Император Павел I и конец золотого века дворянства

Ночь с 5 на 6 ноября 1796 года в Санкт-Петербурге выдалась неспокойной. Императрицу Екатерину II хватил удар. Все произошло так неожиданно, что она не успела сделать никаких распоряжений о наследнике. По петровскому закону о престолонаследии, император имел право назначать наследника по своему желанию. Желание Екатерины на сей счет‚ хотя и негласное‚ было давно известно: она хотела видеть на троне своего внука Александра. Но, во-первых‚ не смогли (или не захотели) найти официального завещания‚ составленного в пользу великого князя. Во-вторых‚ 15-летний Александр сам не высказывал активного желания царствовать. И, в-третьих‚ у императрицы был законный сын‚ отец Александра‚ великий князь Павел Петрович‚ чье имя уже с утра не сходило с уст придворных. Павел приехал в Зимний посреди ночи в сопровождении сотни солдат гатчинского полка и сразу же прошел в спальню к матери‚ чтобы убедиться в том‚ что она действительно при смерти. Его вступление во дворец походило на штурм. Расставленные повсюду караулы в немецких мундирах вызывали шок у придворных‚ привыкших к изящной роскоши последних лет екатерининского двора. Императрица была ещё жива в то время‚ как наследник и Безбородко‚ запершись в ее кабинете‚ жгли в камине какие-то бумаги. На площади под окнами дворца было заметно оживление. Горожане печалились о кончине «матушки-государыни»‚ однако шумно выражали свою радость‚ узнав, что царем станет Павел. То же было слышно и в солдатских казармах. Только в придворной среде было совсем невесело. По свидетельству графини Головиной‚ многие, узнав о смерти Екатерины и восшествии её сына на трон, без устали повторяли: «Пришел конец всему: и ей‚ и нашему благополучию». Но для того чтобы понять, что же за человек оказался на российском престоле в тот ноябрьский день 1796 года‚ надо внимательно присмотреться к истории его жизни. Он ждал 34 года Портрет императрицы Елизаветы Петровны. Худ. И. Аргунов Эта история начинается 20 сентября 1754 года‚ когда в семье наследника русского престола произошло давно ожидаемое и даже требуемое событие: у дочери Петра I, русской императрицы Елизаветы Петровны родился внучатый племянник Павел. Бабушка была гораздо больше обрадована этим, чем отец ребенка, племянник императрицы, Гольштейн-Готторпский герцог Карл-Петр-Ульрих (великий князь Петр Федорович) и тем более мать новорожденного, София-Фредерика-Августа, принцесса Ангальт-Цербстская (великая княгиня Екатерина Алексеевна).Принцессу выписали из Германии в качестве родильной машины. Машина оказалась с секретом. С первых дней своего приезда захудалая Цербстская принцесса поставила перед собой задачу добиться верховной власти в России. Честолюбивая немка понимала, что с рождением сына её и без того слабые надежды на российский престол рушатся. Все последующие взаимоотношения матери и сына так и складывались – как отношения политических противников в борьбе за власть. Что до Елизаветы, то она сделала все возможное, чтобы расширить пропасть между ними: особенные знаки внимания новорожденному, подчеркнутая холодность к великой княгине, которую и раньше-то не очень баловали вниманием. Намек ясен: произвела на свет то, что заказывали, – можешь уходить со сцены. Понимала ли Елизавета Петровна, что она делает? Во всяком случае, в конце царствования она изменила свое отношение к невестке, окончательно махнув рукой на племянника. Она увидела, что скромная Цербстская принцесса превратилась в важную политическую фигуру при русском дворе, оценила её работоспособность и организаторский талант. Слишком поздно поняла Елизавета, какого серьезного врага она создала своему любимому внуку, но времени на исправление ошибок уже не оставалось. Елизавета Петровна умерла 24 декабря 1761 года, когда Павлу было всего 7 лет. Эти первые семь лет, наверное, были счастливейшими в его жизни. Ребенок рос окруженный вниманием и заботой многочисленной дворцовой прислуги, в основном русской. В раннем детстве великий князь редко слышал иностранную речь. Императрица баловала внука, проводила с ним много времени, особенно в последние два года. Образ доброй русской бабушки, иногда приходившей проведать его даже ночью, навсегда остался в памяти великого князя. Изредка заходил к нему и отец, почти всегда пьяный. Он глядел на сына с оттенком какой-то грустной нежности. Их отношения нельзя было назвать близкими, но Павлу было обидно видеть, как окружающие открыто пренебрегают отцом и смеются над ним. Это сочувствие и жалость к отцу многократно возросли после его короткого царствования, завершившегося дворцовым переворотом в пользу Екатерины. Смерть Елизаветы, неожиданное исчезновение Петра, туманные слухи о его насильственной смерти потрясли восьмилетнего мальчика. Позднее жалость к убитому отцу переросла в самое настоящее поклонение. Подросший Павел очень любил читать шекспировские трагедии и втихомолку сравнивал себя с принцем Гамлетом, призванным отомстить за отца. Но реальная жизнь осложнялась тем, что у «российского Гамлета» не было коварного дяди и обманутой матери. Злодеем, причем не скрывавшим причастности к убийству, была сама мать. Портрет императрицы Екатерины II. Худ. Д. Левицкий Известно, какой тяжелый отпечаток накладывает на всю жизнь человека нехватка или отсутствие материнской ласки. Трудно представить себе те разрушения, которые должна была произвести в чувствительной душе Павла многолетняя незатухающая война с собственной матерью. Причем Екатерина первой наносила удары и всегда одерживала победу. Захватив престол, Екатерина поторопилась выместить все свои восемнадцатилетние унижения при русском дворе, и самой удобной и безопасной мишенью оказался маленький Павел. Ему припомнили и мягкость отца, и ласки бабушки. Но слишком многие из тех, кто поддержал переворот, надеялись на воцарение наследника вскоре после его совершеннолетия. И Екатерина уступила, твердо решив в глубине души не допускать Павла к трону. Так много претерпевшая от «государственного» подхода Елизаветы новая императрица открыто взяла его на вооружение.Первым делом наследника постарались лишить всякого систематического образования. Первый, полюбившийся Павлу наставник, Порошин, был вскоре уволен, а новые искусно подобранные учителя не просвещали Павла, а, скорее, перегружали его детский ум множеством непонятных и разрозненных подробностей, ни о чем не дававших ясного представления. К тому же, многие из них догадывались о своей роли и смело преподавали по принципу «чем скучнее, тем лучше». Здесь особенно усердствовал преподаватель «государственных наук» Григорий Теплов, заваливший подростка судебными делами и статистическими отчетами. После этих занятий Павел всю жизнь ненавидел черновую кропотливую работу с документами, стараясь разрешить любую проблему как можно быстрее, не вникая в ее суть. Немудрено, что после семи лет такого «образования», дополненного тяжелыми впечатлениями от редких встреч с матерью, сыпавшей «остроумными замечаниями» по поводу его умственного развития, у ребенка сформировался капризный и раздражительный характер. О своенравных поступках наследника поползли слухи при дворе, и многие серьезно задумывались о последствиях его возможного правления. Екатерина блестяще выиграла первую схватку. Но Павел был слишком мал для ответных ударов. Он рос под присмотром русского дипломата Никиты Панина, выбранного воспитателем ещё Елизаветой. Панин провел с мальчиком 13 лет и искренне к нему привязался. Из всей российской придворной знати он лучше всего мог понять причины странного поведения наследника и горячо поддерживал идею о передаче ему престола. Екатерина, стремясь рассорить едва достигшего совершеннолетия сына с наставником, окончательно прекращает его учебные занятия и в 1773 году самовластно женит сына на Гессен-Дармштадтской принцессе Вильгельмине (получившей в крещении имя Наталья Алексеевна). Однако новая великая княгиня оказалась очень решительной женщиной и прямо подталкивала Павла к захвату власти, от которой он отказывался. Во главе заговора оказался Панин. Он, на беду наследника, был ещё и крупным масоном, первым российским конституционалистом. Переворот был обречен на неудачу. Екатерина имела слишком много восхищенных поклонников и добровольных помощников при дворе. Когда в 1776 году императрица узнала, что на трон может взойти её сын, да еще с конституцией, меры были приняты незамедлительно. Панина отстранили от государственных дел (казнить нельзя: он слишком крупная политическая фигура), ему запретили видеться с наследником. Великая княгиня Наталья умерла после неудачных родов (предположительно, она была отравлена по приказу императрицы). Через шесть лет Павел потерял и Панина. Сам великий князь на 20 лет отправился не то в ссылку, не то в изгнание – из Санкт-Петербурга в Гатчину. Больше он был не опасен. Эти 20 лет окончательно сформировали характер Павла. Его вторично женили на Вюртембергской принцессе Софии (Марии Федоровне) с той же целью, как некогда его отца. Двух родившихся следом детей – Александра и Константина – Екатерина отобрала у родителей и воспитывала старшего как будущего наследника. Изредка Екатерина вызывала сына в столицу для участия в подписании дипломатических документов, чтобы ещё раз унизить его в присутствии окружающих. Запертый в Гатчине, он был полностью лишен доступа даже к самым незначительным государственным делам и без устали муштровал на плацу свой полк – единственное, чем он мог по-настоящему управлять. Были прочитаны все книги, которые можно было достать. Особенно увлекали его исторические трактаты и романы о временах европейского рыцарства. Наследник и сам иногда был не прочь поиграть в Средневековье. Забава тем более простительная‚ что при материнском дворе в моде были совсем другие игры. Каждый новый фаворит стремился перещеголять предшественника в просвещенном изысканном цинизме. Наследнику оставалось одно – ждать. Не желание власти, а постоянный страх смерти от руки убийц, нанятых матерью, вот что мучило Павла. Кто знает, может быть, в Петербурге императрица ничуть не меньше опасалась дворцового переворота? И может быть, желала смерти своему сыну… Между тем общее положение империи, несмотря на ряд блестящих внешнеполитических успехов Екатерины II и ее соратников, оставалось весьма тяжелым. XVIII столетие вообще во многом было решающим для судьбы России. Реформы Петра I поставили её в ряд ведущих мировых держав‚ продвинув её на столетие вперед в техническом отношении. Однако те же реформы разрушили древние основы русского государства – прочные социальные и культурные связи между сословиями, в целях укрепления государственного аппарата противопоставив интересы помещиков и крестьян. Крепостное право окончательно превратилось из особой «московской» формы социальной организации (служебной повинности) в стандартную аристократическую привилегию. Это положение было крайне несправедливо. Ведь после смерти Петра российское дворянство несло все меньше тягот служебного сословия, продолжая активно противиться всеобщему уравнению в правах. К тому же дворянство‚ которое со времен Петра захлестнул поток западноевропейской культуры‚ все больше отрывалось от традиционных для России ценностей‚ все меньше способно было понять нужды и чаяния собственного народа‚ произвольно истолковывая их в духе новомодных западных философских учений. Культура высших и низших слоев населения уже при Екатерине начала развиваться обособленно‚ грозя со временем разрушить национальное единство. Восстание Пугачева показало это очень наглядно. Что же могло спасти Россию от внутреннего разлома или хотя бы отодвинуть его? Православная Церковь‚ обычно объединявшая русский народ в тяжелые времена‚ ещё со времен Петра I была почти лишена возможности серьезно влиять на развитие событий и политику государственной власти. К тому же она не пользовалась авторитетом в среде «просвещенного сословия». В начале XVIII века монастыри фактически отстранили от дела образования и науки, переложив его на новые, «светские», структуры (до этого Церковь успешно выполняла просветительские задачи почти семь столетий!), а в середине века государство отняло у них богатейшие, населенные зажиточными крестьянами земли. Отняло лишь затем, чтобы получить новый ресурс для продолжения политики беспрерывных земельных раздач растущей как на дрожжах военно-дворянской корпорации. Но если прежние, окраинные раздачи и переделы земель действительно укрепляли государство, то мгновенное уничтожение десятков старейших в нечерноземной России центров культурного сельского хозяйства и торговли (большинство ярмарок было приурочено к праздникам покровительствовавших им православных обителей), бывших одновременно центрами независимого мелкого кредита, благотворительности и широкой социальной помощи, вело лишь к дальнейшему подрыву местных рынков и экономической мощи страны в целом. Русский язык и общенациональная культура‚ позволившие в свое время спасти культурную целостность России от раздробленности на княжества‚ тоже были не в почете при дворе. Оставалось государство‚ бесконечное укрепление которого было завещано Петром всем своим наследникам. Машина бюрократического аппарата‚ запущенная Петром‚ обладала такой мощностью‚ что в перспективе была способна сокрушить любые сословные привилегии и перегородки. К тому же она опиралась на единственный древний принцип‚ не нарушенный Петром и свято чтившийся большинством населения России‚ – принцип самодержавия (неограниченного суверенитета верховной власти). Но большинство преемников Петра были слишком слабы или нерешительны‚ чтобы использовать этот принцип во всей своей полноте. Они покорно следовали в фарватере дворянской сословной политики‚ ловко используя противоречия между придворными группами для того‚ чтобы хоть немного усилить свою власть. Екатерина довела это лавирование до совершенства. Конец XVIII столетия считается «золотым веком российского дворянства». Оно было сильным‚ как никогда‚ и спокойным в сознании своей силы. Но открытым оставался вопрос: кто в интересах страны рискнет нарушить это спокойствие? Чего он хотел? 7 ноября 1796 года «золотой век российского дворянства» закончился. На престол вступил император, имевший свои представления о значении сословий и государственных интересах. Во многом эти представления были построены «от противного» – в противовес принципам Екатерины. Однако немало было продумано самостоятельно, благо на размышления было отведено 30 лет. А главное – накопился большой запас энергии, долго не имевший выхода. Итак, переделать все по-своему и как можно скорее! Очень наивно, но не всегда бессмысленно. Что же это за представления? За время гатчинского затворничества у Павла сложилась любопытная политическая программа. Он считал, что европейская система абсолютизма с опорой на дворянскую аристократию (в особенности её российский вариант) исчерпала себя. Дворянство‚ поставленное в привилегированное положение‚ из служилого сословия превращается в паразита на теле государства. При этом царская власть‚ будучи формально неограниченной‚ стала защитницей и заложницей дворянских прав. Император (или императрица) ещё имеет достаточно сил‚ чтобы заменить ключевые фигуры на государственных постах‚ но совершенно бессилен изменить общее положение в стране. А такие изменения давно назрели. Хотя Павел не любил слово «реформа» не меньше‚ чем слово «революция»‚ он никогда не сбрасывал со счетов того‚ что со времен Петра Великого российское самодержавие всегда находилось в авангарде перемен. Примеривая на себя роль феодального сюзерена‚ а позднее – цепь великого магистра Мальтийского ордена‚ Павел всецело оставался человеком нового времени‚ мечтающим об идеальном государственном устройстве. Государство должно быть преобразовано из аристократической вольницы в жесткую иерархическую структуру‚ во главе которой находится царь‚ обладающий всеми возможными властными полномочиями. Сословия‚ классы‚ социальные слои постепенно теряют особые неотчуждаемые права‚ полностью подчиняясь лишь самодержцу‚ олицетворяющему небесный Божий закон и земной государственный порядок. Аристократия должна постепенно исчезнуть‚ как и лично зависимое крестьянство. На смену сословной иерархии должны прийти равноправные подданные. Французская революция не только усилила неприязнь Павла к философии Просвещения XVIII века‚ но и лишний раз убедила его в том‚ что российскому государственному механизму требуются серьезные изменения. Екатерининский просвещенный деспотизм, по его мнению, медленно‚ но верно вел страну к гибели‚ провоцируя социальный взрыв‚ грозным предвестником которого был Пугачевский бунт. И для того чтобы избежать этого взрыва‚ необходимо было не только ужесточить режим‚ но и срочно провести реорганизацию системы управления страной. Заметим: Павел единственный из самодержавных реформаторов после Петра планировал начать её «сверху» в буквальном смысле слова‚ то есть урезать права аристократии (в пользу государства). Конечно‚ крестьяне в таких переменах поначалу оставались молчаливыми статистами‚ их еще долго не собирались привлекать к управлению. Но хотя по приказу Павла было запрещено употреблять в печатных изданиях слово «гражданин»‚ он больше чем кто-либо другой в XVIII веке старался сделать крестьян и мещан гражданами‚ выводя их за рамки сословного строя и «прикрепляя» непосредственно к государству. Программа достаточно стройная‚ соответствующая своему времени, но совершенно не учитывавшая амбиций российского правящего слоя. Именно это трагическое несоответствие‚ порожденное гатчинской изоляцией и пережитыми душевными волнениями‚ было принято современниками‚ а вслед за ними и историками за «варварскую дикость»‚ даже за сумасшествие. Тогдашние столпы российской общественной мысли (за исключением амнистированного Радищева)‚ испуганные революцией, стояли либо за то‚ чтобы проводить дальнейшие реформы за счет крестьян‚ либо не проводить их вообще. Если бы в конце XVIII века уже существовало понятие «тоталитаризм»‚ современники не задумались бы применить его к павловскому режиму. Но политическая программа Павла была не более утопична‚ чем философия его времени. XVIII век – век расцвета социальных утопий. Дидро и Вольтер предрекали создание просвещенными монархами унитарного государства на основе Общественного договора и видели элементы своей программы в реформах начала царствования Екатерины. Если приглядеться‚ действительным сторонником идеи единого равноправного государства явился её сын‚ ненавидевший французских «просветителей». При этом его политическая практика оказалась не более жестокой‚ чем демократический террор французского Конвента или последовавшие за ним контрреволюционные репрессии Директории и Наполеона. Прославленный российский полководец Александр Васильевич Суворов Первой «жертвой» преобразований уже в 1796-м стала армия. Уже много раз ученые и журналисты разбирали пресловутое «гатчинское наследство»: парады, парики, палки и т. п. Но стоит вспомнить и о распущенном рекрутском наборе 1795 года, половина которого была украдена офицерами для своих имений; о поголовной ревизии ведомства снабжения армии, выявившей колоссальные воровство и злоупотребления; о последовавшем сокращении военного бюджета; о превращении гвардии из придворной охраны в боевую единицу. (На смотр 1797 года был вызван весь личный офицерский состав, что положило конец службе в имениях и записи в полковые списки неродившихся младенцев, вроде пушкинского Гринева.) Те же бесконечные парады и маневры положили начало регулярным учениям русской армии (что очень пригодилось потом, в эпоху наполеоновских войн), до этого сидевшей на зимних квартирах в отсутствие войны. При Павле солдат, безусловно, больше гоняли на плацу, строже наказывали, но в тоже время их наконец стали регулярно кормить и тепло одевать зимой, что принесло императору небывалую популярность в войсках. Но больше всего офицеров возмутило введение телесных наказаний. Не вообще солдатам, а конкретно для благородного сословия. Это пахло нездоровым сословным равенством.Помещиков тоже попробовали прижать. Впервые крепостные крестьяне стали приносить императору личную присягу (раньше за них это делал помещик). При продаже запрещали разделять семьи. Вышел знаменитый указ-манифест «о трехдневной барщине», текст которого, в частности, гласил: «Закон Божий, в Десятословии нам преподанный, научает нас седьмой день посвящать Богу; почему в день настоящий, торжеством веры прославленный и в который мы удостоились воспринять священное миропомазание и царское на прародительском престоле нашем венчание, почитаем долгом нашим пред Творцом всех благ Подателем подтвердить во всей империи нашей о точном и непременном сего закона исполнении, повелевая всем и каждому наблюдать, дабы никто и ни под каким видом не дерзал в воскресные дни принуждать крестьян к работам…» Хотя речь ещё не шла об отмене или даже серьезном ограничении крепостного права, просвещенные земле- и душевладельцы забеспокоились: как может власть, пусть даже царская, вмешиваться в то, как они распоряжаются своей наследственной собственностью? Екатерина такого себе не позволяла! Эти господа пока не понимали, что крестьяне – основной источник государственного дохода, и потому разорять их невыгодно. А вот помещиков не худо бы заставить оплатить расходы на содержание выборных органов местного управления, ведь они состоят исключительно из дворянства. Было и еще одно покушение на «священное право благородного сословия» – свободу от налогообложения. Между тем общее налоговое бремя облегчилось. Отмена хлебной повинности (по свидетельству русского агронома А.Т. Болотова, произведшая «благодетельные действия во всем государстве») сопровождалась сложением недоимок за 1797 год и льготной продажей соли (до середины XIX века соль фактически была народной валютой). В рамках борьбы с инфляцией дворцовые расходы сокращались в 10 (!) раз, значительная часть серебряных дворцовых сервизов была перелита на монету, пущенную в оборот. Параллельно из обращения за государственный счет была выведена необеспеченная масса бумажных денег. На Дворцовой площади сожгли свыше пяти миллионов рублей ассигнациями. Чиновничество также было в страхе. Взятки (при Екатерине дававшиеся открыто) искоренялись беспощадно. Особенно это касалось столичного аппарата, который сотрясали постоянные проверки. Неслыханное дело: служащие должны не опаздывать и весь рабочий день находиться на своем месте! Сам император вставал в 5 утра, слушал текущие доклады и новости, а потом вместе с наследниками отправлялся ревизовать столичные учреждения и гвардейские части. Сократилось количество губерний и уездов, а стало быть, и количество бюрократов, необходимых для заполнения соответствующих мест. Православная Церковь тоже получила определенные надежды на религиозное возрождение. Новый император, в отличие от своей матери, был не равнодушен к Православию. Его законоучитель и духовный наставник будущий митрополит Платон (Левшин), венчавший потом Павла на царство, так писал о его вере: «Высокий воспитанник, по счастью, всегда был к набожности расположен, и рассуждение ли, разговор ли относительно Бога и веры были ему всегда приятны. Сие, по примечанию, ему внедрено было с млеком покойною императрицей Елизаветой Петровной, которая горячо любила его и воспитывала приставленными от нее весьма набожными женскими особами». По некоторым свидетельствам, император нередко проявлял черты прозорливости под видом юродства. Так, известен из мемуарной литературы случай, когда Павел Петрович повелел отправить в Сибирь офицера, неудовлетворительно выступившего на военных маневрах, но, склонившись на просьбы окружающих о помиловании, все-таки воскликнул: «Я чувствую, что человек, за которого вы просите, – негодяй! ». Впоследствии открылось, что этот офицер убил собственную мать. Еще один случай: офицер-гвардеец, имевший жену и детей, решил увозом овладеть молодой девушкой. Но та не соглашалась ехать без венчания. Тогда товарищ этого офицера по полку переоделся священником и разыграл тайный обряд. Через некоторое время оставленная с прижитым от соблазнителя ребенком женщина, разузнав, что ее мнимый муж имеет законную семью, обратилась с жалобой к государю. «Император вошел в положение несчастной, – вспоминала Е.П. Янькова, – и положил замечательное решение: похитителя её велел разжаловать и сослать, молодую женщину признать имеющею право на фамилию соблазнителя и дочь их законную, а венчавшего офицера постричь в монахи. В резолюции было сказано, что «так как он имеет склонность к духовной жизни, то и послать его в монастырь и постричь в монахи». Офицера отвезли куда-то далеко и постригли. Он был вне себя от такой неожиданной развязки своего легкомысленного поступка и жил совсем не по-монашески, но потом благодать Божия коснулась его сердца; он раскаялся, пришел в себя и, когда был уже немолод, вел жизнь самую строгую и считался опытным и весьма хорошим старцем». Патриарх благословляет верных десницей святого пророка Иоанна. Фото Ю.Клиценко, Седмица.Ru Все это, правда, не помешало Павлу принять титул главы католического Мальтийского ордена. Однако сделано это было не только по политическим соображениям. Это была попытка воскресить в рамках ордена (кстати, никогда до этого не подчинявшегося папе Римскому) древнее византийское братство святого Иоанна Предтечи, из которого и возникли когда-то иерусалимские «госпитальеры». Кроме того, стоит отметить, что Мальтийский орден в целях самосохранения сам отдал себя под покровительство России и императора Павла. 12 октября 1799 года в Гатчину торжественно были принесены святыни ордена: десница святого Иоанна Крестителя, частица Креста Господня и Филермская икона Божией Матери. Всеми этими сокровищами Россия обладала вплоть до 1917 года.Вообще Павел – первый император, смягчивший в своей политике линию Петра I на ущемление прав Церкви во имя государственных интересов. Он прежде всего стремился к тому, чтобы священство имело более «соответственные важности сана своего образ и состояние». Так, когда Святейший Синод сделал представление об избавлении священников и диаконов от телесных наказаний, император утвердил его (оно не успело вступить в законную силу до 1801 года), продолжая придерживаться практики восстановления подобных наказаний для дворян-офицеров. Предпринимались меры к улучшению быта белого духовенства: состоящим на штатном жаловании были увеличены оклады, а там, где не было установлено жалование, на прихожан возложили заботу по обработке священнических наделов, которую можно было заменить соответствующим хлебным взносом натурой или денежной суммой. В 1797 и 1799 годах штатные оклады из казны на духовное ведомство по годовым государственным сметам были увеличены вдвое против прежнего. Казенные дотации духовенству, таким образом, достигли почти одного миллиона рублей. Кроме того, в 1797 году были удвоены участки земли для архиерейских домов. Дополнительно (впервые со времен екатерининской секуляризации!) архиереям и монастырям были отведены мельницы, рыбные ловли и другие угодья. Впервые в истории России были узаконены меры для обеспечения вдов и сирот духовного сословия. При императоре Павле военное духовенство было выделено в особое ведомство и получило своего главу – протопресвитера армии и флота. Вообще для поощрения к более ревностному исполнению своего служения императором был введен порядок награждения духовных лиц орденами и знаками внешнего отличия. (Сейчас этот порядок глубоко укоренился в Церкви‚ но тогда он вызвал некоторое смущение.) По личному почину государя был учрежден и наградной наперсный крест. До революции на обратной стороне всех синодальных крестов стояла буква «П» – инициал Павла Петровича. При нем были также учреждены духовные академии в Петербурге и в Казани и несколько новых семинарий. Неожиданно получил часть гражданских прав и такой большой слой российского общества‚ как раскольники. Государь впервые пошел на компромисс в этом вопросе и позволил лояльно настроенным старообрядцам иметь свои молельные дома и служить в них по древнему обычаю. Старообрядцы (разумеется, далеко не все), в свою очередь, готовы были признать синодальную Церковь и принять от нее священников. В 1800 году окончательно было утверждено положение о единоверческих церквях. Возродились и петровские традиции сотрудничества с купечеством. Учреждение коммерц-коллегии в конце 1800 года выглядело как начало глобальной реформы управления. Еще бы‚ ведь 13 из 23 её членов (больше половины!) выбирались купцами из своей среды. И это в то время‚ когда дворянские выборы были ограничены. Естественно‚ Александр‚ придя к власти (между прочим‚ с лозунгом конституции), отменил это демократическое распоряжение одним из первых. Но никому из наследников Павла и в голову не пришло отменять важнейший из принятых им государственных актов – закон 5 апреля 1797 года о престолонаследии. Этим законом была наконец закрыта роковая брешь‚ пробитая Петровским указом 1722 года. Отныне наследование престола (только по мужской линии!) приобретало четкий юридический характер‚ и никакая Екатерина или Анна не могли уже претендовать на него самочинно. Значение закона столь велико‚ что Ключевский‚ к примеру‚ назвал его «первым положительным основным законом в нашем законодательстве»‚ ведь он, укрепляя самодержавие как институт власти‚ ограничивал произвол и амбиции отдельных личностей, служил своеобразной профилактикой возможных переворотов и заговоров. Разумеется, рядом с серьезными нововведениями можно заметить и громадное количество подробно расписанных мелочей: запрещение некоторых видов и фасонов одежды, указания, когда горожане должны вставать и ложиться спать, как надо ездить и ходить по улицам, в какой цвет красить дома… И за нарушения всего этого – штрафы, аресты, увольнения. С одной стороны, сказались роковые уроки Теплова: император не умел отделить мелких дел от крупных. С другой – то, что кажется нам мелочами (фасон шляп), в конце XVIII века имело важную символическую нагрузку и демонстрировало окружающим приверженность к той или иной идеологической партии. В конце концов, «санкюлоты» и «фригийские колпаки» родились отнюдь не в России. Пожалуй, главная отрицательная черта Павловского правления – неровное доверие к людям, неумение подбирать друзей и соратников и расставлять кадры. Все окружающие – от наследника престола Александра до последнего петербургского поручика – были под подозрением. Император менял высших сановников так быстро, что они не успевали войти в курс дела. За малейшую провинность могла последовать опала. Впрочем, император умел быть и великодушным: из тюрьмы был освобожден Радищев; ссора с Суворовым закончилась тем, что Павел просил прощения (а потом произвел полководца в генералиссимусы); убийце отца Алексею Орлову было назначено «суровое» наказание – идти несколько кварталов за гробом своей жертвы, сняв шляпу. И все же кадровая политика императора была в высшей степени непредсказуемой. Самые преданные ему люди жили в той же постоянной тревоге за свое будущее, что и записные придворные негодяи. Насаждая беспрекословное подчинение, Павел часто терял честных людей в своем окружении. На смену им приходили подлецы, готовые выполнить любой поспешный указ, окарикатурив императорскую волю. Сначала Павла боялись, но потом, видя бесконечный поток плохо исполнявшихся указов, начали над ним тихонько посмеиваться. Еще 100 лет назад насмешки над подобными преобразованиями дорого бы обошлись весельчакам. Но Павел не имел такого непререкаемого авторитета, как его великий прадед, в людях же разбирался хуже. Да и Россия была уже не та, что при Петре: тогда она покорно сбривала бороды, теперь возмущалась запрещением носить круглые шляпы. Вообще все общество было возмущено. Мемуаристы потом представили это настроение как единый порыв, но причины возмущения были часто противоположны. Боевые офицеры школы Суворова были раздражены новой военной доктриной; такие генералы, как Бенигсен, беспокоились о сокращении своих доходов за счет казны; гвардейская молодежь была недовольна новым строгим уставом службы; высшая знать империи – «екатерининские орлы» – лишены возможности смешивать государственные интересы и личную выгоду, как в былые времена; чиновники рангом пониже все же воровали, но с большой оглядкой; городские обыватели злились на новые указы о том, когда они должны гасить свет. Тяжелее всего приходилось просвещенным «новым людям»: они не могли смириться с возрождением самодержавных принципов, слышались призывы покончить с «азиатским деспотизмом» (попробовал бы кто заявить такое при Петре!), однако многие ясно видели несправедливости предыдущего царствования. Большинство из них все-таки было убежденными монархистами, Павел мог бы найти здесь опору для своих преобразований, надо было только дать больше свободы в действиях, не связывать руки постоянными мелкими распоряжениями. Но царь, не привыкший доверять людям, вмешивался буквально во все. Он один, без инициативных помощников, хотел управлять своей империей. В конце XVIII века это было уже решительно невозможно. За что его не любили? Тем более невозможно было вести европейскую дипломатическую игру на рыцарских началах. Свою внешнюю политику Павел начинал как миротворец: он отменил и готовящееся вторжение во Францию‚ и поход в Персию‚ и очередные рейды Черноморского флота к турецким берегам‚ но отменить всеевропейский мировой пожар было не в его силах. Объявление в гамбургской газете‚ предлагавшее решить судьбы государств поединком их монархов с первыми министрами в качестве секундантов‚ вызвало всеобщее недоумение. Наполеон тогда открыто назвал Павла «русским Дон-Кихотом»‚ остальные главы правительств смолчали. Тем не менее долго стоять в стороне от европейского конфликта было невозможно. К России со всех сторон обращались испуганные европейские монархии: просьбу о покровительстве принесли мальтийские рыцари (остров которых был уже под угрозой французской оккупации); Австрии и Англии нужна была союзная русская армия; даже Турция обратилась к Павлу с мольбой о защите своих средиземноморских берегов и Египта от французского десанта. В результате возникла вторая антифранцузская коалиция 1798–1799 годов. Адмирал Феодор Ушаков Русский экспедиционный корпус под командованием Суворова уже в апреле 1799 года был готов к вторжению во Францию. Но это не вязалось с планами союзного австрийского правительства‚ стремившегося округлить свои владения за счет «освобожденных» итальянских территорий. Суворов был вынужден подчиниться‚ и уже к началу августа северную Италию полностью очистили от французов. Республиканские армии были разгромлены‚ крепостные гарнизоны сдались. Не менее серьезно показала себя объединенная русско-турецкая эскадра под командованием ныне причисленного к лику святых адмирала Федора Ушакова‚ освободившая с сентября 1798 по февраль 1799 годов Ионические острова у побережья Греции. (Между прочим, одной из причин согласия императора на этот поход была опасность надругательства французов над мощами святителя Спиридона Тримифунтского, которые с XV века хранились на острове Корфу (Керкира). Павел очень почитал святителя Спиридона как покровителя своего старшего сына и наследника Александра. Почти неприступная крепость Корфу была взята штурмом с моря 18 февраля 1799 года.) Примечательно‚ что Ушаков учредил на освобожденных им островах независимую республику (позднее архипелаг оккупировали и более полувека удерживали англичане) и организовал выборы местных властей при полном одобрении Павла‚ проявившего здесь удивительную политическую терпимость. Далее эскадра Ушакова, имея минимальное количество морской пехоты, провела операции по освобождению Палермо‚ Неаполя и всей южной Италии‚ закончившиеся 30 сентября броском русских моряков на Рим.Союзники России по коалиции были напуганы такими впечатляющими военными успехами. Им вовсе не хотелось усиливать авторитет Российской импе?