Войны меняют цивилизацию
О приносимом войнами разорении написаны тома, однако некоторые воинственные историки пишут и о пользе баталий: дескать, нациям нужно «подстригать ветки», чтобы государства получали импульс для динамичного развития. Ни один вменяемый эксперт не согласится с подобным бредом. Но верно другое: именно война создавала нации и государства. Как выразился социолог Чарльз Тилли, государственная структура – это побочный продукт деятельности правителя по приобретению средств ведения войн. То или иное государство оказывалось жизнеспособным только благодаря периодическим структурным изменениям. А изменения начинались обычно не раньше, чем над страной нависала смертельная опасность.
Приём против лома
Если принять на веру тезис о том, что «история – это отчёт о деятельности государства», то в России этот отчёт выходит неуклюже казённым. Когда официоз докладывает нам об очередной годовщине наполеоновского нашествия, масса усилий тратится на попытку доказать, что сражение при Бородино летом 1812 г. не было поражением русской армии. Хотя отступление и 42-тысячные потери при 27 тыс. французских говорят сами за себя. Но в том же нарративе утверждается, будто в итоге Наполеона выгнал из России «генерал Мороз», а не русское воинство. Как будто Великая армия просто замёрзла на марше между Москвой и Неманом.
На самом деле, чтобы победить в Отечественной войне, а в 1814 г. взять Париж, России пришлось перестроить экономику и открыть новую страницу в военной стратегии того времени. Да и после Венского конгресса, положившего конец большой войне, в стране были не только аракчеевщина и «чугунные указы» о цензуре. К слову, именно Пётр Аракчеев лоббировал указ об отмене крепостного права с выкупом дворянских поместий за счёт казны. Доля России в мировом промышленном производстве в 1790–1830 гг. выросла с 5 до 7%. США во времена Наполеона давали лишь 2, 4%. Если в конце XVIII века армия Суворова лазала по Альпам на деньги из Лондона и Вены, то взятие Парижа дало России мандат сверхдержавы. У неё была 800‑тысячная армия – как у Великобритании, Франции, Пруссии и Австрии, вместе взятых. В 1814 г. Россия просто присоединила к себе львиную часть Царства Польского, несмотря на возмущение недавних союзников. Русский император открыто говорил, что объединение Германии является «утопической ерундой» – и ему нечего было возразить.
Поведение любого правителя нужно оценивать исходя из контекста, из экономических и идеологических условий, которые ему достались. А эти условия всегда определялись войной. К примеру, наполеоновской армии до Великой французской революции 1789 г. возникнуть и не могло. У прусского короля Фридриха II, величайшего полководца Семилетней войны, под ружьём никогда не было более 80 тыс. солдат и офицеров. А Наполеон только в Россию привёл 380 тыс. бойцов из 600 тыс., имевшихся у него по всей Европе. Что изменилось? Почему так скакнула численность войск за 30 лет? Сыграло роль революционное воодушевление масс: чтобы защитить республику от агрессии, французы толпами записывались в армию, в которую раньше собирали забулдыг по кабакам за деньги. А Наполеон сумел грамотно распорядиться народным энтузиазмом.
Не вдаваясь в особенности его стратегии и тактики, можно сказать, что корсиканец перевернул с ног на голову тогдашние принципы ведения войны. До него войны в Европе, по выражению историка Пола Кеннеди, напоминали балет. Обученный солдат считался дефицитом, его берегли, поэтому генеральные сражения были редкостью: армии без конца маневрировали, пытаясь выдавить противника с территории, занимая более выгодную позицию для боя. Наполеон же имел избыток солдат. Его дивизии различными путями двигались в сторону Вены или Берлина, собираясь в гигантскую армию в выбранной точке. Территория и вражеские крепости в тылу его совсем не интересовали. Целью Наполеона было, создав угрозу столице, вынудить врага к генеральному сражению и уничтожить его армию разом, а не возиться с ней годами. И после диктовать условия. Рулить войсками он умел лучше всех в Европе, а когда пехота атакует колоннами, новобранца можно поставить в строй за пару месяцев.
В этой связи тактика русских в 1812 г. стала эффективным приёмом против лома. Сдать Москву, не приняв боя при Бородино, было бы совсем не комильфо. Но, не дав себя разгромить, русская армия, в свою очередь, перевернула доску, отказавшись играть по правилам Наполеона и предложив ему свои. Никаких больше генеральных сражений, никаких шансов врагу собрать в кулак всю силу и ударить в сердце. Наоборот, агрессору растянули коммуникации на гигантские расстояния и заставили его бить в пустоту. Зато, когда отступление Наполеона стало напоминать бегство, именно Россия объединила Европу против французов.
Из учебников можно сделать вывод, будто русские оказались в Париже сами собой. Ничего подобного: уже к весне 1813 г. Наполеон снова превосходил русских по числу боеготовых дивизий. Чтобы Пруссия стала нашим союзником, потребовалось сначала выбить французов из Берлина. «Ничья» в меньшинстве в сражениях при Лютцене и Бауцене и Вену убедила: Бонапарт уже не тот. Прежде чем дожать Наполеона при Лейпциге, союзным державам пришлось пройти глубокую внутреннюю трансформацию, на которую они никогда не решились бы добровольно. И так было всегда.
«Нет денег – нет швейцарцев»
Древний Рим предшествовал Средневековью по времени, но не по уровню развития. По поздним римским источникам можно проследить, как сеть дорог связывала различные провинции огромной империи, как применялось римское право, как собирались подати. Но после падения Рима до VIII века ни одно государство в Западной Европе не собирало сколько-нибудь серьёзных налогов, а дороги зарастали. Армиями управлял уже не сенат от имени народа Рима, а военные вожди, постепенно превращавшиеся в сеньоров.
Но пусть он даже нарёк себя графом Шампанским – как его хозяйство будет функционировать, если у него нет бюджета в нашем понимании? Торговля зачахла из-за разгула преступности, деньги использовались мало, в основе хозяйственных связей – бартер. А без денег ни силовых, ни фискальных структур не создать. Феодальную систему никто специально не внедрял, она возникла как единственно возможная в тех условиях. Граф давал своим вассалам землю в обмен на службу: на 40–60 дней в году они должны были являться к нему «конно, людно и оружно». Вассалы брали с крестьян-арендаторов часть урожая в обмен на землю и защиту в рыцарском замке. Из тех же крестьян формировался отряд для службы сеньору. И всех это в целом устраивало.
В 800 г. в Ирландии, которая площадью с половину Карелии, насчитывалось 150 королевств. Но ни одно из них нельзя было назвать государством, которое есть «постоянная инфраструктура для сбора податей, организации материально-технического снабжения и руководства армией, необходимой для защиты владений». Сеньор мог посредством династических слияний и поглощений владеть территориями в разных концах Европы, не имея к ним никакой «национальной» привязки. Историк Йохан Хейзинга пишет, что ни в войнах, ни в политике не было какой-либо формы, связанности. Война представляла собой хроническое явление, череду набегов. А что в этом удивительного, если у тебя нет денег, зато куча вооружённых людей приходят каждое лето под твои стены и ждут, куда ты их поведёшь. Никуда? Так на следующий год могут и не прийти.
Краеугольным камнем европейского развития в Средние века стали города. Они стали самостоятельны, как нигде в мире, именно благодаря феодальной системе. Разросся, например, во владениях графа Шампанского город Мец. Возникает ключевой вопрос: как получать с него деньги, если у графа армия непостоянна, а налоговиков нет вовсе? Город предлагает заманчивый выход: давайте, сир, мы вам столько-то денег налом без всяких хлопот, а вы в наши дела не лезете. Граф, конечно, может забыковать: прийти с войском, взять стены штурмом и всех ограбить, но дальновидно ли это? Поскольку потребность сеньоров в деньгах не ослабевала ни на минуту, многим городам удалось практически полностью выйти из феодальной системы, создав (хотя бы внутри городских стен) правовые основы для развития предпринимательства, постепенно превращаясь в государства.
Но чем тучнее матерели города, тем более соблазнительной для сильного феодала становилась идея их всё-таки ограбить. Историк Пол Кеннеди пишет, что доход Флоренции был выше, чем у короля Англии, а Венеция собирала денег на 60% больше Франции и вдвое выше Испании. Если бюргеры невелики числом, надежда у них одна – наёмники. Тем более деньги – не проблема. К XIII веку несколько швейцарских кантонов отстояли независимость от князей Габсбургов – и в регионе появился избыток лучших солдат своего времени.
Швейцарская тактика подразумевала слаженность и синхронность: воины без паники перестраивались в линию, клин или квадрат, состоящий из пикинёров. Арбалетчики отстреливались и уходили в глубь строя, алебардисты прикрывали с флангов, сбивая всадников с коней. Понятно, что такая дисциплина достигалась годами тренировок, а крестьянское ополчение – это просто мужики с топорами. Гордость феодального войска (рыцарская конница) тоже устарела, раз арбалетная стрела насквозь пробивает закованного в латы всадника вместе с конём. А к концу XV века артиллерия покончит с военным значением рыцарских замков. Ведь теперь твердыни можно было не штурмовать, а методично разрушать их стены пушечным огнём. Ответом на рождение артиллерии и стало появление государств.
Вековая живучесть феодализма заключалась в том, что даже малый отряд мог отбиться в замке от крупной армии. А в новой реальности начались быстрое укрупнение владений и формирование княжеских государств, потому что у слабых и гордых баронов не оставалось козырей. Для важнейшего в истории сдвига оказалось достаточным появление нескольких свободных богатых городов и мечтающих наняться к ним частных дружин. Феодалам тоже пришлось переходить на наёмные войска. Со своих вассалов князья теперь требовали долю золотом, а не натурой. Как говаривали в те времена, «нет денег – нет швейцарцев». Война более не являлась частью долга, служат отныне за деньги.
Историк права Филип Боббитт резюмирует: «Современное государство родилось при переходе от господства князей к княжескому государству на Апеннинском полуострове в конце XV столетия – переходе, спровоцированном необходимостью». Точнее, без князя такая система могла существовать, но без государственного аппарата, собирающего с населения налоги и формирующего на собранные деньги армию, – нет. Например, кондотьер Франческо Сфорца воспользовался неразберихой в Милане и сам стал местным герцогом.
Но в целом итальянцы открыли ящик Пандоры. Со временем княжеские государства на Апеннинах не потянули конкуренции с королевскими монархиями, способными вести долгую игру и нанимать больше солдат. Французский король Карл VIII в 1494 г. покрошил итальянскую самостийность мобильной артиллерией и окружил подконтрольную ему территорию крепостями нового типа, способными противостоять пушечным ядрам: толстые низкие стены с выдвинутыми вперёд бастионами и 10-метровыми валами земли. Разумеется, и экономика в Новом времени не могла остаться прежней.
Вести с полей битв
К началу XVII века первый министр Франции кардинал Ришелье и его предшественник герцог Сюлли получили вызов с открытием Испанией колоний в Новом Свете. Как теперь с ней воевать, если через океан прут и прут галеоны с золотом и серебром, а французский бюджет в 10–15 раз меньше испанского? А внутри королевства царят коррупция, продажа должностей и дворянских титулов, дающих освобождение от налогов.
Выход один – доить своё население: вводить налоги на вино, дрова, шпаги и создать эффективную бюрократию для их сбора. Ришелье не продавал должности интендантов, контролировавших деятельность чиновников на местах. В помощь им сформировали налоговую полицию в виде лёгкой кавалерии. Её содержали откупщики, которые ещё и платили в Париж фиксированную сумму сборов вперёд, а потом уже сами крутились как могли. Размер тальи (подоходного налога) ежегодно устанавливали для каждого города или округа «на глазок» – сколько могут заплатить. По регионам бродили разведчики-габельеры, высматривающие уровень благосостояния народа, который создавал тайные общества, чтобы вычислять их и резать. Точно так же города должны были поставлять в армию определённое число новобранцев. Вся эта система никак не способствовала созданию единой нации и со временем привела к Великой французской революции.
Тем не менее Ришелье удалось создать инфраструктуру для финансирования войска и поставить национальные интересы выше религиозных: чтобы не допустить расширения влияния Испании, он (католический кардинал) поддерживал протестантов в Тридцатилетней войне и вместе с турецким флотом осаждал Ниццу. Большая армия, большой бюджет, формирование бюрократии, способной собирать налоги, и единообразие управления различными регионами из центра – всё это черты новой эпохи, начавшейся с Ришелье. При правительстве Жана-Батиста Кольбера составляют генеральный кадастр земель, а в интересах торговли и мануфактур усилился протекционизм – импорт почти ограничивался покупкой сырья. В итоге к 1710 г. Франция могла содержать 380-тысячную армию – космос по тем временам.
Англия была устроена совсем иначе. Она была вдвое меньше Франции и Испании по населению – и вся её политика исходила из этого факта. Герцог Ньюкаслский сформулировал главную мысль: «Когда Франции будет нечего бояться на суше, она обойдёт нас и на море». Отсюда вывод: нужно не жалеть средств на флот и поддерживать деньгами противников Франции на континенте. А откуда возьмётся столько денег? Путь показали ещё венецианцы, десятилетиями успешно воевавшие с огромной Оттоманской империей: побеждает тот, кто умеет занимать больше денег. А для этого нужно не обдирать собственное население налогами, как французы, а, наоборот, давать ему стимулы для обогащения и не давить поборами.
Сравним два подхода. «Король-солнце» Людовик XIV был очень воинственен: «Возраст и удовольствие вести войска заставили меня пожелать более деятельных предприятий за пределами страны». В итоге Людовик вдоволь наигрался, но ничего не добился и привёз семикратное увеличение госдолга. В то же время английская королева Анна говорила: «В интересах нашей страны – стать великой через торговлю». А наказ британскому послу в Пруссии звучал так: «Мы должны быть прежде всего коммерсантами, а уже потом солдатами. Благосостояние состоятельных граждан, являющихся истинными ресурсами этой страны, зависит от того, как идут дела в коммерции».
Союзник Англии в Семилетней войне Фридрих II получал из Лондона в 1757–1760 гг. 675 тыс. фунтов стерлингов. Но с появлением Наполеона ставки круто выросли: за почти 20 лет войны союзники получили от британцев 65 млн фунтов (только в 1813 г. – 11 млн). Премьер-министр Уильям Питт предложил России, Пруссии и Австрии твёрдую ставку: по 1, 75 млн фунтов за 100 тыс. солдат против Наполеона. Несмотря на континентальную блокаду, экспорт британских товаров только рос с 21, 7 млн в 1796 г. до 44, 4 млн в 1814-м. Правительственные заказы на вооружение стимулировали развитие сталелитейной, угольной и лесной индустрии, подхлестнув развитие промышленной революции.
Во Франции король мог вводить чрезвычайные налоги и начинать войны, не спрашивая мнения Генеральных штатов. А в Англии попытка Карла I стянуть на себя одеяло с парламента кончилась гражданской войной и эшафотом. Британские налоги были щадящими и редко пересматривались. В итоге благосостояние общества выросло, граждане не боялись инвестировать и держать деньги в банках, которые, в свою очередь, финансировали правительство в момент опасности. В 1793–1815 гг. британское правительство получило в виде прямых и косвенных налогов 1, 217 млрд фунтов и заняло ещё 440 миллионов. Это позволило победить Наполеона, который захватил пол-Европы и забирал на нужды своей армии до половины всех налогов, собранных в Италии и Пруссии. И всё равно не смог перебить возможностей англичан.
Если Наполеон на пике могущества своей империи смог мобилизовать в армию 600 тыс. бойцов, то немцы в 1870 г. умудрились бросить на Париж 1, 2 млн солдат и офицеров. Как им это удалось? Неужели германская промышленность при Бисмарке переплюнула английскую? Ничего подобного. Но немцы лучше всех в Европе выучили главный урок Великой французской революции: воодушевление граждан, взявших судьбу страны в свои кровавые руки, дорогого стоит. Когда чуть ли не все армии Европы объединились, чтобы задушить революцию, французов не нужно было на аркане тащить на её защиту. Они сами шли записываться в республиканскую армию.
Бисмарк лишь заменил идеалы «свободы, равенства и братства» прусским милитаристским духом – нация превыше всего. Пруссия ввела воинский призыв невиданного, радикального масштаба. Служили все, от армии нельзя было откупиться. Когда в других странах в солдаты шло преимущественно отребье, у немцев пекари и пивовары служили в одной роте со студентами и инженерами. Нацию ведь невозможно создать, если элиты обирают бесправный народ. Например, при крепостном праве никакое сплочение невозможно. Хотя немцы отменили его позже соседей, они первыми в мире ввели пенсии по старости. Германский национализм вырос на основе всеобщей грамотности и патриотической риторики в школах. А у солдат появилось ощущение, что они не просто пушечное мясо. Бурный рост железнодорожного строительства позволил в 6 раз быстрее передвигать войска, чем при Наполеоне, а заодно и отпускать вояк в отпуск. На смену декоративным мундирам наполеоновской поры пришла однотонная полевая форма, помогающая беречь жизни солдат, а не превращать их в удобную мишень.
Как пишет Филип Боббитт, участие немцев в политике стало инструментом, который и сформировал «государство-нацию». Чтобы вызвать в людях желание воевать за свою страну, властям пришлось дать им немало экономических и личных свобод. А самостоятельность населения потянула за собой экономический рост. Правда, во всём этом крылся изъян, который рассмотрел ещё начальник генштаба при Бисмарке Хельмут фон Мольтке: «Государства, которые зависят от страстей народа и разжигают их, будут вести семилетние, десятилетние и тридцатилетние войны». Задолго до Первой мировой войны он предвидел героев Ремарка, которые под влиянием своих педагогов от души радуются началу грандиозной бойни и целыми классами записываются в добровольцы. Способность убедить массы умереть за какую-нибудь выдуманную абстракцию стала важнейшей военной инновацией всех времён.
Россия, разумеется, не осталась в стороне от этих процессов. Чтобы собрать боеспособную армию, Пётр I заимствовал французскую налоговую систему и английские заповеди торговли. Он перенёс на нашу почву шведскую систему комплектования войска: брал одного рекрута с 20 дворов. А отмена крепостного права после поражения в Крымской войне была вызвана военной необходимостью: трудно сделать патриота из подневольного крестьянина, но без него массовую армию не выстроишь. Переход на призывную систему позволил вдвое увеличить численность войска и создать мобилизационный резерв на случай большой войны. По сути, Великие реформы и бурный капиталистический рост стали побочным эффектом военных резонов. А революция только ждала новой войны.
Закат на Востоке
Инновации в военной сфере позволили Западу покорить весь мир. Хотя Восток во все времена казался более воинственным и многолюдным.
К XIII ВЕКУ монголы создали самую большую по площади империю в истории. К XV столетию арабские владения простирались от Индии до Испании, а в XVII веке турки стояли под стенами Вены. Но потом с восточными цивилизациями случилась деградация, кульминацией которой стали «опиумные войны»: европейские крейсера разносят парусный китайский флот и делят самую многолюдную страну мира.
Историки называют главную причину: слишком много указаний сверху, слишком мало прав и инициативы на местах. Власти в Китае и Японии просто не ставили себе целью развитие вооружений и судостроения, поскольку контроль внутри страны у них был и так. Наоборот, они считали, что иноземцы принесут вредные идеи. Арабы запретили книгопечатание (как и любые формы свободомыслия) в ответ на выступление шиитов. В 1580 г. отряд янычар разгромил обсерваторию Стамбула, потому что султан считал её распространителем чумы. Китайский император запретил строить города ближе 10 км к берегу моря, не говоря уже о морских судах.
Японский самурай просто не понял бы рассуждения о том, что он служит какой-то там стране. Он служил своему сеньору лично по соображениям фамильной чести. А в Европе веками выстраивалась патриотическая мифология, которая объявляла жадность и властолюбие сеньоров интересами отчизны, а смерть за них – долгом родине. Появление государств только упростило идеологам работу.