«Виктюк зажег меня режиссурой»: актриса из Казани строит в Москве свой психологический театр
Племянница легендарной актрисы Камаловского Гульнара Галавинская о своем пути в искусстве
На окраине Москвы, в спальном районе Новогиреево, существует камерный Театр на Перовской. 22 артиста, 105 посадочных мест и сплошная классика в репертуаре. А руководит им последние три года известный театральный режиссер и ученица Романа Виктюка Гульнара Головинская. В интервью «БИЗНЕС Online» она вспомнила о юности в Казанском театральном училище, заветах знаменитой тети — актрисы Шахсанем Асфандияровой и спектакле Романа Виктюка, изменившем ее жизнь.
«Я считала себя уже большой актрисой в 18 лет. А тут снова учиться? Нет уж»
— Сейчас вы известный московский режиссер, ставили в разных городах России. Но началось все в Казани. Расскажите о детстве.
— Я родилась в семье педагогов. В начале 90-х годов, когда развалилась советская империя, мой папа, Галавиев Галим Мансурович, был учителем истории, а в 28 лет стал директором школы. Затем он построил школу-интернат, где его ученики выигрывали олимпиады как в точных науках, так и в спортивных состязаниях. У них даже было свое хозяйство: трактор, скот, они собирали свой урожай, варили варенья и закатывали в банки соленья. Школа-интернат, которой он руководил на протяжении всей своей жизни, вошла в энциклопедию «100 лучших школ XX века». Папа был удостоен звания «Заслуженный учитель России и Татарстана», а затем и звания «Народный учитель России и Татарстана».
Так что папа у меня такой педагог-строитель. К сожалению, он рано ушел, в 57 лет. Но даже в последний год своей жизни, когда уже сильно болел, продолжал работать в школе директором. Настолько он был одержим любимым делом. К слову, мой творческий псевдоним — Галавинская — образован от его фамилии. Я взяла первую часть «галав» от папы, а вторую — «инская» — от фамилии мужа. Он у меня Теплинский, а я — Галавинская. А мама моя всегда была доброй и преданной соратницей папы, завучем школы и учителем русского языка и литературы.
— Где находилась школа?
— В Татарстане, в Нижнекамском районе. Это село Борок. Там находится Сосновый Бор, где была написана знаменитая картина Ивана Шишкина «Утро в сосновом лесу».
— Почему вам так важно было сохранить папину фамилию?
— Я всегда очень гордилась им. А когда выходила замуж и встал вопрос смены фамилии, то мне показалось, что предаю своего отца. Но, когда стала ставить свой первый спектакль, сменила на псевдоним.
— А как у дочери педагогов появилось рвение к сцене?
— Было в кого. Моя тетя по папиной линии — народная артистка Татарстана, заслуженная артистка России Шахсанем Ибрагимбековна Асфандиярова. Она работала актрисой в академическом театре имени Галиасгара Камала. И когда я решила идти в актрисы, то именно она помогала мне готовить программу: стихи, прозу, басню. Тетя Шаха стала моей первой театральной мамой. Она мне всегда говорила: «В театре свое мнение оставь при себе. Какие бы ни возникали трудности в процессе репетиций, всегда иди вперед, доводи начатое дело до конца, ничего не бойся, вырабатывай характер». Пожалуй, этот девиз и помог мне заложить фундамент моего характера.
Тетя Шаха к тому времени была уже всеми признанной известной актрисой. К тому же она преподавала в Казанском театральном училище сценическую речь и актерское мастерство в Казанской консерватории, а раньше — еще мастерство актера и сценодвижение у студентов, которое учились до меня. Так что в казанских театральных кругах она была очень известным человеком.
— Случалось ли вам встречаться с кем-то из ее учеников после учебы?
— Да, бывает, видимся на каких-то фестивалях, и взрослые артисты, старше меня лет на 15–20, рассказывают о тете Шахе. Все вспоминают, как она говорила: «Сейчас я произнесу свое имя — Шахсанем Ибрагимбековна Асфандиярова. Повторяйте его каждое утро, и у вас будет отличная дикция». В узких театральных кругах ее все называли Шаха. Она была очень красивая. Настоящая восточная красавица: брови вразлет, прямой нос, красивый овал лица.
— Неужели не было мыслей остаться в Казани после училища? Тем более тетя в театре Камала работала. Все знакомое, родное.
— Не было. К тому же я очень плохо знала национальный татарский язык. До пяти лет меня воспитывала бабушка по папиной линии, потому что родители все время пропадали в школе. Я росла с настоящей татарской бабушкой и говорила только на татарском. А потом родители пришли в себя, поняли, что их ребенок не знает русского, что в советском государстве было очень странным явлением, и забрали от бабушки. Это сейчас к татарскому языку совершенно другое отношение. Так у меня резко появилась русская нянечка баба Нюра, и я навсегда перестала разговаривать на родном языке.
Что-то, конечно, понимаю. Но больше родственников, потому что слышала их с детства. А красивый литературный татарский уже не распознаю. И сама говорю на очень примитивном уровне.
— Но ведь можно было строить актерскую карьеру в Казани даже без татарского языка.
— Да у меня почему-то не было таких мыслей. Я с детства мечтала стать актрисой. А до 7 лет хотела быть одновременно похожей и на Ирину Роднину, и на Аллу Пугачеву. Потом мы начали выписывать журнал «Советский экран», ходить в кукольные театры, кино. И я поняла, что именно этот мир приносит мне неописуемую радость. К концу 7-го класса я настойчиво объявила родителям, что буду поступать в театральный. Папа тогда сказал: «Ты подумай хорошо. Профессия ведь неземная». На мой вопрос, что значит «неземная», он ответил так: «Мы все вместе по вечерам собираемся за одним столом, ужинаем, а твоя профессия подразумевает быть в плену у театра».
— Так вы оказались в театральном училище.
— Да, а во время учебы, на третьем курсе, я познакомилась со своим будущим мужем. Он был студентом художественного училища в Казани. Мы рано поженились и, когда окончили обучение, все время мечтали куда-то уехать. Причем он сразу рвался в Москву, а мне хотелось посмотреть страну. Когда нас отсматривала московская театральная комиссия, они сказали, чтобы я уезжала в столицу продолжать обучение. Но мне такая оценка показалась оскорбительной. Я считала себя уже большой актрисой в 18 лет. А тут снова учиться? Нет уж.
— И куда в итоге?
— Уехали в Туапсе. Причем меня звали в Нижний Новгород к Семену Эммануиловичу Лерману, известному советскому режиссеру. Но поехали мы к морю. А из туапсинского театра просто телеграмму прислали — нужно пять девушек и пять парней. Без всяких прослушиваний и отсмотров. Мои педагоги по актерскому мастерству, Юнона Ильинична Карева и Вадим Валентинович Кешнер, были в шоке. Вадим Валентинович до сих пор преподает в училище и служит актером в театре имени Качалова. А Юноны Ильиничны, к сожалению, уже нет с нами. Ее я могу назвать своей второй театральной мамой. У меня были потрясающие педагоги, которые навсегда влюбили меня в мир театра.
«Славутский рассказывал, что негоже художественным руководителям сидеть и ждать, когда им помогут»
— А сейчас вы следите за театральной жизнью Казани?
— Конечно. Во-первых, этот мир довольно тесный. А во-вторых, многие мои однокурсники когда-то оставались и работали в Качаловском театре. Например, мы очень дружили с Николаем Козаком, который был ведущим артистом Качаловского и переиграл там все главные роли. А сейчас он уехал в Москву, много снимается в кино и работает в Театре Российской армии. А мы с ним практически вместе провели юность в Казани и были очень дружны. Он учился на курс старше меня.
— К слову, о Качаловском театре. Вы наверняка слышали о неоднозначном отношении к его художественному руководителю Александру Славутскому.
— Я в этом театре никогда не работала, но не раз слышала разные отклики о нем. Единственное, что могу сказать, — если о человеке говорят столько всего разного, то это однозначно большая, интересная личность. Мы знакомы с ним довольно шапочно. Дважды виделись на съездах гильдии режиссеров России в Москве. Помню, как Славутский рассказывал, что негоже художественным руководителям сидеть и ждать, когда им помогут. Надо самому идти, просить, добиваться, стучаться в закрытые двери чиновничьих кабинетов, не бояться унижений и заботиться о своем театре.
Это то, что я видела. А как к нему относятся — не мое дело. Знаю только, что не бывает однозначного отношения к человеку на его должности. У него огромный театр, он сделал серьезную реконструкцию там. Этого нельзя недооценивать. Помню, еще в 90-е годы, когда я приезжала к родителям в отпуск, Коля Козак рассказывал, как они ездили в Париж, Марсель, Каир с Качаловским театром. Славутский показал своим артистам треть мира.
— А за современным театром следите?
— Да, в Казани и сейчас жизнь бурлит. Один только экспериментальный театр «Угол» чего стоит. Они постоянно проводят интересные лаборатории, экспериментальные спектакли. Моя однокурсница Елена Калаганова, которая работает в Казанском ТЮЗе, тоже занята в их постановках.
— Ваша профессиональная режиссерская деятельность еще не успела пересечься с Татарстаном?
— К сожалению, нет. Когда я еще не была главным режиссером Мичуринского театра, меня хотели пригласить в Казанский ТЮЗ для постановки спектакля. Там был другой директор, который еще при Борисе Цейтлине работал. При Борисе Ильиче театр гремел на всю страну. Мы студентами смотрели его спектакли с молодой, необыкновенно талантливой Розой Хайруллиной. Она тогда исполняла роли даже лирических героинь. Мы восхищались ею и Борисом Ильичом, конечно. Потом он поставил свою гениальную «Бурю», взял за нее «Маску», а затем театр сгорел. Во времена двух курсов я очень хотела работать с Цейтлиным, но, когда он ушел и театр сгорел, такой мечты уже не было.
«Когда во главе театра садится один режиссер — это ужасно и губительно для всего дела»
— А как появилась тяга к режиссуре? Вы ведь в довольно зрелом возрасте отправились снова учиться.
— Когда мне было 29, мы вернулись из Тюмени, где я работала актрисой. И в 30 поступила к Роману Григорьевичу Виктюку.
— Его можно назвать главным учителем в вашей жизни?
— Да, в принципе, именно благодаря ему я стала режиссером. В 27 лет впервые посмотрела его «Саломею». Я испытала настоящий катарсис. Всю дорогу домой после спектакля плакала. А на следующий день пошла в библиотеку искать произведение Оскара Уайльда. В читальном зале мне его не нашли, но дали книгу Теннесси Уильямса. На титульном листе было пропечатано «Фиалки — к свету, розы — к жизни» рукой Романа Виктюка. Для меня было странно само чувство, которое я испытала тогда. Посмотреть спектакль, плакать всю ночь, а на следующий день идти искать в библиотеку книжку. А тут открываю — опять Виктюк. Наутро я проснулась с мыслью, что не хочу больше ничего играть, хочу ставить спектакли.
— Почему?
— Потому что мне казалось, что я не работаю в театре, где происходит такая же магия, как у Романа Виктюка. Помню, тогда подошла к своему режиссеру в Тюменском областном драматическом театре и сказала: «Мне очень надо попробовать выразить себя в качестве режиссера-постановщика, разрешите мне в свободное время, когда малая сцена не занята, репетировать собственную работу». Я поставила тогда одноактовку Теннесси Уильямса «Предназначенный на слом».
Мы сняли ее на видео. Потом я уехала в Москву. Там еще два года проработала в МОГТЮЗе и сама приняла решение уволиться. Помню, как директор театра тогда сказал мне: «Гульнара, из московских театров не увольняются. Вы делаете большую ошибку». Но я уже приняла решение поступать на режиссуру к Роману Григорьевичу и передала ему видеозапись своей первой постановки. Именно он переключил и зажег меня настолько, что мир режиссуры стал моей страстью. Потом я окончила высшие режиссерские курсы Романа Виктюка и режиссерский факультет Щукинского театрального училища. За год до выпуска поставила дипломный спектакль «Александр Блок» в МОГТЮЗе. Он шел 6 лет. Сначала в ТЮЗе, затем в литературном музее Серебряного века, в доме Брюсова.
— А видеозапись-то он посмотрел?
— Да, посмотрел. И сразу спросил, кто подбирал музыку. Я, находясь под большим впечатлением от постановки «Саломея», сама подбирала музыкальную партитуру спектакля. И для меня это была высшая похвала.
— И за эти годы ни разу больше не было желания выйти на сцену самой, ставить на себя?
— Никогда. Как отрезало. Моя дочь, актриса, периодически задает точно такой же вопрос. А у меня такой потребности нет. Мне достаточно того, что я самовыражаюсь в режиссуре.
— Вы пришли к этой профессии постепенно. Сначала актерский курс в казанском театральном, потом высшие режиссерские курсы в ГИТИСе, затем режиссерский курс в ВТУ имени Щукина. А как вы относитесь к молодым режиссерам, которые без всяких степеней и образований ставят в 20 лет?
— Хорошо отношусь. Думаю, никогда не надо все воспринимать в абсолюте — только так и не иначе. XXI век диктует новые правила. Мне кажется, зачастую молодые режиссеры, которые к тому же оканчивают мастерские Кудряшова, Каменьковича, Хейфица, иначе чувствуют действительность. Правда, я говорю сейчас о тех, кому скорее 30, чем 20.
Мне, например, очень нравится Дмитрий Акриш. У нас он поставил «Самоубийцу» по Николаю Эрдману, в Ермоловском театре он недавно ставил «Пролетая над гнездом кукушки». В этом году у нас была премьера выпускника Бориса Ефимовича Хейфица — Вита Когута. Мне кажется, молодые режиссеры видят острее сегодняшнюю реальность. Да, спектакли могут не всегда удаваться, но если тебе нравится вскрывать смыслы в текстах, то это залог успеха. И я, как художественный руководитель, стараюсь как минимум раз в год приглашать молодых интересных режиссеров, чтобы эта энергия вдохновляла артистов и вызывала живой интерес публики к нашему театру на Перовской.
«Сама профессия режиссера предполагает черты, которые приписывают мужскому характеру»
— Вы стали руководить Театром на Перовской в 2018-м. Прошло неполных три года, но за это время пришлось и труппу сплотить, и научиться выживать в пандемию.
— Когда я пришла в этот театр, то увидела коллектив, который, с одной стороны, очень устал от ожиданий, конфликтов, потерь, а с другой — жаждал работать и творить. Так что сразу, вступив в должность художественного руководителя, я стала по максимуму занимать всех артистов театра беспрерывной работой как в своих постановках, так и приглашенных мною режиссеров. Так что теперь, даже в самые трудные времена, нас объединяет одно общее желание — создавать новые спектакли. Главное, что коллектив меня в этом абсолютно поддерживает.
— В Москве немного женщин, которые руководят театрами. И эталоном была Галина Борисовна Волчек. Как вы восприняли предложение стать художественным руководителем? Не было страшно?
— Галина Борисовна — безусловный эталон. Она создала театр-дом. Страшно мне не было. Сама профессия режиссера предполагает черты, которые приписывают мужскому характеру. Плюс она требует анализа и организационных способностей, которые являются необходимой составляющей и для художественного руководителя.
— Режиссер и художественный руководитель — это довольно разные профессии.
— Да, но и в том, и в другом нужно уметь организовать творческий процесс. И не каждый талантливый режиссер способен на это. Я, например, с большим удовольствием учусь новым для себя вещам, вникаю в тонкости рекламы, контента для социальных сетей. У нас небольшой административный коллектив, но мы работаем в отличной связке. И пандемия стала своеобразной проверкой. А так могу похвастаться, что на грядущие спектакли у нас проданы все билеты.
Я, как художественный руководитель, стремлюсь, чтобы Театр на Перовской стал центром культурной силы Восточного округа и местом объединения людей самых различных профессий, стремлений, возрастов и взглядов. Мы современный, открытый театр, в котором молодые амбициозные режиссеры имеют возможность воплощать свои уникальные и смелые идеи. Результатом совместной работы становятся постановки как классических произведений, так и современной драматургии, и классики в современном прочтении. Такой подход к формированию репертуара вызывает живой интерес публики. Мы стараемся выстраивать открытый, искренний диалог со зрителем, чтобы он не уходил от нас равнодушным, а получал материал для размышления, обсуждения и желания поделиться увиденным, возможно, с теми, кто еще не успел приобщиться к миру театра. Думаю, что именно в этом мое призвание как художественного руководителя, а не просто как режиссера.