Из-за аналогий с Брежневым «Осень патриарха» Маркеса впервые опубликовали не в Москве, а в Минске: листаем мемуары белорусского аргентинца Карлоса Шермана

<p>Благодаря поэту и переводчику, многолетнему вице-президенту Белорусского ПЕН-центра Карлосу Шерману по-испански зазвучали Купала и Колас, Бородулин и Быков, а на белорусском - стихи Федерико Гарсиа Лорка и, конечно, проза Габриэля Гарсиа Маркеса. А книга «Блуканец», созданная в 2001 - 2004 годах, задумывалась началом цикла мемуаров о событиях и людях второй половины ХХ века. Ведь биография самого литератора - словно сюжет романа, чей герой прожил две жизни - в Латинской Америке и в Беларуси...</p> <p><strong>Отец в Аргентине собирал посылки с теплыми вещами на фронты Второй мировой</strong></p> <p>Карлос родился в Монтевидео, столице Уругвае, 25 октября 1934-го. Его отец Гирш Шерман за 13 лет до того отправился искать лучшей доли за океан из Западной Беларуси, только-только отошедшей Польше по Рижскому миру. А когда Карлосу было почти пять, началась Вторая мировая война. В книге он вспоминает, как в эти дни отец купил в рассрочку большой приемник «Телефункен»: «Штоноч адбываўся сэанс чарадзейнага пошуку нябачных хваляў ды слуханьня франтавых навінаў, якія немінуча тапталі, зьнішчалі бацькаву радзіму».</p> <p>Писатель рассказывает: «На сьцяне каля прымача зьявілася мапа далёкай, невядомай мне Эўропы, і бацька прымацоўваў самаробныя сьцяжкі, рушыў іх на ўсход, пакідаючы цэлыя вобласьці ў жахлівых вядзьмарскіх праколінах. Раніцой ён узрушана вызвоньваў знаёмцаў, сяброў, землякоў, гутарыў з калегамі па працы, потым вечарамі яны прыносілі ў наш дом пакункі з дапамогай франтавікам - цёплай апраткай, зімнімі ботамі. Цяжэй за ўсё, як ён пазьней сьведчыў, даставалася адпраўка дапамогі морам праз мытныя перашкоды, далёка ня танныя з-за шалёнай адлегласьці і вайны тарыфы».</p> <p>Мальчиком Карлос немало слышал о родине отца, с которой позже свяжет 50 лет своей жизни: «Паступова мне перадавалася трывога бацькі, боль, ягонае памкненьне вярнуцца, паразуменьне таго, што гэта ня проста бацькава радзіма, а - больш ёміста - бацькаўшчына. Часьцяком я чуў ад яго, што хтосьці насамрэч змушаны займаць ягонае месца ў акопах і ў гэты час гіне ў ненажэрнай вайне. [...] Ён проста адчуваў бяду, якая дацягнулася да ягонай радзімы, ды грызьлівую віноўнасьць за тое, што зьехаў у эміграцыю, хоць сапраўды зьехаў ён па хлеб, які ня мог зарабіць на сваёй зямлі».</p> <p>Шерман в «Блуканцы» называет эмиграцию трагедией: «Нават найбагацейшаму эмігранту, які нібыта дасягнуў усяго ў жыцьці, баліць радзіма і адчуваньне жудаснай адлегласьці ад сябе самога». Об этом говорят и детали быта семьи: «Бацька, негаваркі самотнік, адварочваўся ад тамашняй і надзвычай смачнай рыбіны дарада, якую маці багата прыпраўляла ды смажыла цалкам, па-крэольску, - ён сумна даводзіў, што сапраўдная рыба - гэта, безумоўна, прыпяцкі лінь. Маці моўчкі глытала сьлёзы крыўды, - хіба ж яна магла знайсьці тамака сапраўдную рыбу лінь!»</p> <p>Отец, вспоминал Карлос Шерман, частенько произносил испанские слова с иронией: «Напрыклад, бацька зьдзекліва паўтараў, што la curva del camino - гэта, даруйце, не прыдарожная выблядзь, а проста паваротка шляху. Гэтым ён паказваў нам, што ўсё навокал, нават мілагучная кастыльская мова, яму чужына. Ён так і пражыў трыццаць тры гады тамака з такім пачуцьцём, успрымаючы эміграцыю як прысуд, і гэта найбольш праявілася ў вайну».</p> <p>Все это наложило отпечаток и на менталитет самого Карлоса. Он писал в книге, что его жизнь - между двух раздирающих душу магнитных полей - Латинской Америки и Беларуси: «радзіма і бацькаўшчына, паўстанцкі дух і дух талерантнасьці, змаганьне і амаль абыякавасьць».</p> <p>«Так і сталася з маленства, што ў маёй душы радзіма і бацькаўшчына ніколі не супадалі, дарэчы, як і сёньня, паміж імі заакіянская адлегласьць ды бязьмежная рознасьць, але яны ўжываюцца ўва мне, як суіснуюць самыя розныя людзі і краіны ў сьвеце, - пишет Шерман и добавляет: - Сёньня я магу сьцьвердзіць, што адна з маіх найцяжэйшых хваробаў мае падвойныя карані: мне баляць і радзіма, і бацькаўшчына, і почасту лекары ды калегі не разумеюць сымптомаў, альбо скуль пякельны боль».</p> <p><strong>О Маркесе говорил: «Мудрая прастата, абаяльнасьць і вастрыня розуму</strong><strong>»</strong></p> <p>В 1940-м семья переехала в Аргентину, сбегая от безработицы и охватившего Уругвай экономического кризиса. В Буэнос-Айресе жили они уже не в своем доме, а в квартирке на шестерых (родители и четверо детей) с окнами во внутренний дворик. Кстати, в Аргентине на тот момент было под 50 тысяч выходцев из Беларуси, но друг о друге они едва не знали.</p> <p>В 1951-м Карлос, который уже в 10-12 лет не без влияния мамы Эвы и старшей сестры Сариты стал писать, поступил на филолога. Вскоре он публикует под псевдонимом CarlosdelaTierra первые стихи, рассказы и переводы с французского. А вскоре оказывается в числе молодых талантов дома у Хорхе-Луиса Борхеса - классика латиноамериканской литературы, автора «Вавилонской библиотеки».</p> <p>- Мы ў сваёй шчырасьці і захапленьні нават не закранулі хваравітай тэмы (политики - Ред.). Гэта, нарэшце, яму спадабалася, і ён загаварыў, прыгадаў студэнцкія гады, шалёную прагу да чытаньня, асабліва старажытных, рэдкіх кніжак, і раптам дадаў: «Ня верце казкам пра тое, што я містыфікатар. Між іншым, верце, гэта гожая казка».</p> <p>Вскоре Шерман раззнакомился с будущими звездами мировой литературы Пабло Неруда и Жоржи Амаду, работал редактором в издательстве, а потом главредом газеты Mi Pueblo («Мой Народ»). Но в 1954-м из-за репрессий против коммунистов в Аргентине (а семья стояла на учете в советском посольстве) родители решили исполнить давнюю мечту Гирша Шермана - вернуться в Беларусь. В 1956-м, получив приглашение отца, уехал в СССР и Карлос с первой женой Кларой, дочками Клаудией и Эстеллой.</p> <p>Далеко не все соответствовало представлениям о жизни в Союзе. Шерман позже рассказывал, что в Одессе, куда прибыл пароход из Аргентины, у него, как и у других репатриантов, отобрали паспорта. И это - меньшая из бед: позже Карлосу говорили, мол, вернись он на несколько лет раньше, при жизни Сталина, его и не было бы на этом свете. Но в 1956-м Карлос осел у родителей в Пинске. Не зная ни белорусского, ни русского языков, он четыре года отработал токарем на спичечной фабрике, потом был продавцом в книжном. Лишь выучив языки, он переехал в Минск - стал переводчиком, сотрудничал в прессе, работал в библиотеке Академии наук.</p> <p>Постепенно Карлос Шерман стал публиковать произведения, написанные по-испански, - сначала в переводах на русский язык, затем - на белорусский. А сам активно переводил на испанский Купалу, Коласа, Богдановича, Быкова, Короткевича, Адамовича, а еще - русских классиков Лермонтова, Маяковского, Есенина, Евтушенко. А по-белорусски и по-русски словами Шермана зазвучали Лорка, Неруда, Мистраль и, конечно, роман Габриеля Гарсиа Маркеса «Осень патриарха», впервые переведенный на русский вместе с Валентином Тарасом.</p> <p>Почему занялись переводом минчане, а не москвичи, и почему изначально он вышел лишь в журнале? Как объяснял позже Тарас, оказавшись в командировке в Испании Шерман просто-напросто купил только вышедшую книгу, впечатлился ей и предложил срочно переводить, попутно опередив москвичей-латиноамериканистов. Во-вторых, Шерман объяснял в эссе «Тайны чужого почерка», что текст Маркеса был далек от принятого в СССР метода соцреализма, и его лучше было опробовать не в Москве - в 1977-м рискнул минский журнал «Неман». А в-третьих, говорил Шерман, «буйныя маскоўскія выдавецтвы «заразалі» магчымы пераклад кнігі нават на ўзроўні заяўкі на яго, [...] баяліся, што «Восень патрыярха» ўзбудзіць крамольныя аналёгіі, пакажа сапраўдны твар эпохі». Имеются ввиду аналогии на Брежнева.</p> <p>Исследователь белорусской литературы Сергей Шапран в послесловии к книге «Блуканец» рассказывает: Шерман как переводчик поэзии искал ритмику и интонацию романа Маркеса. При этом в романе сохранились даже знаки препинания и их отсутствие, пробелы, как и в оригинале. А Валентин Тарас делился в интервью с Шапраном, как подступались к переводу:</p> <p>«Аднойчы [...] прыехаўшы да Карласа, я сказаў: «Бяры раман, я ж вазьму цыгарэт пра запас, сяду ў крэсла, і ты чытай мне па-гішпанску». Шэрман чытаў, мабыць, гадзіну. Свае ўражаньні я запісваў у выглядзе «абракадабры», бо па рытме «Восень патрыярха» - гэта агромністы вэрлібр. І калі злавіў яго рытм, яго пералівы і пераходы, калі адчуў унутранае гучаньне фразы, якая то паўзла, то раптам ускоквала, то сьціскалася, а то ўзрывалася, толькі тады здолеў зрабіць пераклад».</p> <p>Перевод минчан стал каноническим на десятилетия вперед. Спустя год после минской журнальной публикации роман вышел отдельной книгой и в Москве. А в августе 1979-го Шерман познакомился с Маркесом в редакции московского журнала «Латинская Америка» во время первого визита писателя в СССР. «Мудрая прастата, абаяльнасьць і вастрыня розуму праслаўленага пісьменьніка», - такое впечатление записал Шерман в одном из эссе. После он переписывался и созванивался с Маркесом.</p> <p><strong>«Грамадства намалявала вобраз жорсткага, нелюдзімага, спахмурнелага Быкава, а ён быў пяшчотным, вясёлым»</strong></p> <p>Немало в «Блуканцы» и о контактах с Василем Быковым. Например, в 1968-м, оказавшись в командировке по литературным делам в Гродно, Шерман гостил у Василя Владимировича. «Гаспадар уключыў музыку, уставіў аловак у дыск тэлефону, як мы тады рабілі, нібыта гэта магло ўратаваць ад падслухоўкі, і тады я дазнаўся, што на партсходзе якраз і выключалі з партыі Аляксея Карпюка (известного гродненского писателя и борца за правду - Ред.) на падставе шараговых выдумак. Гамонка была доўгай ды сумнай, пачостка - моцнай, і мы разьвіталіся недзе апоўначы. Атмасфэра несвабоды, суцэльнага перасьледу іншадумніцтва агорала нас».</p> <p>А спустя 20 лет Быков и Шерман стали сотрудничать и часто встречаться в рамках Белорусского ПЕН-центра: первый возглавил писательскую организацию, второй стал ее секретарем, а потом первым вице-президентом. Вот какой портрет Василя Владимировича написал Шерман:</p> <p>«Грамадства намалявала сабе вобраз крыху жорсткага, нелюдзімага, сквапнага на словы, заўсёды спахмурнелага Быкава. Насамрэч Васіль быў пяшчотным, вясёлым чалавекам, выдатным імгненным карыкатурыстам, адданым сябрам, заўсёды гатовым камусьці дапамагчы, нават ня маючы чым, і гэтым, дарэчы, пасьпяхова карысталіся. Ён не любіў публічнасьці ягонай асобы, часьцей нагадваў пра тое, што сам лічыць сябе прыватнай пэрсонай, аднак, калі гэта было патрэбна, ён выказваўся мужна і вельмі дакладна, бо праўда была стрыжнем характару, маральнай апораю і сэнсам ягонага жыцьця».</p> <p>С Быковым, вспоминал Шерман, он встречался и когда народный писатель жил в Финляндии, куда его пригласили в конце 1990-х благодаря Белорусскому ПЕН-центру. Шерман писал об этой эмиграции: Быкову и его жене Ирине Михайловне «штоноч пакутліва сьніліся кватэра на Максіма Танка ў Менску, габінэт, паліца з дарагімі кнігамі, сябры і ворагі, вайна, вёска і ўсё новыя жыцьцёвыя прыгоды, вобразы, якія просяцца на белы яшчэ аркуш паперы».</p> <p>А вот о встрече с Василем Владимировичем в Хельсинки: «Ірэна Міхайлаўна шчыравала на кухні, а Васіль паказваў першы ў жыцьці кампутар, і я трошкі падказаў яму патрэбнае, бо гаспадар яшчэ ня быў спрактыкаваным. Потым ён накрыў стол і прыгадаў тое, што я распавёў яму напрыканцы шасьцідзясятых яшчэ ў Горадні пра маю маму, якая зь любоўю гатавала залацістыя рыбіны дарада (dorado) - цалкам, пах смачнае ежы стаяў на ўсю хату, а бацька ўсё адно моршчыўся, маўляў, хіба гэта рыба, сапраўдная рыба - гэта прыпяцкі лінь. Васіль згадаў выпадак ды занёс з кухні вялізную залацістую рыбіну, якая заняла пачэснае месца на стале. Мы паклікалі Ірэну Міхайлаўну, узьнялі кубкі з гішпанскім віном і распачалі добры сямейны абед, прыпраўлены нясьпешлівай гаворкай...».</p> <p>...Карлос Шерман, последние годы которого прошли в Норвегии, где он надеялся побороть онкологию, называл себя мостиком между разными культурами. Однако Шермана не стало уже в 2005-м, спустя год после написания «Блуканца». После его ухода не раз прозвучит мысль: белорусской литературе повезло, что Карлос Шерман, в отличие от многих пасажиров парохода из Буэнос-Айреса, решил не возвращаться за океан...</p> <p><strong>КСТАТИ</strong></p> <p>Книгу, издание которой стало возможным благодаря нобелевскому лауреату Светлане Алексиевич и Белорусскому фонду имени Петра Кричевского, опубликуют к дню рождения писателя и переводчика, которое отмечается 26 октября. На книгу можно будет оформить подписку. Подробности на pen-centre.by</p>