Антисоветская жизнь. Часть 4. 101-й километр
Пишу как есть, не приукрашивая. Напечатав стихи эмигранта-диссидента Наума Коржавина в газете «Октябрь», органе РК КПСС, я мог подставить под удар прежде всего редактора газеты, хорошего человека Владимира Сергеевича Петрова.
До сих пор не могу понять, что это было. Как и в случае с Бродским. То ли даже не задумывался, то ли искренне считал, что он-то здесь ни при чем, а раз так, то «свои», «партийные» его не тронут. Не понимал по молодости их нравов, не знал, что в случае скандала там рады найти любого «стрелочника», лишь бы себя обезопасить. Но, к счастью, все обошлось.
За себя совсем не боялся. Про то, что из редакции уволят, может, с «волчьим билетом», так что нигде больше на журналистскую работу не возьмут, и вообще, могут жизнь испортить всерьез и надолго — как-то не думалось.
Степень легкомыслия, действительно, запредельная. Вроде, не мальчик, уже четверть века на белом свете. Как штатный журналист начинал с семнадцати лет. В районке работал, на радио, в областной газете. В первый же год в районке имел дело с КГБ. Потом — другие случаи, о которых нет места рассказывать. В общем, мог бы и усвоить, что люди бдят…
Да и общая обстановка в стране не располагала к беспечности. Например, накануне XXV съезда КПСС (февраль 1976 года) на предприятиях и в организациях людей вполне официально предупреждали, чтобы они с анекдотами-то языки попридержали. Не то время, и неровен час…
Антисоветская Таруса
Наконец, жил я не где-нибудь, а в калужской Тарусе, за 101-м километром от Москвы. Всем «отщепенцам» на более близком расстоянии к столице поселяться не разрешалось. Таруса с давних времен стала неким центром диссидентской жизни в СССР.
Там жили репрессированные сталинских времен – Анна Тимирева (гражданская жена адмирала Колчака), Борис Лобач-Жученко, Анастасия Цветаева (сестра Марины Цветаевой), Ариадна Эфрон (дочь Марины Цветаевой), Ада Шкодина-Федерольф, Николай Заболоцкий, Аркадий Штейнберг, Борис Свешников, Александр Григорьев, Михаил Мелентьев, Алексей Шеметов…
В шестидесятые, семидесятые и восьмидесятые годы здесь находили приют Лариса Богораз, Анатолий Марченко, Александр Гинзбург, Андрей Амальрик, Кронид Любарский, Владимир Осипов, Владимир Балахонов, Сергей Ковалев, Владимир Корнилов, Наталья Столярова, Александр Угримов, Наталья Горбаневская, Константин Бабицкий, Татьяна Великанова, Анатолий Футман, Зоя Крахмальникова, Феликс Светов, Леонард Терновский…
Во всех районных городках Советского Союза КГБ имел одного специального уполномоченного, а в Тарусе — целый отдел. В общем, вести себя надлежало тише воды и ниже травы.
Ан нет, совсем наоборот. Всё в Тарусе дышало каким-то удивительным воздухом беспечного фрондерства. О публикации стихов Коржавина знали многие. Тут надо отметить еще один момент. В Тарусе и вокруг — много домов и дач москвичей, да еще были приезжающие в дом отдыха, так что мы острили: «Летом у нас встретить тарусянина – всё равно что шпиона поймать». Население города в 1975-76-м годах — 2,5 тысячи человек. Сейчас газеты пишут: «На 10 тысяч коренного населения в Тарусе и окрестностях приходятся 20 тысяч дачников из Калуги и Москвы». Увы, Таруса стала модной в худшем смысле слова. На всё, в том числе и на жизнь политзаключенных сталинских времен, на жизнь диссидентов, наводится глянец. Дома Ариадны Эфрон (16 лет в лагерях и ссылках) и Александра Гинзбурга (9 лет в лагерях) – «туристически привлекательные объекты»…
После публикации стихов Коржавина, без указания его авторства, незнакомые люди, то ли тарусяне, то ли москвичи, со мной на улицах здоровались не просто так, а, как писал Достоевский, смотрели в глаза со значением.
Не заметили лишь те, кому надлежало бдить. Впрочем, они могли принять стихи Коржавина за стихи Некрасова. С другой стороны, если сами не заметили, то «стукачи» должны были проинформировать. Однако ж нет. Какая-то загадка.
В пивной, узрев во мне нового человека, сразу начинали рассказывать о «Толике Марченко, которого увезли отсюда и три недели назад судили в Калуге. Вот такой парень!» Это о том самом знаменитом правозащитнике Анатолии Марченко, что погиб после выхода из четырехмесячной голодовки в Чистопольской тюрьме — уже на рассвете свободы и гласности, в 1986 году.
В библиотеке мне тихонько давали запрещенный и «изъятый» четырнадцать лет назад альманах «Тарусские страницы», изданный группой писателей во главе с Константином Паустовским. Вышел-то он вполне официально, а затем его объявили идеологически вредным, из-за него поплатился должностью секретарь Калужского обкома.
Если взять тоненькую, потрепанную брошюрку, напечатанную на серой бумаге — Справочник Тарусской АТС — на последней странице можно найти фамилию: Эфрон А.С. Номер телефона, и номер дома по улице Шмидта, недалеко от дома бабы Моти Фомичевой, у которой я снимал комнату. Ариадна Сергеевна Эфрон, многострадальная, прошедшая сталинские лагеря и ссылки дочь Марины Цветаевой и белогвардейского офицера Сергея Эфрона, ставшего в эмиграции агентом ГПУ-НКВД, умерла в 1975 году.
По дороге на работу меня встречал кочегар Володя и, тыча черным пальцем в «Морнинг стар», пересказывал статью оттуда; газета хоть и коммунистическая, но зарубежная, с вольномыслием всяким, однако тарусским кочегарам, знающим английский язык, не запрещенная.
В Тарусе в те годы жил прозаик Алексей Шеметов, 8 лет отбывший в сибирских лагерях сталинских времен. Беседы наши, с полускрытыми параллелями между его историческими повестями и современной действительностью, печатались в районной и калужской областной прессе, пусть иногда и с купюрами.
Алексей Шеметов — фигура историческая. Своей книгой «Вальдшнепы над тюрьмой» он в 1968 году открыл серию «Пламенные революционеры» в Издательстве политической литературы (Политиздат). Да, именно главное партийное издательство каким-то образом стало рассадником вольномыслия. Для серии «Пламенные революционеры» позвали талантливых людей — Гладилина, Аксёнова, Окуджаву, Войновича, Корнилова, Трифонова, Давыдова… Книга Булата Окуджавы о декабристе Павле Пестеле называлась «Глоток свободы». Причем в журнальном варианте она печаталась как «Бедный Авросимов», потому что все панически боялись слова «свобода». И вдруг Политиздат, Издательство ЦК КПСС, выдает — «Глоток свободы»!
Конечно, все мы тогда цитировали первую фразу «Нетерпения» — романа Юрия Трифонова о народовольце Андрее Желябове, выпущенного Политиздатом в 1973 году: «К концу семидесятых годов современникам казалось вполне очевидным, что Россия больна».
А книга Шеметова «Вальдшнепы над тюрьмой» — рассказ о первом русском марксисте Николае Федосееве, которого затравили и довели до самоубийства свои же братья-партийцы.
В общем, сейчас слышать странно, но казенные партийные слова — Политиздат, серия «Пламенные революционеры» — стали неким паролем, знаком свободомыслия.
По окским берегам любил бродить молчаливый высокий человек — поэт Владимир Корнилов, один из авторов сборника «Тарусские страницы». В шестидесятые годы он занимал место, как говорили тогда, в «первой обойме» молодых шумных пиитов. Но, по складу характера не способный на эзопов язык, открыто встал на диссидентский путь: вместе с Лидией Чуковской писал и распространял в Cамиздате разоблачительные статьи, открытые письма в адрес властей, участвовал в передачах западных радиостанций. В психушку их не отправили только потому, что невозможно бросить за решетку дочь Корнея Ивановича Чуковского. Посадить не посадили, но на долгие-долгие годы закрыли дорогу в журналы и издательства. Году в восемьдесят пятом или шестом по делам я оказался в редакции «Нового мира», когда туда пришел Корнилов со стихами. Одна из сотрудниц, помнивших прежние времена, была потрясена: «Корнилов пришел! Это что же происходит? Неужели правда?» Никто еще поверить не мог, что начинается свобода, и появление Корнилова в журнале стало доказательством ее.
Мы с Володей давнюю Тарусу вспомнили после встречи с читателями, организованной издательством «Современник». Я говорил о запретах, о тех же «Тарусских страницах». Об идеологической истерике вокруг романа Владимира Дудинцева «Не хлебом единым» (1956-1957 год). Эпоха гласности только начиналась, с публикой следовало говорить осторожно, чтобы не шокировать. Но Корнилов есть Корнилов. Он встал и при пораженном молчании зала прочитал написанное в 1967 году стихотворение о том, что если бы не расстреляли Николая Гумилева в 1921-м, кто знает, как бы его жизнь сложилась, может, и заставили бы прислуживать режиму, как многих и многих других.
Царскосельскому Киплингу
Пофартило сберечь
Офицерскую выправку
И надменную речь.
…Ни болезни, ни старости,
Ни измены себе
Не изведал, и в августе,
В двадцать первом, к стене
Встал, холодной испарины
Не стирая с чела,
От позора избавленный
Петроградской ЧК.
Литераторы в Тарусе еще со времен Паустовского собирались в большом хлебосольном доме врача Михаила Михайловича Мелентьева. Со временем литературные посиделки превратились в диссидентские, под гостеприимным кровом нашел короткий приют откровенный противник режима Анатолий Марченко. В конце концов власти под предлогом «реконструкции города» просто-напросто снесли дом-усадьбу. Бульдозером выкорчевали крамольное гнездо.
С внуком Михаила Михайловича, писателем Александром Марьяниным мы потом сдружились в Москве. Заведующий редакцией русской прозы издательства «Современник» покойный Юра Стефанович и я, как редактор, «пробили» и уже поставили в план первую большую книгу Марьянина — сборник повестей. Но тут книгоиздание резко перевели на рыночные рельсы — и все планы рухнули. Несправедливость судьбы. Новомировский, времен Твардовского автор, испытавший гнет цензуры, не смог выпустить книгу из-за того, что пришла свобода. Он умер от инфаркта в 61 год…
На окраине Тарусы, в доме отдыха трудящихся имени Куйбышева, садовником работал Александр Гинзбург, чуть ли не самый известный в то время диссидент. С его машинописного альманаха «Синтаксис» и начался, пожалуй, Самиздат в СССР. Отсидел три срока в лагерях: 1960–1962, 1967–1973, 1977-1979. Вечером, отставив метлу и грабли, шел на наш переговорный пункт и беседовал с Солженицыным, жившим тогда в Цюрихе. Советовался. Они совместно в 1973-74 годах основали Фонд помощи политическим заключенным в СССР. Гинзбург с 1974 года до ареста в 1977-м был распорядителем Фонда.
Вот таким городом была Таруса в 1975-1976 годах.
И еще: в семидесятые годы в стране самопроизвольно сложилось некое сообщество людей, с виду вроде бы благополучных, грамотных, но ведущих странный, непостоянный, как бы нигде не укорененный образ жизни. Среди них и пожилые, и мужчины активного возраста, много молодежи, девушек, для которых Таруса стала местом паломничества. Ариадну Сергеевну эти девушки раздражали. Хотя она их и жалела, называла цветаевками. Как облако возникло в те годы это сообщество, и растаяло, рассеялось почти без следа под первыми же ветрами нынешней, совсем другой жизни.
Для меня удивительно до сих пор, что при совершенно определенном настрое я так и не сошелся близко с теми людьми, что составляли откровенно диссидентское ядро тарусской колонии.
И еще один штрих. В городе и районе меня знали многие, потому что в газете печатались мои критические материалы. Секрет популярности в том, что до того, оказывается, в Тарусе никто подобного не писал. Тем более – страшно сказать – фельетоны про начальство. Незнакомые люди, в основном работяги, подходили на улицах, хлопали по плечу, хохотали. С другой стороны, первый секретарь райкома КПСС Алексей Сергеевич Веников передал мне через редактора Владимира Сергеевича Петрова (он позвал меня для этого разговора на улицу): «Давай! Только мы вдвоем здесь приезжие, все остальные за тыщу лет переплелись-перероднились, никто никого не тронет и слова не скажет. Ничего не бойся, я с тобой!»
Так я, 25-26-летний длинноволосый диссидентствующий индивид, оказался вроде как в одной упряжке с первым секретарем райкома партии.
Алексея Сергеевича сразил инфаркт прямо во время доклада — на трибуне районной партконференции.
Веников, честный солдат партии, остался в моей памяти и как представитель коммунистической власти, четко выразивший, что думает он и его коммунистическая власть об интеллигенции. Откровение, которое однажды прорвалось, по случайному поводу. Но, как писал Пастернак, чем случайней – тем вернее?
В Тарусе дом отдыха имени Куйбышева располагался практически в черте города. Приезжали туда в основном москвичи, интеллигентская прослойка. Однажды машина первого секретаря райкома партии буквально застряла в проулке, заполоненном отдыхающей публикой. Они возвращались из кино, обтекали машину, разговаривая о чем-то своем, смеясь, им дела нет, что в ней находится не кто-нибудь, а сам местный владыка. Тот смотрел-смотрел на этих людей, беззаботных, не зависящих от него, не думающих даже о его существовании, потом повернулся к сопровождающему его работнику райкома и произнес: «Смотри, они все нас ненавидят!»
Конечно, Веников ошибался. Никакой ненависти со стороны интеллигенции не было. Но он ведь так думал. Они так думали? И с этим жили?
Сергей БАЙМУХАМЕТОВ.
На снимках: Таруса, вид на Оку
Фото c сайта Top7travel и сайта История россии в фотографиях
Сообщение Антисоветская жизнь. Часть 4. 101-й километр появились сначала на Московская правда.