунов. Врубель. Единицы. Одилон Редон. Ларионов? Мало знаю».
Татьяна Маврина много писала обнаженную женскую натуру — «нюшки». Впервые эти работы показали на выставках лишь в 1970-е. А в 1930-е, когда начались гонения на формалистов, она сделала решительный шаг в сторону иллюстрации, принялась оформлять книги Лермонтова, Золя, Маяковского, Агнии Барто... С началом Великой Отечественной подолгу ходила по Москве, пытаясь многое запомнить, зарисовать. Боялась, что вся эта красота безвозвратно исчезнет. Военные годы были для Татьяны Алексеевны очень тяжелыми. В ее дневниках много пронзительных строк: «Все старые лица, только похудевшие, и женщины приобрели мужскую жесткость в чертах, как это говорится «стали характерными». Она рассказывает, как плакала, вспоминая прежнюю жизнь; описывает ужасы голодной скудной жизни: «Света нет. Сегодня К. (муж Татьяны Мавриной, художник Николай Кузьмин. — «Свой») принес из помоечного ведра из кухни 5 селедочных головок, щедро выброшенных кем-то на растерзание кошкам. Мы из них варили суп. Мороз и свежесть. Погода для сытых».
Тогда в ее творчестве стали появляться новые темы. Дневники художницы сообщают об этом следующее: «Придумала цель — рисовать церкви. Влюбилась в них, как в человека. Мечтаю, может быть, когда-нибудь суммировать все свои впечатления и сказать свое слово. Видовые мои вещи меня не удовлетворяют. И если творения Господа Бога я с помощью прошедшей в моей жизни французской школы часто корректировала и создавала свой мир, который, по-моему, был красивее божьего, то творения русского архитектурного гения я не переплюну. Каменные красавицы остаются непревзойденными... Старинная архитектура породила увлечение фольклором. Сказками я занялась после войны. Стала делать книжки в детских издательствах».
Поговаривали, что источником ее вдохновения был лубок, однако сама она отсылала к опыту мастеров русского авангарда и Натальи Гончаровой в частности: «За последние годы у нас столько поминаний всуе «лубок», «мифотворчество», что подобного рода выставки настоятельно необходимы; даже Парижский осенний салон предложил место для демонстрации русского народного творчества... Очень хорошо, что для г. Гон. (Гончаровой. — «Свой») понятие лубка не является синонимом грубости, как это часто бывает в наши дни, наоборот, она вкладывала в свои работы много чувства и знаний, почерпнутых из древних рукописей и икон».
Лубок, глиняную игрушку, иконы они с мужем начали собирать еще в годы войны, и новое увлечение захватывало их все больше. Народная культура постепенно заняла в ее жизни едва ли не главное место. В дневниках Татьяна Алексеевна рассказывала, как ходила в Исторический музей, рисовала пряничные доски: «Три льва с несимметричными мордами, с языками. Самый чудесный — самый древний». Упомянув о том, как дочитывала «Великого Гэтсби» Фицджеральда, мгновенно переключилась на совершенно иную, более важную для нее тему: «В музее новые прялки — пламенеющие архангельские и разнообразные калининские, от чистых досок до густо расписанных розанами с белой оживкою».
Все это нашло отражение в ее иллюстрациях к сказкам «Морозко», «По щучьему веленью», «Солнце, Месяц и Ворон Воронович», «Василиса Премудрая». Иллюстрировала и произведения Пушкина, например, поэму «Руслан и Людмила», «Сказку о мертвой царевне и о семи богатырях». В 1974-м «Детская литература» выпустила одной книгой все сказки нашего главного поэта, и оформила это издание именно Маврина, за что получила серебряную медаль на Международной выставке искусства книги в Лейпциге (1977).
Навеянные народным творчеством образы пригодились в работе над детскими изданиями, к примеру, замечательно проиллюстрированная книга-потешка со стихами Юрия Коринца «Выбирай коня любого» была вдохновлена городецкой игрушкой и прославившей Городец росписью. Работам Татьяны Мавриной неоднократно присуждались престижные награды. Так, книжка-картинка «Сказочные звери» была отмечена первой премией на Международной выставке книжной графики и иллюстрации в Брно в 1966 году. В 1976-м Татьяна Алексеевна удостоилась золотой медали Х.К. Андерсена за большой вклад в дело иллюстрирования детских книг. Вплоть до 2018 года она оставалась единственным среди российских художников обладателем этой награды (четыре года назад медаль с профилем великого сказочника получил Игорь Олейников).
Маврина крайне редко работала с современными писателями, но сделала исключение для Юрия Коваля. Вместе они оформили шесть изданий, причем художница порой вмешивалась в тексты, корректировала их или даже предлагала написать новые. Соавтор вспоминал: «Маленький рассказ — «Березы». Вот его текст: «Медленно тает снег в березовой роще. Кажется, вместе с ним тают березы — все прозрачней березовая роща. От талого снега слаще становится березовый сок и светлеют, светлеют стволы, набираются снежной белизны, чтоб донести ее до новой зимы».
— Это варварство, — сказала Татьяна Алексеевна, прочитав рассказ.
— Как, то есть?
— Варварство: пить березовый сок, губить деревья.
— В рассказе об этом ни слова.
— Да ведь написано: «слаще становится березовый сок». Тут и захочется его попробовать.
Я вычеркнул березовый сок и поклялся больше никогда в жизни его не пить».
В итоге Коваль вынужден был подготовить совсем новый текст.
Отдельное место в творческом наследии Татьяны Мавриной занимают зарисовки из старинных русских городов Звенигорода, Углича, Ярославля, Ростова. В 1980-м она даже издала книгу-альбом «Пути-дороги». В последние годы жизни художница писала стоявшие на подоконнике букеты и виды из окон квартиры. Эти очень красочные, исполненные экзистенциального чувства вещи — словно поздние картины Ван Гога, сумевшего заглянуть куда-то далеко, за обычный человеческий горизонт.
Фото: Петр Носов/ТАСС