КУДА ШЕЛ ДМИТРИЙ ДОНСКОЙ?
КУДА ШЕЛ ДМИТРИЙ ДОНСКОЙ?
Поход Дмитрия Донского за Дон, несомненно, является событием чрезвычайным, из ряда вон выходящим. Сам факт такого глубокого проникновения русской рати в глубь степей может сравниться разве что с походом князя Игоря Святославича на половцев в 1185 году. Никогда еще со времен Батыя русские не уходили так далеко в степь.
Как считает В. В. Каргалов, «Дмитрий Иванович намеревался встретить Мамая где-то на Муравском шляхе, обычной дороге ордынских набегов» [Каргалов, с. 80]. Но что случилось? Почему Дмитрий Донской не остановился ждать Мамая на водных рубежах — на Оке или ее притоках, как, например, на Воже в 1378 году, а двинулся в самое сердце степей, рискуя попасть в мешок: ведь с запада, если верить памятникам Куликовского цикла, шел Ягайло, с востока — Олег Рязанский, а с юга — Мамай?
Куда шел Дмитрий Донской? И чего вообще хотел Мамай?
«Целью действия Мамая, по слухам, было полное порабощение России, совершенное истребление русских князей и замена их ханскими баскаками. В заключение татары грозили истребить и веру православную, заменив ее магометанством», — с плохо скрытой усмешкой пишет Д. Ф. Масловский [Масловский, с. 212]. Впрочем, разные летописные источники по-разному объясняют цели Мамаева похода: Мамай хотел отомстить Дмитрию за разгром в битве на Воже отряда мурзы Бегича; Мамай хотел добиться возобновления выплаты дани («выхода»), которую Дмитрий отказался платить, воспользовавшись «замятней» в Орде; Мамай, возгордясь, захотел повторить Батыево нашествие и разорить Северо-Восточную Русь дотла. Позднейшие историографы добавили к этим летописным сообщениям свои собственные «глубокие», как им кажется, соображения: прозорливый, дальновидный и политически грамотный Мамай «надеялся разрушить те объективные экономические и политические условия, которые вообще делали возможным свержение ордынского ига… Речь шла, таким образом… о большой войне, предпринимавшейся ордой с далеко идущими политическими целями» (как писал автор одной из «юбилейных» книжек 1980 года). Впрочем, это не «потолок» буйного полета фантазии — по страницам популярных изданий бродят версии о том, что Мамаем руководил римский папа (без комментариев. — Прим. авт.); о том, что Дмитрий Донской, верный друг татар, шел на Мамая защищать исконные права Джучидов (в лице Тохтамыша) на сарайский престол… Вероятно, только слабое знание источников и отсутствие политического заказа не позволило авторам подобного рода версий сочинить гипотезу о том, что Мамай являлся полководцем Александра Македонского (Это, кстати, делается элементарно, надо только знать, откуда черпать сведения об этом. — Прим. авт.).
Какое дело Дмитрию было до наследственных прав Джучидов? Какая такая трогательная дружба могла связывать Дмитрия Донского с Тохтамышем? И откуда это следует? Два-три туманных летописных сообщения (в том числе Симеоновской летописи), на которые пытаются ссылаться сторонники этой «евразийской» версии, не позволяют однозначно говорить о том, что Дмитрий желал восстановления единства Орды под властью Тохтамыша. Какая ему разница, кому платить дань — Мамаю или Тохтамышу? Да, Мамай требовал выплаты дани в большем размере, но если бы Тохтамыш потребовал того же — пошел бы Дмитрий рубиться с ним на Куликово поле? Ответ на этот вопрос исчерпывающе дали события 1382 года, когда Тохтамыш сжег Москву и принудил Дмитрия выплачивать дань — подробности смотри в учебнике истории.
Кстати, вопрос о том, кто был узурпатором власти в Орде — Мамай или Тохтамыш — однозначно не решается. И.Б Греков [Греков, 1970] отмечает противоречие между «Летописной повестью о Куликовской битве» и «Сказанием о Мамаевом побоище» в оценке деятельности Тохтамыша и генуэзских «фрязов»: «Летописная повесть» пространной редакции, как мы знаем, обрушилась на «фрязов» как союзников Ордынской державы в 1380 году, изображая Тохтамыша узурпатором ханской власти в Золотой Орде. В «Сказании» «фрязы» как союзники Ордынской державы уже не выступали. Мамай изображался как главный противник русской земли, который и после Куликовского поражения готовил новый поход на Русь. Что же касалось Тохтамыша, то он оказывался в роли такого хана, который, во-первых, содействовал предотвращению нового вторжения Мамая в русские земли, во-вторых, выступал не в качестве узурпатора ордынского престола, а в качестве «добровольно» признанного местными феодалами правителя Золотой Орды» [Греков И.Б. О первоначальном варианте «Сказания о Мамаевом побоище». «Советское славяноведение», 1970, № 6]. Иными словами, в русском летописании существовали две трактовки событий в Орде — «промамаевская» и «протохтамышевская».
Устоявшееся в нашей научно-популярной литературе мнение однозначно рассматривает события 1380 года как кульминационный момент в борьбе Москвы за объединение русских земель и освобождение от татарского ига. Но являлся ли поход Дмитрия Донского на Куликово поле «решительной схваткой с Ордой», результатом многолетней последовательной антиордынской политики московских князей? Действительно ли накануне «Москва окончательно встала во главе общенародной борьбы за свержение ненавистного иноземного ига» [Каргалов, с. 27]
Если это и произошло, то только в силу объективной логики развития исторических процессов, но никак не в результате целенаправленной политики Москвы. И вообще — «А вынашивались ли в Москве планы скорейшего освобождения Руси от ордынского ига?» — ставит вопрос современный исследователь А. В. Чернышев [Чернышев А. В. Очерки по истории Тверского княжества XIII–XIV вв, Тверь, 1996, с. 120]. По мнению А. В. Чернышева, битва на реке Воже, Куликовская битва и ряд других событий, стоящих в этом же ряду, свидетельствуют только о нарастающей способности и желании Москвы сопротивляться Орде. Из этого вовсе не следует, что Москва стремилась к скорейшему свержению ордынского ига, «Москва, по всей видимости, исходила в своей восточной политике из гораздо более тонких и точных расчетов — важно было не просто смести ордынцев с политической сцены, но как бы «заместить собою» Орду, осуществив эту подстановку плавно и, по возможности, незаметно. Условием выполнения этого плана было предварительное подчинение Москве всех основных политических центров Руси. Похоже, что правители Московского княжества чересчур буквально восприняли обозначение татарами всех русских земель в качестве «улуса» (то есть наследственного владения) московского государя: ордынская власть гарантировала сохранение этого «улуса», и «удар милосердия» умирающему противнику Москва нанесла лишь тогда, когда смогла самостоятельно контролировать огромную территорию от Новгорода до Рязани» [Чернышев, 122]. Иными словами, Москва до поры была объективно заинтересована в сохранении монголо-татарского ига и, используя авторитет ханской власти, осуществляла политику территориальной экспансии. Такой способ освобождения от монголо-татарского ига, делает вывод А. В. Чернышев, неизбежно приводил к трагическому финалу все независимые политические образования, находившиеся в пределах московской досягаемости.
Таким образом, ни о какой общерусской программе борьбы с монголо-татарским игом говорить не приходится, и «Донской поход Дмитрия Ивановича 1380 года, объединивший из-за крайней опасности со стороны Мамая отряды почти всех русских княжеств, так и остался в этом смысле блестящим исключением» [там же, с. 124]. Отказавшись сгоряча от уплаты дани Орде, Москва «уже через несколько лет после набега Тохтамыша (с 1384 года) вновь приняла на себя денежные обязательства перед Ордой, явно посчитав свои действия неосторожными и преждевременными» [там же, с. 121–122].
Но может быть, война Дмитрия с Мамаем носила религиозный характер? Ведь на Верхнем и Среднем Дону и в Воронеже, как мы писали выше, лежала обширная область, населенная христианами — Червленый Яр, а Мамай летом 1380 года кочевал именно в тех местах. Может быть, он грабил и разорял там православное население, а Дмитрий выступил на защиту единоверцев? Или одной из целей Мамая действительно было искоренение православия и насаждение на Руси «магометанства»?
Что касается населения Червленого Яра, то оно к 1380 году скорее всего уже было ограблено и разорено дотла татарскими набегами 1376–1378 годов, и вряд ли Мамаева орда могла бы там еще хоть чем-нибудь поживиться. А что касается намерений искоренить православие, то никаких фактов, говорящих об объявлении Мамаем джихада (священной войны против неверных), у нас нет (кроме эмоциональных сообщений поздних русских литературных памятников конца XV века). Практически отсутствует (хотя полностью не исключена) вероятность того, что в конце XIV века в Орде могли появиться какие-то влиятельные силы, способные поднять на джихад многонациональное и веротерпимое население западного крыла улуса Джучи и Причерноморья, которое исповедывало около десятка разных религий — от всевозможных языческих верований до буддизма.
Неизвестно нам и вероисповедание самого Мамая: он мог быть мусульманином, мог быть язычником (во многих редакциях «Сказания о Мамаевом побоище» Мамай молится русским языческим богам — Перуну и др.), а мог быть и… христианином. Более того! Известно, что победитель «безбожного» Мамая, благоверный князь Дмитрий Донской, канонизирован Русской православной церковью, правда, довольно поздно, в XX веке — в 1989 году. Зато «безбожный» Мамай удостоился этой чести на несколько веков раньше. Кто не верит — может убедиться сам (рис. 5.33). На серебряном диске из православного монастыря Гелати (Грузия) изображен Св. Мамай с крестом в руке… Или было два Мамая?
Рис. 5.33. Святой Мамай
Впрочем, даже будучи язычником, Мамай в вопросах веры вряд ли отличался от прочей ордынской знати, которая, как нам известно по многим историческим источникам, умела хорошо ладить с русской православной церковью. Об этом свидетельствуют не какие-то там полуисторические-полулитературные сочинения, а реальные документы — целый корпус грамот (ярлыков), в разное время выданных золотоордынскими ханами русским митрополитам. Коллекция этих ярлыков была опубликована М. Д. Приселковым в 1916 году [Ханские ярлыки русским митрополитам. Пг., 1916] и содержащиеся в этих документах данные рисуют чрезвычайно любопытную картину отношений золотоордынских ханов и православной церкви, православной церкви и русской княжеской власти…
«Золотоордынские ханы, — пишет М. Д. Приселков, — мало вмешивались во внутренние порядки покоренной Руси… Как за время золотоордынского владычества на Руси складывались отношения церкви и княжеской власти, мы имеем общее представление… Данные эти не оставляют сомнения в том, что за все время золотоордынского владычества шла борьба светской и духовной власти на Руси, и уставная грамота великого князя Василия и митрополита Киприана вводит нас с совершенною ясностью и в результаты этого состязания за власть над церковным имуществом, и в основные пункты спора… Борьба церкви и царства не выходила у нас из каких-либо принципиальных соображений со стороны светской власти, а вызывалась действительною нуждою государства, которая ставила московских князей в двойственную позу — покровителя церкви, се «благочестивейших» сынов — с одной стороны, и «наступающих утеснителей» и секуляризаторов церковного имущества — с другой. В то же время «золотоордынские ханы брали на себя заботу ограждения церковного имущества от посягательств со стороны всех, не только своих чиновников» [Приселков, с. 34–35]. То есть, для православной церкви союз с золотоордынскими ханами обеспечивал немалые выгоды, так как гарантировал неприкосновенность церковного имущества от покушений со стороны московских князей.
В XV веке, пишет далее М. Д. Приселков, духовные власти составили выжимку из ханских ярлыков — «Пространную коллекцию», которая «не собиралась только колоть глаза сравнением двух властей — неверных ханов и православных государей, но попыталась доказывать то, чего не существовало: полной неприкосновенности церковного имущества от князей по прямой на то воле хана, выражаемой и повторяемой в ярлыках с настойчивостью» [Приселков, с. 36].
Видя в золотоордынских ханах гарантов неприкосновенности церковного имущества (которое по воле ханов было освобождено от всех видов поборов в ханскую казну), русская православная церковь молилась за их здоровье, и этот факт постоянно подчеркивается в ханских ярлыках:
«Из давних из добрых времен и доселе что молятся богомольцы и весь поповский чин, и те никаких не ведают пошлин, самому Богу молятся за племя наше в род и род и молитву воздают. Так молвя, Феогноста митрополита царь пожаловал, с алою тамгою ярлык дал…»
[Из грамоты ханши Тайдулы митрополиту Феогносту — Приселков, с. 59.]
«А попове от нас пожалованы по первой грамоте, Бога моляще и благословляюще нас, стойте; а иже имете не правым сердцем молитися о нас Богу, тот грех на вас будет… Сию грамоту видяще и слышаще от попов и от чернецов ни дани, ни иного чего ни хотят, ни возмут баскаки, князи, писцы, таможницы; а возмут, и они по великой Ясе извинятся и умрут».
[Грамота хана Менгу-Темира митрополиту Петру. — Приселков, с. 58–59.]
Из всего сказанного следует, что конфликт Дмитрия Донского и Мамая вряд ли мог носить религиозную окраску.
Между тем любая, даже религиозная, война всегда имеет под собой экономические причины. Какие экономические причины могли побудить Дмитрия Донского выступить в дальний и опасный поход в степь против Мамая? Ответ на этот вопрос, на наш взгляд, кроется в скромном, мельком упоминаемом в памятниках Куликовского цикла факте: русскую рать сопровождали купцы из Крыма, а точнее, из Судака (Сурожа) — «гости-сурожане»:
«Поят же тогда князь великий с собою десять мужей сурожан гостей видения ради: аще что бог случит, имут поведати в дальних землях, яко сходницы суть из земли в землю и знаеми всеми во ордах и в фрязех; и другая вещь: аще прилунится недостаток в коей потребе, и си куплю сотворяют по обычаю их. Сии же суть имена их: Василей Капица, Сидор Елферьев, Костянтин, Козьма Коверя, Семион Онтонов, Михайло Саларев, Иван Ших».
[Татищев, с. 143.]
Сурожанами в Москве называли купцов, торговавших с купцами Константинополя и итальянских колоний в Крыму, в первую очередь Сурожа (современный Судак). Эти колонии, по словам М. Н. Тихомирова, «стремились поддержать спокойствие на донских и волжских путях, которые находились в руках золотоордынских ханов» [Тихомиров, с. 351.]
Наличие «сурожан» в войске Дмитрия Донского в нашей популярной литературе принято либо опускать совсем, либо упоминать только в связи с желанием Дмирия иметь при войске независимых свидетелей, которые расскажут всему миру о… О чем? Летописец уклончиво отвечает: «что бог случит». Поразительна смелость этих торговых людей — пойти на смертельную битву, поглазеть «что бог случит»!
М. Н. Тихомиров, неясно почему, считал, что «сурожане московские гости» должны были рассказывать о победе в дальних странах» [Тихомиров, с. 376]. То есть, Дмитрий заранее был уверен, что победит Мамая?
Впрочем, вторая часть летописного сообщения гораздо более существенна: купцы-сурожане, оказывается, имели задачу обеспечивать русское войско «всякой потребой». «Свидетельство, что 10 купцов имели также обязанностью способствовать продовольствию войск, весьма существенно, — отмечает Д. Ф. Масловский, — как указывающее на некоторого рода компанию, которая заведывала подвозом продовольствия или покупкою его на месте; больше мы ничего не знаем» [Масловский, с, 228, прим. 1].
Генерал-майор Е. А. Разин обращает внимание и на еще одну службу, которую могли сослужить купцы-сурожане: они «ездили торговать в город Сурож (Судак) в Крыму и хорошо знали дороги в придонских степях, а также зимовья и кочевья татар» [Разин, с. 275]. Все правильно, но вот, по крайней мере до Ельца (а это на 100 километров южнее Куликова поля) никакой нужды в услугах купцов-сурожан не было: как мы показали выше, эти земли были густо населены славянским и неславянским христианским населением, которое гораздо лучше купцов-сурожан знало дороги на Верхнем Дону. А вот ближе к устью Воронежа — а именно там и кочевал Мамай — и далее, действительно, знания купцов-сурожан могли ох, как пригодиться.
Что же получается? Князь Дмитрий со всей вооруженной силой Москвы и мелких северо-восточных княжеств собирается идти так далеко в степь, аж до зимовий и кочевий татар, увлекаемый некоей сурожской торговой компанией «Василий Капица и К°»?
А Мамай?
А Мамай ждал…
«Переходя к татарам, невольно является вопрос: что было причиною их медлительности и бездействия? Почему те же самые татары, которые имели столь замечательное военное устройство и правила ведения войны, сохранившиеся от великого военного человека (Чингисхана), домашняя жизнь которых в мирное время была постоянною подготовкою к бою — почему эти татары отличаются такою пассивностью в своих действиях? Они дают возможность Дмитрию окончить формирование рати, подойти незамеченным, с первого шага выхватить из рук их вождей инициативу действий и заставить принять бой при условиях, невыгодных для себя… Татарские полководцы решительно отступили от святых для них предписаний законов войны. По принципам «Ясы» (законы Чингисхана, имевшие для татар такое же значение, как и Коран для магометан), раз если война уже была решена и неприятель не хотел покориться, то следовало немедленно открывать войну вторжением в неприятельскую страну с нескольких сторон и приводить таким образом противника в недоумение, где сосредоточить свои главные силы против наступающего и, вследствие того, заставить его раздробляться. За два дня вперед принимались серьезные меры к охранению. Между тем в настоящем случае татары, имея и без союзников вдвое превосходные силы, действуют до поразительное™ вяло; заметно пренебрежение разведывательной службой и рекогносцировками. Главное — Мамай теряет инициативу, а этим именно и дорожил великий Чингисхан» [Масловский, с 234–235].
Если верить памятникам Куликовского цикла, Мамай добровольно избрал на себя роль мальчика для битья. Между тем в 1377 году, за три года до Куликовской битвы, царевич Арапша действует в полном соответствии с заветами Чингисхана, стремительным и внезапным ударом разгромив на Пьяне нижегородско-московскую рать. А в 1380 году Мамай ждет…
«От почина действий татары отказались с начала кампании», — подчеркивает русский военный историк Д. Ф. Масловский [Масловский, 9, с. 25]. В чем был тогда для Мамая смысл затевать войну? Чтобы с бараньей покорностью ждать, когда его разобьют? Можно не сомневаться, что если бы Мамай захотел идти на Москву, он бы пошел на нее с той же стремительностью и скрытностью, с какими совершали свои нападения Ольгерд в 1368 году, Арапша в 1377 йщу, Тохтамыш в 1382 году.
Объяснение всем этим странностям может быть одно: летом 1380 года Мамай со своей ордой перекрыл Черноморско-Донской торговый путь и тем самым полностью «перекрыл кислород» торговле Сурожа с Москвой.Чтобы разблокировать этот путь, купцы-сурожане подняли на Мамая рать московского князя Дмитрия Донского — ведь от прекращения торговли с Крымом страдала и казна московского князя, и население Москвы, и все княжества Северо-Восточной Руси — кроме Новгорода и тех экономически и политически самостоятельных крупных княжеств (Тверское, Нижегородское), которые имеют возможности торговать через Балтийское море, через Литву или через волжский Торговый путь. Кстати, все эти княжества — политические противники Москвы. И Мамай «перекрыл кислород» не только Сурожу, но и Москве.
«Конфликт Золотой Орды с Московским княжеством затрагивал торговые интересы международного порядка», — отмечает М. Н. Тихомиров.
[Тихомиров, с. 350.]
Итак, за Дмитрием Донским стоят купцы-сурожане, купцы из Крыма, — из Судака (Сурожа)… А за Мамаем? О, у Мамая были давние и прочные связи с итальянскими купеческими факториями в Причерноморье — там, где скрестились торговые интересы Венеции, Генуи, русских и мусульманских купцов, издавна торговавших в Суроже… И одним из главных «нервов» причерноморской торговли был Черноморско-Донской путь.
Это был очень древний путь. Как торговая магистраль он существовал, по крайней мере, с Х века. Путь от Оки вниз по Дону особенно оживился с тех пор, как по Черным и Азовским морям прошло главное направление европейско-азиатской торговли и приазовская Тана (Танаис) стала в конце XII — начале XIII века перевалочным пунктом этой торговли. Для Рязанского княжества Дон был главной дорогой, выводящей на черноморские рынки и в Византию. Путь по Волге не имел для Рязани такой важности, как путь по Дону.
Между Окою и Доном существовали две главные дороги: западная сухопутная и восточная водная. Попасть с Оки на Дон можно было тремя путями. Первый из них описан в наказе Ивана III к рязанской княгине Агриппине: «А ехать… от Старой Рязани вверх Пронею, а от той реки Прони по Рановой, а и Рановой Хуптою вверх до Переволоки, до Рясского поля». Переехав сушей небольшое пространство по Рясскому полю, путники снова садились на суда и по рекам Рясе и Воронежу спускались на Дон.
Другая дорога от Оки до Дона описывается в «Хожении Пименовом в Царьград» и у С. Герберштейна: сухим путем от Рязани со спуском на воду в верхнем течении Дона, по Герберштейну — у Данкова: «На расстоянии почти двадцати четырех немецких миль течет Танаис по местности, которая зовется Донко; здесь купцы, отправляющиеся в Азов, Каффу и Константинополь, грузят свои корабли, что по большей части происходит осенью, в дождливую пору года, поскольку Танаис в том месте не настолько полноводен, чтобы по нему с удобством могли ходить груженые корабли. От Донка… едва через двадцать дней плавания можно добраться до Азова». В 1389 году этой дорогой прошли Пимен и его спутники, а в 1523 году — русский посол И. С. Морозов и турецкий посол Скиндер. Сопровождавшие их рязанские казаки «клались на суды в Донкове».
Третьим путем был путь от Оки к Красивой Мече по суше и по воде — по Красивой Мече в Дон. Этим путем использовался в связи с начавшимся обмелением верхнего Дона в 1499 году русский посол в Турцию А. Голохвастов, и с ним несколько купцов «клалися в судно на Мече, у Каменова Коня». Спустя год, в 1500 году, этим путем шли русский посол А. Кутузов и посол «кафинского государя» Садык. Иван Ill им «дал подводы до Мечи, и послал с ними людей проводите их до Дону, а на Дону дал им суда».
Существовал и сухопутный путь в Азов: «Те, кто едет из Москвы в Азов сухим путем, переправившись через Танаис около Донка (древнего и разрушенного города), несколько сворачивают от южного направления к востоку» [Герберштейн С. Записки о Московии].
На рубеже XV–XVI веков Черноморско-Донской путь активно использовался для дипломатических сношений Москвы с Бахчисараем и Стамбулом. Помимо уже упоминавшихся случаев, известны и другие посольские миссии, проходившие этим путем. В 1501 году «Алакозь кафинский посол» из Рязани возвращался по Дону в Крым, а в 1515 году турецкий посол Камал-бей с русским послом Василием Коробовым пошли по Дону в Стамбул.
Путь по запустелым, безлюдным местам был небезопасен. Еще Пимен писал в 1388-х годах о разбойниках на Верхнем Дону. А с середины XV века на Верхнем Дону появляются «казаки». С одной стороны, это — лихая вольница, пошедшая «на Дон самодурью в молодечество», с другой — суровые степные воины, жители Червленого Яра, привыкшие к лишениям пограничной службы. Рязанские казаки действуют в 1444 году при обороне Рязани от войск царевича Мустафы. Они вооружены копьями, рогатинами и саблями, пользуются по причине глубокого снега лыжами и представляют собой род легкого войска. О рязанских казаках как о служилых людях говорит Иван III в уже упоминавшемся наказе княгине Агриппине. По мнению Д. И. Иловайского, на Рязанской «Украйне» в это время идут два процесса: образуется особый класс служилых людей из передовой «украинской» стражи, а в степях собирается вольница беглецов-разбойников.
Донской водный путь сохранял свое значение вплоть до конца XVII века, в зависимости от военно-политической обстановки, то оживляясь, то надолго пустея. Наиболее интенсивное движение по Дону осуществлялось в XVII веке — когда русские границы продвинулись далеко на юг и Верхний Дон стал внутренней магистралью Московского государства.
Но это все еще впереди, а пока идет 1380 год, и Мамай стоит в устье Воронежа, перекрыв донскую водную магистраль, и вот уже несколько месяцев как по Дону нельзя пройти в Тану (Танаис, татары называли этот город Азаком). Кто-то из купцов подсчитывает прибыли, а кто-то — убытки. И тогда московский князь Дмитрий Иванович, ополчась, идет вниз по Дону Муравеким шляхом… Зачем? Свергать золотоордынское иго? Защищать в донских степях православие, защищать христиан Червленого Яра от Мамаева погрома? Или все гораздо проще и причины этого похода надо искать в Крыму?
«Крым являлся торговыми воротами Золотой Орды, чему немало способствовали генуэзские города-колонии. Именно сюда вели многие сухопутные караванные дороги, и здесь начинался морской путь в страны Ближнего Востока, Египет и Италию. Крупнейшая торговая артерия средневекового мира соединяла Крым с Дальним Востоком, откуда поставлялись многочисленные предметы роскоши. Сюда же стекались товары из Руси и Приуралья. Сухопутный торговый путь из Львова соединял Крым с Центральной Европой. Благодаря торговле быстро расцвел и центр улуса город Крым. Однако в XIV веке его роль транзитного и таможенного центра значительно падает в связи с появлением в устье Дона города Азака. В нем обосновалась генуэзская фактория Тана, откуда по Азовскому морю можно было значительно быстрее попасть в Кафу» [Крым: прошлое и настоящее. М., 1988, с. 20].
В 1266 году монголы разрешили генуэзцам основать в Кафе (Феодосии) торговую колонию. Другим независимым от ордынских властей городом был Судак (Сурож). До расцвета Кафы он был одним из крупнейших центров международной торговли, где видную роль наряду с греческими играли и русские купцы. В 1365 году генуэзцы захватили Судак, ликвидировав таким образом торгового конкурента [подробнее об этом см. Крым: прошлое и настоящее. М., 1988].
Известно, что Мамай появился в 1350-х годах в татарских войсках, размещенных в Крыму. Вероятно, за время своей жизни в Крыму он установил контакты с генуэзскими купцами. Мамай получил Крым в качестве улуса при хане Бердибеке (после 1357 года). В этот же период началось его возвышение, около 1357–1359 годов Мамай становится гургеном — ханским зятем. Именно Бердибек разрешил венецианцам (при участии Мамая? Вряд ли крымские дела велись без него) посещать Судак и дал им торговые льготы.
В 1359 году хан Бердибек был убит заговорщиками. Мамай ушел в низовья Дона, где захватил Тану (Танаис), или, как его называли татары, Азак — будущий Азов. Ханский наместник в Тане Секиз (Сёркиз) — бей бежал в 1361 году в Москву. Известный еще под именем Черкиз, он принял православную веру и стал служить московскому князю Дмитрию. Его сыну, боярину Андрею Серкизовичу, суждено пасть на Куликовом поле. «Лучшего знатока венецианских и генуэских дел, чем Секиз-бей, было трудно найти», — полагает С. Н. Марков [Марков С.Н. Земной круг. М.,1976, с. 124]. Мы не знаем, насколько прав С. Н. Марков, но само приближение беглеца из Таны — ключевого города на Черноморско-Донском пути — ко двору московского князя весьма многозначительно.
А что представляла собой Золотая Орда времен Мамая?
Через всю борьбу ханов за престол в 1360—1370-х годах проходит разделение улуса Бату на две части: Поволжье контролируется сарайскими ханами, западные степи, Причерноморье — Мамаем, который действует от лица подставных ханов-марионеток.
К 1370-м годам в Золотой Орде сформировалось несколько политических группировок, боровшихся за власть. В оседлых периферийных районах среди местной знати господствовали сепаратистские настроения. Политические устремления этой прослойки были направлены на достижение автономии этих улусов.
Кочевая аристократия, в том числе Джучиды, опирались на поддержку поволжских городов. Центром их устремлений был Сарай, за который велась ожесточенная междоусобная война.
Третья группа — столичная знать, олигархия, связанная с управлением государством и службой при дворе хана. Эта могущественная прослойка часто определяла смену ханов [подробнее об этом см. Федоров-Давыдов Г. А. Общественный строй Золотой Орды. М., 1973]
В начале 1370-х годов четко наметились контуры политического распада Золотой Орды. Произошло обособление ее западных районов (включая Крым и причерноморские степи) во главе с Мамаем [Федоров-Давыдов Г. А. Золотоордынские города Поволжья. М., 1994, с. 12]. К концу 1370-х годов Мамай контролировал почти все земли к западу от Волги. За ним стояла западная золотоордынская сепаратистская аристократия, которую Мамай еще держит в руках силой, но которая в любой момент готова разорвать в клочки его объединение [Федоров-Давыдов, 1973, с. 152]. «Столица» Мамая, как считают, находилась на территории нынешнего Кучугуровского (Запорожского) городища на Днепре [Федоров-Давыдов, 1994, с. 40]. Отсюда, с Днепра, он мог контролировать сухопутный водный путь, который соединял Крым с Центральной Европой.
Все потрясения («замятии») в Орде самым чувствительным образом сказывались на итальянских колониях в Причерноморье и Приазовье. Нестабильность в Орде отрицательно сказалась на причерноморской торговле и одновременно подтолкнула русские княжества к борьбе за обладание двумя главнейшими торговыми путями Восточной Европы: волжским и донским. «Длительная «замятия» расшатала власть золотоордынских ханов, потерявших господство над важнейшей торговой дорогой Восточной Европы — «волжским путем». Об этом, по мнению М. Н. Тихомирова, говорят события 1376 года, когда новгородские ушкуйники беспрепятственно прошли по Волге, ограбив Кострому и Нижний Новгород, продали в Великих Болгарах русских пленников, а затем пошли к Астрахани, грабя и убивая встречных купцов. «Это событие показало, что «волжский путь» остался без охраны, и послужило поводом для похода московских войск на Великие Болгары. Русский поход на Великие Болгары в 1376 году надо рассматривать как один из этапов борьбы за великий волжский путь, имевший громадное торговое значение» [Тихомиров М. Н. Куликовская битва 1380 года. — «Повести о Куликовской битве». М., 1959, с. 342].
Ответный ход Мамая — серия набегов на пограничные русские земли. А затем, летом 1380 года, Мамай берет под контроль черноморско-донской путь, и это событие производит переполох в Москве, Суроже и Кафе.
Кто подсчитывает убытки от действий Мамая? Ясно кто: московские купцы, торгующие с Крымом и итальянские купцы (генуэзцы из Сурожа), имеющие тесные связи с Москвой. Мамай перекрыл им торговую артерию! А кто в барышах? Тоже ясно кто: венецианцы из Таны-Азака. Во-первых, донской путь парализован, главный конкурент — Сурож — терпит убытки. Во-вторых, резко возросла роль волжского торгового пути — ведь только через него можно теперь осуществлять связь с Поволжьем и севером Восточной Европы. И теперь вся причерноморская торговля идет через Тану — Тану, где фактически правят Мамай и венецианцы!
«Итальянцы (фряги в наших летописях) были тесно связаны торговыми отношениями с Поволжьем. [Тихомиров М. Н. Куликовская битва 1380 года. «Повести о Куликовской битве». М., 1959, с. 348]. Для генуэзских колоний в Крыму такой поворот событий грозил катастрофой. И тогда купцы-сурожане повели рать Дмитрия Донского из Москвы в степь — туда, где на Черноморско-Донском торговом пути кочевал Мамай.