О «сталинских соколах» и «слепых котятах»
Сцена гибели советских бомбардировщиков из романа Константина Симонова «Живые и мёртвые» — одна из самых тяжёлых и в книге, и в одноимённом фильме.
«— Видели? — угрюмо спросил он наконец, вытерев пот, снова надев шлем и так глубоко надвинув его, словно и сам не хотел ни на кого смотреть и не хотел, чтобы кто-нибудь видел его глаза.
— Прямо над нами… — сказал Синцов.
— Видели, как сталинских соколов, как слепых котят… — начал лётчик. Голос его горько дрогнул, но он пересилил себя и, ничего не добавив, ещё глубже надвинул шлем.
Синцов молчал. Он не знал, что ответить».
Считается, что она как нельзя более ярко описывает неудачное для СССР начало Великой Отечественной войны. Тем более что бомбардировка ВВС РККА переправ через Березину у Бобруйска 30 июня 1941 года имела место в действительности. Военный корреспондент Симонов был свидетелем части этих событий, весьма подробно воспроизведя их не только в романе, но и в своих воспоминаниях «Разные дни войны. Дневник писателя».
И всё же история — это не только память, прежде всего — это наука. А наука всегда требует точности и достоверности. Поэтому сегодня, спустя 80 лет после описываемых событий, мы вернёмся к этому трудному дню и посмотрим, что укрылось от глаз военкора Симонова, что он добавил от себя как автор литературного произведения, что говорили выжившие участники боя и что расскажут нам отечественные и немецкие документы. При этом нам неминуемо придётся сделать пару отступлений для более полного понимания событий июня 1941-го.
Эпизод в романе состоит из трёх частей. Это расстрел шестёрки советских бомбардировщиков ТБ-3 парой немецких истребителей, когда уйти удаётся лишь одному советскому самолёту. Затем очевидцы бросаются на поиск выживших и находят двух лётчиков. Позже все они наблюдают за новым воздушным боем, в котором немцы сбивают советского аса-истребителя, героя войны в Испании Козырева, а сопровождаемая им ещё одна тройка ТБ-3 становится жертвой «мессеров».
Начнём с последней части, так как именно она является авторским вымыслом. Тем не менее историческая основа есть и здесь. Конечно, генерал-лейтенант Козырев — образ собирательный. Однако в коротком, но ёмком описании его биографии есть недвусмысленное указание на прототип: «Он впервые в жизни проклинал тот день и час, которым раньше гордился, когда после Халхин-Гола его вызвал сам Сталин и, произведя из полковников прямо в генерал-лейтенанты, назначил командовать истребительной авиацией целого округа». Командующим ВВС Западного фронта (до войны — Западного особого военного округа) был Герой Советского Союза генерал-майор Иван Иванович Копец.
Биография Козырева в целом повторяет его путь. Иван Копец действительно успешно воевал в Испании в 1936—1937 годах, сбив шесть самолётов противника. Вернувшись в СССР, кроме Звезды Героя и ордена Ленина, он получил и новое назначение, но всё же взлёт его карьеры был чуть менее крутым, чем описано в романе. В 1938 году Копец стал заместителем командующего ВВС Ленинградского военного округа, принял участие в Советско-финляндской войне, командуя авиацией 8-й армии. И только после этого получил генеральское звание и должность командующего ВВС округа.
Отличаются от описанных в романе и другие обстоятельства, включая гибель генерала. «Он вспоминал о том, с какой беспечностью относился к тому, что вот-вот начнётся война», — читаем мы у Симонова. Между тем в воспоминаниях Г.Н. Захарова, сослуживца Копеца по Испании и его непосредственного подчинённого в 1941 году, есть очень интересный эпизод, который никак не говорит о беспечности командующего авиацией округа. Буквально за несколько дней до 22 июня командиру 43-й истребительной авиадивизии Захарову было приказано лично на самолёте У-2 провести разведывательный полёт вдоль западной границы. Эта операция заняла несколько часов, так как каждые 30—50 километров самолёт совершал посадку и передавал донесение через пограничников. Увиденное не оставило у Захарова сомнений в намерениях немцев, и тем же вечером он и Копец прибыли с докладом к командующему округом Д.Г. Павлову. Для описания состоявшегося разговора предоставим слово самому Георгию Нефёдовичу:
«Слушая, генерал армии Д.Г. Павлов поглядывал на меня так, словно видел впервые. У меня возникло чувство неудовлетворённости, когда в конце моего сообщения он, улыбнувшись, спросил, а не преувеличиваю ли я. Интонация командующего откровенно заменяла слово «преувеличивать» на «паниковать» — он явно не принял до конца всего того, что я говорил. Тогда Копец, опередив меня, заявил, что нет никаких оснований брать мой доклад под сомнение, и командующий округом, чтобы сгладить возникшую неловкую паузу, произнёс несколько примирительных по тону фраз и поблагодарил за чётко выполненное задание».
Что было дальше с Западным фронтом, известно. Знаем мы и про судьбу Д.Г. Павлова. Что касается Ивана Копеца, то вечером 22 июня после получения донесений о потерях он застрелился в своём кабинете.
Однако будет неправильным не сказать и несколько слов о Г.Н. Захарове, и это первое необходимое отступление. В ВВС Западного фронта он сыграл примерно ту же роль, что и симоновский комбриг Серпилин на своём боевом рубеже. К началу Великой Отечественной Георгий Нефёдович уже имел опыт войны не только в Испании, но и в Китае. 43-я истребительная авиадивизия была новым соединением, а её 33-летний командир — одним из самых молодых генералов в СССР. Это в полной мере соответствует тому, что Симонов назвал в романе «молниеносным возвышением»: в Испанию Захаров прибыл лейтенантом, в Китай — старшим лейтенантом, а по возвращении распоряжением К.Е. Ворошилова был сразу произведён в полковники.
Независимо от выводов командующего округом Павлова, Захаров с максимальной эффективностью использовал остававшиеся у него до начала войны несколько дней для подготовки вверенной ему дивизии. Были отменены все увольнительные, отозваны отпускники, увеличено число дежурных звеньев истребителей, самолёты рассредоточены по площадкам.
В результате на конец дня 22 июня соединение Захарова не просто сохранило боеспособность — это были почти все оставшиеся истребительные силы Западного фронта. Сыграло свою роль и то, что 43-ю дивизию немцы бомбили несколько менее интенсивно, так как она находилась восточнее Минска во втором эшелоне, наличие которого у Красной Армии оказалось для гитлеровцев в целом большим сюрпризом — это ясно из опубликованных после войны штабных документов и карт.
Захаров, не имея информации об обстановке, лично вылетал на истребителе на разведку, попутно сбив два немецких самолёта. Сам при этом сбит не был. Разгромить захаровскую 43-ю истребительную гитлеровцы так и не смогли. Позже она успешно дралась в Смоленском сражении. Будучи переформированной в смешанную авиадивизию, принимала участие в обороне Москвы. Г.Н. Захаров закончил войну, командуя 303-й истребительной авиадивизией в составе пяти полков (по сути — почти авиакорпус), одним из которых был «Нормандия-Неман». Вот такие две разные судьбы оказались у Ивана Копеца и Георгия Захарова, двух героев войны в Испании, биографии которых нашли отражение в образе книжного Козырева.
Но вернёмся в 30 июня, к первому воздушному бою, описанному Симоновым. Немецкие источники подтверждают перехват советских ТБ-3 во время бомбардировки переправ через Березину и при их отходе от цели. Его осуществили пилоты 51-й эскадры истребителей, доложившие о шести сбитых советских самолётах. Сами они при этом от огня бомбардировщиков потеряли один Bf 109F, и у Симонова этот факт также отражён.
Современный исследователь Анатолий Сергиенко, поднявший архивные материалы 3-го тяжёлого бомбардировочного авиаполка, приводит данные советской стороны об этих событиях. Всего 30 июня на бомбёжку переправ под Бобруйском полк совершил 29 кораблевылетов (официальное наименование ТБ-3 в советских документах — корабль). Непосредственно у цели были сбиты три машины. Ещё один повреждённый ТБ-3 позже сгорел при вынужденной посадке, но наблюдать это ни советский писатель, ни немецкие лётчики не могли. Не шесть, как в донесениях немцев. И не восемь, как указывает Симонов.
На отходе от Бобруйска упали корабли Т.И. Пожидаева, А.Ф. Тырина и А.Г. Хачатурова. Всего погибли шесть лётчиков, семь пропали без вести. ТБ-3 Г.В. Прыгунова сел на вынужденную и сгорел. Экипаж остался жив. Именно на его счету сбитый «мессер». Сегодня известны даже заводские номера четырёх потерянных машин — не будем забывать, что за материальную часть нужно было отчитываться. Так что советским архивным данным вполне можно доверять.
Теперь выясним, сколько же гитлеровцев участвовало в том бою. Из романа создаётся впечатление, что всё проделала лишь одна-две пары «мессершмиттов». В то же время вернувшийся в часть Т.И. Пожидаев в донесении сообщил о том, что их атаковало до пятнадцати истребителей, и это может быть преувеличением. Где же истина? Немецкие данные содержат фамилии пяти лётчиков, которые записали на свой счёт воздушные победы (у одного из них — две). Ещё один немец был сбит. Таким образом, минимальное число гитлеровских истребителей — шесть, но их могло быть и больше. То, что наблюдатели с земли, включая Симонова, не видели их всех одновременно, вполне объяснимо: гитлеровцы обычно атаковали парами сверху и после выхода из атаки снова набирали высоту.
Итак, против шести устаревших бомбардировщиков без истребительного прикрытия было не менее шести гитлеровцев на «мессерах» новейшей модификации. Против оборонительных пулемётов винтовочного калибра у ТБ-3 — пушечное вооружение у Bf 109F, позволявшее обстреливать цель с дальней дистанции, не подставляясь под ответный огонь. В крайне невыгодных для себя условиях экипажи ТБ-3 всё же смогли выполнить боевую задачу и даже нанесли урон немецким истребителям. Эпизод от этого не становится менее трагическим из-за понесённых потерь. Но, согласитесь, он уже не очень походит на избиение «слепых котят».
Теперь сделаем ещё одно отступление — в защиту разработанной под руководством А.Н. Туполева машины. ТБ-3 был символом молодой советской авиации, и его характерный силуэт можно было увидеть на многих предвоенных плакатах. Конечно, к началу войны он был уже морально устаревшим. Но уровень подготовки экипажей Дальней авиации был, пожалуй, самым высоким в ВВС РККА. Малая скорость и как следствие — уязвимость бомбардировщика отчасти компенсировались его прочной цельнометаллической конструкцией, а двигатели имели встроенную систему пожаротушения.
ТБ-3 был достаточно живуч: самолёт И.П. Красиева вернулся от Березины, имея более шестидесяти пробоин. Более того, Симонов в своём дневнике честно указывает, что видел, как «мессеры» подбивают ТБ-3, но не всегда мог видеть их падение: «Падая, они уходили очень далеко, и черные высокие столбы дыма стояли в лесу по обеим сторонам дороги». Так что завышение им количества сбитых машин вполне объяснимо: дымящий — это вовсе не обязательно упавший ТБ-3.
После пары неудачных эпизодов дневного применения, включая бой под Бобруйском, советское командование сделало выводы. В дальнейшем ТБ-3 работали только ночью. Из более чем пятисот имевшихся на начало войны кораблей за весь 1941-й было потеряно менее сорока, включая разбомблённые на земле, а также небоевые потери. То есть процент сбитых у ТБ-3 один из самых низких из всех типов советских машин. Да, в начале войны не раз случалось, что советские бомбардировщики несли тяжёлые потери, но это были самолёты других типов. И на поверку выходит, что эпизод с ТБ-3 в романе — редчайшее исключение.
Теперь о спасённых членах экипажей бомбардировщиков. Процитируем «Разные дни войны. Дневник писателя»: «Через два километра нам попалась машина, стоявшая на дороге из-за того, что у неё кончился бензин. Мы перелили им часть своего бензина, чтобы они могли доехать до какой-то деревни поблизости, куда им приказано было ехать. А они перегрузили к нам в кузов двух лётчиков с одного из сбитых ТБ-3.
Один из лётчиков был капитан с орденом Красного Знамени за финскую войну. Он не был ранен, но при падении разбился так, что еле двигался. Другой был старший лейтенант с раздробленной, кое-как перевязанной ногой. Мы забрали их, чтобы отвезти в Могилёв».
Именно они выведены в романе в образах майора и его товарища с простреленными ногами. И всё же советский писатель ошибся, считая их лётчиками с ТБ-3. Он привёл фамилию одного из них — Ищенко. Это позволило исследователю Михаилу Тимину установить, что в действительности это были штурман А.И. Квасов и его командир Н.А. Ищенко, лётчики из 212-го отдельного дальнебомбардировочного авиаполка. Константин Михайлович и сам выяснил это после войны, но по какой-то причине упустил из виду, что 212-й ОДАП не летал на ТБ-3. Ищенко и Квасов тоже бомбили переправы через Березину 30 июня, но раньше — между 15 и 16 часами. Их ДБ-3ф также был сбит немецкими истребителями, но этого боя Симонов не видел, так как подъехал позже.
В воспоминаниях выживших советских лётчиков есть много сходных деталей. Так, они подтверждают описанный Симоновым в романе расстрел фашистскими асами тех, кто выбросился на парашютах и беззащитно висел в лямках. А.И. Квасов рассказывал, что пола его форменного кожаного пальто была пробита в трёх местах. А спасшийся член экипажа одного из ТБ-3 А.С. Корень вспоминал, что гитлеровец перестал по нему стрелять только после того, как он притворился мёртвым: «Иду на хитрость: опускаю голову вниз и разбрасываю руки в стороны. Фашист пролетел рядом так близко, что я видел лицо лётчика».
И всё же людская память порой творит весьма странные вещи. Константин Симонов непосредственно участвовал в оказании помощи четырём выжившим членам экипажа одного из ТБ-3, среди которых был упомянутый Андрей Корень. После выхода экранизации романа он вступил в переписку с Симоновым. В то же время А.И. Квасов, очевидно, находясь под впечатлением от книги и фильма, до конца жизни был убеждён, что его вместе с командиром на месте приземления подобрал именно Симонов и произошло всё так, как описано в романе. Хотя в действительности Квасова и Ищенко спасли другие люди. Константин Михайлович так и не смог убедить ветерана в том, что их с товарищем пересадили в его машину несколькими часами позже.
Всё сказанное ни в коей мере не бросает тень ни на великого советского писателя, ни на прототипов его персонажей-фронтовиков. Все они пережили страшное испытание и достойно делали своё дело. О том, какое влияние оказали на Константина Симонова события лета 1941-го, говорит завещание писателя, по которому его прах был развеян над полем под Могилёвом.
И всё же, разделяя переживания очевидцев и отдавая должное их свидетельствам, нужно ясно понимать: их недостаточно для того, чтобы воссоздать истинное положение вещей. Это возможно сделать лишь из исторического далёка при долгом и внимательном разборе с привлечением всех доступных источников. И потому наше, наследников Победы, дело — спокойно, без выискивания «обжигающей правды», писать историю Великой Отечественной, в которой так много героики и так много ещё неизвестного.
Михаил Костриков