ИНТЕРВЬЮ: Епископ-викарий Карельской Евангелическо-Лютеранской Церкви, кандидат политических наук ИГОРЬ КНЯЗЕВ о своей Церкви и вере, лютеранах-консерваторах и модернистах, православном опыте, Евхаристии и иконопочитании

Портал “Credo.Press”: Что представляет собой Ваша Церковь, когда и при каких обстоятельствах она возникла? Епископ Игорь Князев: Карельская Лютеранская Церковь появилась на волне общего религиозного возрождения в середине 1980-х годов. В то время из Финляндии в Россию стали приезжать энтузиасты, с помощью которых мы начали восстанавливать лютеранские храмы. Когда-то на территории нашей епархии жило 2,5 миллиона человек, но в предвоенное время они были депортированы и на их место переселили всего лишь 400 тысяч – именно поэтому вместе с деревнями оказались заброшенными и лютеранские храмы Карелии. Несмотря на наши усилия, более 40 исторических памятников до сих пор стоят в полуразрушенном состоянии.   — Вначале вы принадлежали к единой Евангелическо-Лютеранской Церкви России? — Да, ее возглавлял епископ Йозеф Барон (или — Баронас), мой замечательный друг, доктор святой теологии Папского университета в Риме. Был, кстати, дружен с Иоанном Павлом II, который оказывал ему большое внимание и попечение. Тот папа, между прочим, довольно сносно говорил по-русски… А в конце 90-х началось выделение российской ЕЛЦ в самостоятельную поместную Церковь.   — Не явилось ли это своего рода расколом? — Раскол начался с того, что в начале 90-х Германская Лютеранская Церковь заявила о себе как о главенствующей в России. Как известно, Борис Николаевич Ельцин был германофилом – а уж что касается Владимира Владимировича, то тем более… Все окружение Путина считало, что главной лютеранской Церковью в России должна стать именно ЕЦГ – она и была назначена таковой. Поэтому это нельзя назвать расколом. Наша Карельская Церковь признана исторической на территории Карелии, именно в таком статусе она зарегистрирована как централизованная религиозная организация.   — А что сегодня представляет собой Карельская Церковь статистически? — У нас 10-12 приходов, но в их состав входят, что важно, три больших церковных кластера: Сортавала с кафедральным храмом, паломническим центром и строящейся гостиницей; идет реставрация церкви в Лумиваара (это огромный храм, один из последних, что финны успели построить в середине 30-х), возрождается церковь в Яккима, сейчас на ее территории уже есть гостиница и музей деревянной скульптуры «Город ангелов». Почти каждая наша церковь – это 400 лет истории… Власти Карелии нас поддерживают, в нашем развитии заинтересованы все местные мэры. Мы свидетели и участники тройственного союза между властью, бизнесом и Церковью!   — Как ЦРО вы действуете только в Республике Карелия? — Да, а беседуем мы с Вами в представительстве, подворье нашей Церкви в Московской области.   — Это единственное ваше представительство за пределами Карелии? — В России — да. Дело в том, что финские переселенцы до сих пор считают себя членами КЕЛЦ, поэтому у нас есть и 3-4 общины в Финляндии. Интересно, что каждый карельский городок имеет там свое историческое общество, и все они с нами сотрудничают.   — Финляндская Церковь не воспринимает вас как свой филиал? — Нет, у нас с ними хорошие отношения, им известно, что мы не ставим своей целью какую-либо экспансию. Мы в общении и со Шведской Лютеранской Церковью, с теми приходами, что придерживаются консервативного вероисповедания, – а также с норвежцами.   — Как бы Вы охарактеризовали Карелию, что она значит для Вас? — Карелия – это такая европейская Сибирь. Я сам из Иркутска, и чувствую себя в Карелии как дома. Лютеранская Церковь появляется здесь практически со времен Реформации, и я не знаю ни одного древнего православного храма на этой земле.   — Возвращаясь к Вашему консерватизму, какие реперные точки несогласия с лютеранским “мэйнстримом”, помимо женского священства, Вы можете в этой связи обозначить? — Это отношение к вопросам сексуальных девиаций. Наша Церковь относится ко всем грехам как к грехам. В этом мы принципиально расходимся с модернистским протестантизмом. Надо отметить, что у евангелистских Церквей в России различий гораздо меньше, чем у тех же Церквей за рубежом. Единственная германская Церковь рукополагает у нас «священниц» – они бы хотели видеть в России и женщину-епископа, но тут им пока мешает общественное мнение… Впрочем, как и в случае с однополыми браками.   — Что мешает Вам соединиться со старокатоликами, которых еще называют католическими протестантами – ведь Вы так же консервативны, как и они? — Наше отношение к Деве Марии ближе к православному, я не готов признать непорочность Ее зачатия, также мне не близки католические святые, да и в целом, католическая эстетика… А лютеранство в России приобрело многие черты православия, что мне, как выпускнику Московской духовной академии, гораздо ближе. Недавно мы провели первую сессию православно-лютеранского диалога в Сортавале, где рады были принять архиепископа АПЦ Григория (Михнова-Вайтенко). Мы видим, что с православными нас объединяет больше, чем с некоторыми лютеранами. Как знать, возможно, вскоре мы объединимся в союз, который явится противовесом католическо-лютеранскому модернизму.   — Это очень напоминает экуменизм, который понимается именно как союз разных религий на основании общих, исключительно гуманистических ценностей. — И прекрасно! Я против единообразия и звериной жестокости в религии. Мне кажется, сегодня нужно дать каждому возможность быть, кем он хочет.   — Расскажите о Вашем опыте православной жизни… — Как-то я пришел в одну протестантскую общину и меня спросили: «А вы когда покаялись?» Я говорю: “В последний раз в воскресенье…”. У меня не было моментов обращения к Богу. Как-то так сложилось в моей жизни, что я всегда как бы с Ним был. Первое мое детское воспоминание – сижу я на крыльце нашего домика, смотрю на иконку Николая Угодника и думаю: «Вот Он какой, Бог!» Еще помню, бабушка меня покрестила в ванне и говорит: «Теперь ты крещеный и звать тебя не Игорь, а Егор». Позже я сам стал ходить в церковь – и что интересно, постоянно водил туда своих одноклассников. А по-взрослому я пришел к вере в конце 80-х. Тогда в Иркутске я познакомился с о. Геннадием, который затем стал иеромонахом Григорием – он был для меня духовным отцом. Это тот священник, что принял мученическую смерть в Туре…   — Якобы от кришнаита… — Да, да, да… Он отрезал ему голову и водрузил ее на алтарь. Отец Геннадий говорил, что я рожден, чтобы служить Церкви. Он крестил меня полным погружением, и с этого началась моя осознанная жизнь в православной Церкви. Затем я проходил послушания в разных монастырях, но что-то постоянно мешало началу моей церковной карьеры.   — А послушания Вы проходили с прицелом на монашеский постриг? — Да, да, да. Но не сложилось… Я в то время стал очень успешным человеком, топ-менеджером одной из крупнейших финансово-промышленных групп. Потом я и вовсе занялся политикой, тоже очень успешно… К тому времени о. Григорий уже уехал в Туру, я остался без духовного попечения – а Церковь начала усиленно залезать под государство. Я был убежденным либералом, этот процесс вызывал у меня отвращение и я предпочел уйти из церкви, чтобы не отрекаться от своих идеалов. — Очевидно, тогда Вам ничего не было известно о том, что существует Православие вне Московского патриархата? — Нет! Могу сказать, что если бы я тогда узнал, что есть другая Церковь, я бы не ушел из православия… А с лютеранской конфессией я был знаком давно. Мне приходилось часто бывать в Европе, повезло принимать участие в просветительских проектах в 27 европейских странах, так что я имел довольно хорошее представление о лютеранстве. — Обычно лютеранство связывают с некоей практичностью и приземленностью в духовной жизни, как Вам кажется? — Ну, вот мы и стараемся наполнить его мистичностью в православном духе. Например, недавно ввели молитвенное почитание святого Олафа. Я горжусь тем, что являюсь автором перевода молитвы святому с церковнославянского на русский язык – за это спасибо МПДА. Развиваем и укореняем богословие таинств. Может быть, в этом отношении мы не совсем лютеране, которыми нас привыкли считать. В России, к сожалению, мнение о нас складывается только по модернистам…   — Кстати о таинствах. Как вы понимаете Евхаристию? — Как истинные Тело и Кровь Христовы. Наш Евхаристический канон – это практически римская месса, только без мариологии и молитв за папу. Я лично свои утренние и вечерние молитвы читаю по Розарию, опуская некоторые чисто католические вкрапления.   — Расскажите о Вашей учебе в МПДА. — Я закончил там Высшие богословские курсы – заочную четырехлетнюю программу для лиц с высшим образованием. На момент поступления я уже был пастором, написал прошение архиепископу Верейскому Евгению – и к своему удивлению, был принят. За все время обучения у меня был всего один конфликт на религиозной почве, и то со студентом. Как-то ко мне подошел один нервный молодой человек с предложением присоединиться к Истинной Церкви или “покинуть Сердце России”… Но сотрудники учебной части довольно быстро и популярно все ему растолковали.   — Значит, фундаментальное богословское образование у Вас православное? — Да, но до этого я закончил протестантскую семинарию, был слушателем множества дополнительных курсов по протестантизму, а также – уже по собственному желанию – изучил систематическое богословие католицизма.   — Вот, я вижу у Вас интересную икону … Давайте закончим нашу беседу разговором об иконопочитании и о молитвах святым? — Да, эта икона на серебре из Боливии, ее мне подарили наши прихожане. Мы считаем иконы органичной частью храмового убранства, но не верим, что они сами по себе могут кого-то исцелять или благословлять. Святой Дух не имеет свойства накапливаться в предметах. И точно так же мы относимся к святым, веря, что у Бога все живы и есть особенные угодники Божии – но мы не считаем, что они должны быть посредниками в наших молитвах ко Христу и Господу Богу. Главное, чтобы не было замещения, которое мы наблюдаем, например, с культом Матроны Московской, святителя Николая и многими другими. Иконы есть, молимся – но не целуем и не жертвуем деньги, чтобы они нас исцеляли от болезней. — Ну, мы же знаем, что поклонение образу на первообраз восходит… — Друг мой, главное – чтобы знали люди. Конечно, спроси любого священника, он так и ответит… Но почему людям-то не сказать, что свечки при родах вряд ли помогут? Беседовал Александр Солдатов, Портал “Credo.Press”