Мне имя Марина: 26 сентября отмечается 130–летие со дня рождения Марины Цветаевой
130–летие со дня рождения Марины Цветаевой отмечают 26 сентября (8 октября) поклонники ее творчества. Достойный повод вспомнить о жизни и судьбе поэтессы.
Разгар осени — самая цветаевская пора. Рябиновая кисть — конечно, горькая, конечно, жаркая. Печальная природа, которая, кажется, прощается с нами криками улетающих в теплые края птиц, почти беззвучным шорохом листьев, шумом холодных косых дождей. Эта осенняя непредсказуемая погода, этот золотой лес и мокрая жухлая трава под ногами, и это место, подмосковное Болшево, так удивительно напоминает Марину Ивановну Цветаеву.
Странно: Цветаева, конечно, не была печальной и холодной, да и в Болшево она прожила совсем немного, всего-то несколько месяцев. Но почему-то не шумная Москва, не пестрый Париж, не солнечный и очень счастливый Коктебель и уж тем более не мрачная Елабуга ассоциируются с Цветаевой. Только — осеннее Подмосковье. Сосны, рябины, небольшой аккуратный домик, сегодня носящий звание Мемориального дома-музея Цветаевой. Здесь в последний раз собралась под одной крышей семья Марины Ивановны. И именно здесь, кажется, до сих пор живет ее ранимая, мятущаяся душа.
Сергей Эфрон, муж Марины Цветаевой, написал как-то в письме другу, что она не может жить без бурь и героев. В ее жизни было много бурь, много героев — большинство из них она назначила сама, сама и развенчала. Страстная и необычайно талантливая, во всем видела Марина тайные смыслы.
Родилась Марина 8 октября 1892 года в Москве в семье профессора Московского университета Ивана Владимировича Цветаева и пианистки Марии Мейн. Уже в шестилетнем возрасте Марина писала стихи, и на русском языке, и на французском, и на немецком… Восхищалась родителями. Обожала с детства Пушкина. Была очень дружна с младшей сестрой Анастасией.
Но беззаботных лет оказалось совсем немного. У матери, Марии Александровны, обнаружили туберкулез, и в 1902 году Цветаевы всей семьей уехали из Москвы. Сначала на итальянскую Ривьеру, потом в швейцарскую Лозанну, затем в немецкий Фрайбург. В 1905 году вернулись в Россию, жили в Ялте, потом в 1906 году Иван Владимирович перевез жену и дочек в Тарусу. Там, в Тарусе, Мария Александровна скончалась. Марине было тринадцать с половиной лет, по нынешним временам — совсем ребенок. Но детство для Марины кончилось со смертью матери.
Как много забвением темным
Из сердца навек унеслось!
Печальные губы мы помним
И пышные пряди волос,
Замедленный вздох над тетрадкой
И в ярких рубинах кольцо,
Когда над уютной кроваткой
Твое улыбалось лицо.
Мы помним о раненых птицах
Твою молодую печаль
И капельки слез на ресницах,
Когда умолкала рояль.
Она резко стала взрослой, была исключена из двух гимназий подряд «за свободомыслие и дерзость», а в семнадцать самостоятельно уехала за границу. Уже тогда она точно знала, что главное в ее жизни — это стихи и любовь. И еще — что она будет очень, очень счастлива и знаменита.
Осенью 1910 года за свой счет Марина напечатала свой первый сборник стихов под названием «Вечерний альбом». Она стала своей среди самых модных, самых знаменитых поэтов Серебряного века. Один из друзей, Максимилиан Волошин, пригласил ее к себе в Коктебель.
И 18 мая 1911 года на морском берегу Марина встретила застенчивого большеглазого юношу. Сергей Эфрон был невероятно худым, очень застенчивым. Влюбился в Марину с первого взгляда — она была старше его на год, а мудрее и опытнее, кажется, на целую жизнь.
И, как свойственно многим поэтам, все время загадывала разное. Вот и здесь, ярким майским днем, загадала: если этот молодой человек найдет для нее розовый сердолик, то станет ее мужем. Они ходили по пляжу и искали разноцветные камешки. Сергей нашел розовый сердолик и подарил Марине.
Да, я, пожалуй, странный человек
Другим на диво!
Быть, несмотря на наш двадцатый век,
Такой счастливой!
Не слушая о тайном сходстве душ,
Ни всех тому подобных басен,
Всем говорить, что у меня есть муж,
Что он прекрасен!..
Марина действительно вышла замуж за Сергея. И на самом деле была — «несмотря на наш двадцатый век» — очень счастлива. Родилась маленькая Ариадна, Аля. В 1912 году вышел сборник Цветаевой «Волшебный фонарь», в 1913 году сборник «Из двух книг». Рифмы и любовь, все то, о чем она когда-то мечтала, принадлежали ей и только ей. Но двадцатый век уже дышал огнем и готовился сжечь этих юных беззаботных влюбленных, да и миллионы других, не подозревающих о том, что им уготовано.
Водоворот событий — Первая мировая война, влюбленность Цветаевой в подругу, актрису Софью Парнок, разрыв с Эфроном, потом мучительное воссоединение с ним. Марина мучительно искала себя в мире, разлетевшемся на осколки. Как любой одаренный человек, она улавливала грядущий шторм и страшные потрясения. Так когда-то в Коктебеле бирюзовое ласковое море вдруг в короткий срок становилось черным, штормовым, сметало все на своем пути, засасывало в пучину.
Сначала революционная буря поглотила любимого мужа. Эфрон воевал на стороне Белой армии, и два года Цветаева не получала от него никаких вестей, не знала даже, жив ли он. Марина жила в родном городе, Москве, и мучилась от неизвестности, от страха за свое будущее и будущее дочек.
Аля и Ирина, родившаяся в 1917 году, были худыми до прозрачности. Многие сегодня, в сытое наше время, осуждают Марину Ивановну за то, что как-то, поддавшись слабости, она отдала дочек в Кунцевский приют. Ей сказали: в приютах детей кормят рисом и шоколадом. Увидев, что дети там плачут от голода, Марина забрала старшую домой. А маленькая Ира 15 (16) февраля 1920 года умерла — от истощения.
Старшую у тьмы выхватывая —
Младшей не уберегла.
Страшные строки, в которых самобичевание и обреченность, и вопрос к самой себе — а можно ли было иначе? И было еще ожидание. И адресовано оно было Эфрону.
«Если вы живы, если мне суждено еще раз с вами увидеться, — слушайте! Когда я Вам пишу. Вы — есть, раз я Вам пишу! Если Бог сделает чудо — оставит Вас в живых, я буду ходить за Вами, как собака...»
Они всегда, всю жизнь, звали друг друга на «Вы».
Чудо произошло, и оказалось, что Эфрон жив! Эренбург нашел его в Чехии, в Праге, и рассказал о том, что она, Марина, тоже выстояла в революционных штормах.
Как странно и радостно было получить неожиданное письмо от оплаканного уже мужа: «Мой милый друг, Мариночка, сегодня получил письмо от Ильи Эренбурга, что вы живы и здоровы. Прочитав письмо, я пробродил весь день по городу, обезумев от радости. Что мне писать Вам? С чего начать? Нужно Вам сказать много, а я разучился не только писать, но и говорить. Я живу верой в нашу встречу. Без Вас для меня не будет жизни. Живите! Я ничего от Вас не буду требовать — мне ничего не нужно, кроме того, чтобы Вы были живы. Берегите себя, заклинаю Вас... Храни Вас Бог. Ваш Сергей».
И произошло еще одно маленькое чудо: Цветаева смогла получить заграничный паспорт и с маленькой Алей уехала к Эфрону. Россия осталась, казалось бы, в прошлом.
Но потрясения никуда не исчезли из жизни страстной поэтессы.
Романы, эпистолярные, с Борисом Пастернаком, с Рильке и — вполне реальные, с Константином Родзевичем, однокурсником Эфрона.
Марина влюбилась в Родзевича безоговорочно, отчаянно. За три месяца написала 90 стихотворений, горела и сгорала в этой страсти. А «маленький Казанова», как назвал его Эфрон в письме Волошину, просто не мог соответствовать ей. Оказалось: у него была невеста. А Марина — трепетная, страстная Марина — просто увлечение.
Ты, меня любивший фальшью
Истины — и правдой лжи,
Ты, меня любивший — дальше
Некуда! — За рубежи!
Ты, меня любивший дольше
Времени. — Десницы взмах!
Ты меня не любишь больше:
Истина в пяти словах.
Марина вернулась к Сергею и в 1925 году родила сына Георгия, которого дома звали Мур. Ни минуты Марина не сомневалась в том, что Мур — сын Эфрона. И много раз говорила, что ради семьи отказалась от огромного, невероятного счастья с Родзевичем. Именно его она считала главной любовью своей жизни. И при этом — женой могла быть только Эфрону.
Над поэтами огромную силу имеет магия слова. Как написала когда-то давно — «буду ходить за Вами, как собака», — так и не могла пересилить собственное заклятье. А тот волшебный сердолик, подаренный когда-то робким мальчиком Сережей, Марина заключила в оправу — сделала перстень. В самые голодные, самые страшные годы она смотрела на загадочный камень, и, казалось, страх и мрак отступают. И снова где-то рядом шумит море, кричат чайки, и каждый следующий день обещает новые счастливые открытия.
А жизнь и за границей оказалась тяжелой. Снова — голод. «Никто не может вообразить бедности, в которой мы живем. Мой единственный доход — от того, что я пишу. Мой муж болен и не может работать. Моя дочь зарабатывает гроши, вышивая шляпки. У меня есть сын, ему восемь лет. Мы вчетвером живем на эти деньги. Другими словами, мы медленно умираем от голода».
Цветаева жила в Париже и мучительно тосковала о России. Но понимала, что возвращаться некуда.
До Эйфелевой — рукою
Подать! Подавай и лезь.
Но каждый из нас — такое
Зрел, зрит, говорю, и днесь,
Что скушным и некрасивым
Нам кажется ваш Париж.
«Россия моя, Россия,
Зачем так ярко горишь?»
Сергей Эфрон все чаще говорил о своем желании вернуться в Россию. Он начал активно сотрудничать с представителями Страны Советов, рефлексировал, переосмысливал свою жизнь и участие в Гражданской войне. Они много спорили и ссорились, обсуждая тему возвращения. Марина считала возвращение опасным, говорил: «Там я невозможна».
Старшая дочь, Ариадна, рвалась в Советский Союз. Она и уехала первой — ее провожал Бунин. Категоричный Бунин, он сказал ей на прощание: «Дура, куда ты едешь, тебя сгноят в Сибири». Это был март, солнце припекало уже совсем по-летнему, но ветер был пронизывающий, ледяной. Иван Алексеевич поправил шарф на худой шее, поморщился. И вдруг добавил: «Если бы мне было, как тебе, двадцать пять, я бы тоже поехал. Пускай Сибирь, пускай сгноят! Зато Россия!» Аля улыбнулась. Все будет хорошо! Год стоял на дворе — 1937-й.
Сергей Эфрон, замешанный в провальной политической операции, был разоблачен и бежал в СССР. Нервный, болезненный Эфрон будто надеялся вернуться в какое-то далекое и очень счастливое прошлое, не понимая, что это невозможно.
Он поселился на той самой даче в Болшеве, он очень ждал свою Марину. Только с ней Сергей Эфрон мог спокойно дышать. Ему часто казалось, что сердце останавливается, что катастрофически не хватает воздуха… Паническая атака, из которой могла вывести лишь его сложная, тревожная жена. Она ведь обещала когда-то давным-давно, более двадцати лет назад: «Буду ходить за Вами, как собака».
Марина с сыном Муром приехали в Болшево 19 июня 1939 года. Там, в Болшеве, до сих пор живы деревья, видевшие Эфрона и Цветаеву вместе. В доме, ставшем сейчас музеем, сохранились простые вещи, наполнявшие нехитрый быт того короткого лета. Узкая, будто детская, кровать. Черный деревянный чемодан. Бусы Марины из голубого кварца. Марине, кажется, начинало нравиться здесь. Она обживалась, вновь привыкала к России, 21 июля начала работу над переводами Лермонтова на французский.
27 августа арестовали Ариадну. 10 октября — Сергея Яковлевича.
Марина еще надеялась, что это ошибка, что там, наверху, разберутся что к чему. Писала письма — в том числе Берии. О том, что лучше человека, чем Сергей, она не встречала. Стоял октябрь — Маринин месяц; и дожди сменялись неожиданным солнцем, и нагло, жарко горела в садах рябина. Сердце-вещун говорило: ничего хорошего впереди уже не будет. В письме дочери Цветаева написала: «О нас с Муром: 8-го ноября 1939 г. мы ушли из Болшева — навсегда».
Но все же надо было жить, работать. Марина почти не писала стихов. Занималась переводами. Она переводила любимого Лорку, когда началась Великая Отечественная.
В августе Марина Ивановна с Георгием-Муром уехала на пароходе в эвакуацию. Говорят, что Борис Пастернак помогал ей собираться и неловко пошутил про веревку, которую принес, чтобы упаковать вещи: дескать, хорошая, хоть вешайся.
Восемнадцатого августа Марина Цветаева прибыла в маленький городок Елабугу.
Ее главным чувством в эти дни, да и все последние месяцы, а может, и годы, была нарастающая тревога. Что будет дальше — с ней, со страной, с Эфроном, с детьми?
Она поехала в Чистополь, там остановились знакомые эвакуированные литераторы, получила согласие на прописку и написала заявление в совет Литфонда. «Прошу принять меня на работу в качестве судомойки в открывающуюся столовую Литфонда». Дата — 26 августа 1941 года.
28 августа Марина Ивановна вернулась в Елабугу для того, чтобы собрать вещи и переехать в Чистополь.
А потом — оставила страшные по своей рассудительности и спокойствию предсмертные записки.
Тем, кто будет ее хоронить, Асеевым, друзьям. И сыну Муру.
«Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але — если увидишь — что любила их до последней минуты и объясни, что попала в тупик».
В записках, адресованных и Асеевым, и «эвакуированным», была лишь одна просьба: позаботиться о Муре. Не отправлять его одного в Чистополь, помочь с багажом, проследить, чтобы он учился. Не оставлять, заботиться как о сыне. Любить.
Ну, и еще — «проверить хорошенько», чтобы «не похоронить живой».
31 августа 1941 года Марина Ивановна Цветаева добровольно ушла из жизни. Десятилетиями биографы бьются над вопросом — почему, когда жизнь худо-бедно стала налаживаться? И работа — пусть посудомойкой, пусть в каком-то неведомом Чистополе нашлась, и угол, и, главное, можно было жить…
Марина, чуткий человек, живущий чувствами, настроениями, колебаниями воздуха, буквально задыхалась от страха за своих любимых. И, наверное, для нее было благом уйти из всей семьи — первой. По доброй воле она избавила себя от страшной доли пережить мужа: Сергея Яковлевича Эфрона расстреляли через полтора месяца после ее смерти.
Гергий, Мур, ушел на войну и погиб в июле 1944 года.
Аля, Ариадна, выдержала годы лагерей. Стойкая и несгибаемая, Ариадна была реабилитирована в 1955 году «по отсутствию состава преступления».
Была хранительницей архива Марины Ивановны, оставила бесценные воспоминания о своих родителях. Умерла от обширного инфаркта в 1975 году в Тарусе. По воспоминаниям современников, Аля никогда не жалела о том, что когда-то давно вернулась из эмиграции в Россию.
Дольше всех, почти 100 лет, прожила младшая сестра Марины, Анастасия Ивановна Цветаева. Она умерла в сентябре 1993 года в Москве, завершив важное дело. В день пятидесятилетия гибели Марины Цветаевой в храме Вознесения Господня у Никитских Ворот совершилось ее отпевание. Разрешение на это дал патриарх Алексий Второй — на основании прошения группы верующих, которую возглавила Анастасия Ивановна Цветаева.