«Мы не на стороне власти, мы на стороне сирот». Алексей Головань, первый детский омбудсмен Москвы

Интервью — часть проекта Агентства социальной информации и Благотворительного фонда В. Потанина. «НКО-профи» — это цикл бесед с профессионалами некоммерческой сферы об их карьере в гражданском секторе. Материал кроссмедийный, выходит в партнерстве с «Новой газетой» и порталом «Вакансии для хороших людей».

Ваше первое образование связано с инженерно-физическим институтом, а второе — уже с социальной работой. С чем связан такой поворот?

Всё достаточно просто. Я родился и мое детство связано с городом Дубной Московской области. Это наукоград, где расположен Объединенный институт ядерных исследований. Я учился в математическом классе, у меня были очень сильные учителя и мне очень нравилась физика. 

Я поступил в МИФИ в 1983 году. В 85-м была объявлена перестройка и начало появляться очень много тем, которых раньше не было, как бы сейчас сказали, в общественном пространстве. Одной из таких тем были детские дома.

Я с удивлением читал статьи в газетах о том, что есть такая сфера нашей жизни. Это было удивительно для меня как для человека, который вырос в семье, с любящими родителями. У меня были жалость, и интерес, и чувство, как несправедлива судьба к этим детям.

Тогда же я начал читать книги и материалы в толстых журналах о том, что происходит  в детских домах. Я увидел, что есть место для того, чтобы сделать что-то полезное в жизни. Тогда происходили изменения в стране и это было востребовано.

На четвертом курсе МИФИ я совершенно случайно узнал, что у нашего института  есть подшефная школа-интернат №72, которая в тот момент попала в трудную ситуацию. Руководство гороно и райкома партии приняли решение закрыть ее и разбросать воспитанников по разным детдомам и интернатам Москвы.

Нужно было бороться за то, чтобы школу восстановить. Требовалась помощь, и я, в числе многих студентов и преподавателей, пришел в этот интернат. Это была осень 87-го года,там я и остался.

Это был очень необычный интернат: более 10 лет он находился в ведении Академии наук и педагоги работали  по необычным для подобных учреждений того времени методикам воспитания. Они применяли принципы Корчака, Макаренко и очень преуспели в этом. Педагогам было очень важно сделать так, чтобы дети за порогом детского дома чувствовали себя уверенно и могли выстоять в этой жизни. Не просто растить и содержать их в учреждении, а подготовить к жизни.

И эти ребята действительно, как оказывалось и как показали годы, были более жизнеустойчивы, чем дети из других учреждений. О жизни многих я знаю до сих пор.

У меня жена выпускница этого интерната: она выпустилась до того как я туда пришел, мы с ней встретились, когда она пришла на работу в центр «Соучастие в судьбе».

Тогда же я познакомился с заместителем председателя правления Советского Детского фонда имени Ленина Евгением Михайловичем Кармановым, он пригласил меня на работу. Он был моим наставником, первым и последним руководителем. Евгения Михайловича я очень уважаю, как и многих педагогов 72-й школы. 

Вы работали инспектором бюро по общественной опеке и попечительству. Что это была за должность?

Наше бюро занималось проблемами детей-сирот. Карманов проповедовал такую философию, что мы, сотрудники Детского фонда, должны заниматься судьбами конкретных детей. И, отталкиваясь от конкретных судеб, предлагать системные изменения: новые программы, новые методики, новые подходы в обеспечении интересов детей-сирот.

Мое направление работы в Детском фонде называлось «Теплый дом». Я занимался жалобами на нарушения прав детей в детдомах и интернатах, которые поступали от конкретных ребят, педагогов, выпускников. Мы помогали детям, с которыми плохо обращались, которых  били, унижали, обворовывали. Цель программы — работать с детскими домами из «зоны риска», чтобы эти детские дома стали теплыми. Несколько романтично звучит, но это так. К нам поступало очень много обращений, я их разбирал, помогал.

Были проверки по учреждениям за пределами Москвы. Одной из первых командировок был Муром, где выяснилось, что директор местного детдома очень плохо относится к воспитанникам. Это переросло в громкий конфликт. Я ездил туда разбираться. Местные власти — и по линии исполкома, и по линии горкома партии — покрывали этого директора. Я встречался с разными людьми: сотрудниками детдома, бывшими сотрудниками, выпускниками, чтобы разобраться, и наконец понял, что там происходило.

Я поставил вопрос об увольнении этого директора. Мне сказали: «Вы молодой, ни в чем не разобрались». Я нашел информацию о предыдущей деятельности директора детдома. Оказалось, что до этого он работал тоже директором детдома, но в Удмуртии, имел судимость за уголовное преступление, три партийных взыскания — в том числе об исключении из партии. Тогда исключение из партии было хуже, чем уголовное преследование.

Тем не менее, ему удалось подделать документы и устроиться на должность директора детдома в Муроме. В результате этого расследования его сняли.

Как вы пришли к мысли об образовании центра «Соучастие в судьбе»?

Центр был создан в 1991 году. Мы создавались еще по закону СССР об общественных объединениях. Тогда никаких других форм негосударственных организаций не было.

В какой-то момент работа в Детском фонде перестала [меня] устраивать. Был конфликт с руководством фонда по принципиальным позициям. Я решил пытаться реализовывать свои идеи не в детском фонде, а в другой общественной организации.

Моя идеология состояла в том, что общественная организация должна предлагать системные изменения. Некоторые мои коллеги придерживались политики бесконфликтности, считали, что не нужно конфликтовать с властью, а главная задача — «три прихлопа, два притопа»: проведение праздников, утренников, которые не вносили никаких изменений в судьбу конкретного человека. Этакая организация по досугу.

Праздники проходят, а проблемы остаются. Какой смысл проводить праздники, если детей-сирот обворовывают, бьют, если они не получают жилье, попадают в места лишения свободы?

Кроме того, я увидел, что Детский фонд уклоняется от реальной защиты интересов детей. Был момент, когда мы проверяли детдома Ленинграда и увидели там массу нарушений со стороны сотрудников детдомов и интернатов. Мы все это подробно расписали, но руководство Детского фонда уклонилось от того, чтобы вставать на защиту детей. Заняло позицию наблюдателя. Я сейчас говорю с точки зрения правозащитника, но мне непонятно было, как можно видеть такое массовое, грубое нарушение прав и ничего не предпринять.

С чего начиналась работа центра «Соучастие в судьбе»?

Центр создали два человека: я и мой коллега, с которым у нас были общие взгляды. Мы перенесли туда часть проблем из Детского фонда — то есть мы не бросили ни одной судьбы и взяли все истории с собой. Мы намеревались помогать конкретным детям-сиротам  и заниматься социальными вопросами.

Мы объезжали выпускников детдомов и спрашивали, какие у них проблемы. Старались решать. Информация о нас расходилась по принципу «сарафанного радио»: начали обращаться выпускники, которые о нас услышали от других выпускников.

С середины 90-х в деятельности центра начался явный крен на то, чтобы защищать права детей-сирот. Стало поступать очень много обращений по поводу нарушения жилищных прав, незаконных сделок с жильем сирот, а доступной для них юридической помощи не было.

В 2000 году вы окончили Московскую государственную юридическую академию по специальности «Юриспруденция». Вы получили это образование в связи с тем, что рассказываете сейчас?

Исключительно поэтому. В нашей работе появились судебные заседания в интересах сирот, в которые мы ходили. Судьи иногда спрашивали, есть ли у меня юридическое образование. Когда я говорил «нет» — махали рукой, о чем, дескать, с тобой разговаривать? Даже если ты правильно излагал позицию по делу и знал, какие нормативные акты необходимо было применить суду, к тебе относились легкомысленно. Я хотел получить базовое юридическое образование, чтобы чувствовать себя более уверенно в сфере защиты прав сирот. В результате юридическое образование стало для меня главным.

Правильно ли я понимаю, что проблема мошенничества с жильем сирот не решена до сих пор?

Я бы сказал, что в Москве эта тема была закрыта с 2000 года. Центр «Соучастие в судьбе» в свое время предложил несколько системных решений. Отталкиваясь от проблемы отчуждения жилья у сирот, мы поняли, что никаких наших ресурсов не хватит ходить по судам и оспаривать сделки, когда ребята продавали жилье за копейки, иногда даже дарили.

Я для себя осознал, что нужно ограничивать их в действиях с жильем либо ограничивать жилье в обороте. Тогда у нас появилось предложение предоставлять жилье сиротам не по договору социального найма, а по договору безвозмездного пользования. Это была наша идея, мы стали ее лоббировать.

Также мы добивались того, чтобы ребятам предоставляли квартиры, а не комнаты — потому что комнаты плохо сказывались на их адаптации. Чтобы жилье предоставляли в хорошем качестве, а не убитое. И чтобы ребята, у которых уже есть жилье, не возвращались в него — например в случаях, когда в нем живут родители, лишенные прав, или люди с тяжелыми хроническими заболеваниями, когда большая скученность родственников и при вселении в квартиру сироте реально нет в ней места, и т.д. 

Мы подготовили проект постановления правительства Москвы, где отразили в том числе и эти четыре базовых момента. В какой-то момент нас услышали, проект был востребован, его приняли, и в 1999 году из проекта этот документ превратился в постановление правительства Москвы. После этого целый ряд проблем с жильем сирот в Москве ушел в прошлое.

В 2012 году многие подходы из этого проекта были восприняты на федеральном уровне. Сейчас в целом по России жилье сиротам представляют так, что его как минимум пять лет нельзя ни продать, ни обменять.

Вы продолжаете заниматься законодательной деятельностью?

Конечно. В любой нормальной стране законодательная деятельность не прекращается никогда. Жизнь ставит новые вызовы, новые проблемы. Улучшения, совершенствование  нормативной правовой базы требуется  всегда.

Некоторое время назад мы постоянно двигались вперед и наша работа была связана с улучшением жизни детей-сирот, а в последние годы, к сожалению, много усилий уходит на то, чтобы не допустить ухудшения положений законодательства, как федерального, так и регионального.

На 1 января 2020 года 191 тысяча российских детей-сирот не обеспечены жильем. У некоторых чиновников возникает идея решать эту проблему просто: взять и часть гарантий у детей отрезать. Не добиться предоставления дополнительных денег из бюджета или принятия программы, которая бы позволила поэтапно за 3-5 лет ликвидировать эту очередь, а просто выделить часть сирот, в отношении которых установить новое правило, что жилищные льготы на них не распространяются. Без мотивировки, без объяснений.

Так действуют грабители, которые, отнимая у вас деньги или вещи, не объясняют, почему они так поступают. Но эти новации (а с ними выступает Минпрос России) являются незаконными, Конституция не позволяет принимать законы, ухудшающие положение граждан.

На мой взгляд, это еще и бессовестно. Если государство что-то пообещало сиротам, оно должно это обязательство исполнять, а не говорить, что зря мы установили эти гарантии.

С точки зрения новаций: в последние годы остро встала проблема задолженности сирот по оплате ЖКУ в отношении сохраненных за ними жилых помещений. Если ребенка воспитывают родители — они оплачивают за своего ребенка коммуналку. А когда ребенок — сирота, кто должен это делать? Директор детского дома? А за счет каких средств?

То же самое, если ребенок находится на семейной форме воспитания. Опекуны и попечители получают от государства деньги только на содержание подопечного, — это деньги, которые законные представители могут тратить на покупку питания ребенку, одежду, обувь, игры и книжки, но не на оплату коммунальных услуг. В 18 лет ребенок возвращается в сохраненное за ним жилье, и алчная управляющая компания пытается предъявить ему долги.

Эта проблема давно присутствует, и никто не знает, как ее решать. Мы сейчас разработали проект федерального закона, я пытаюсь его продвигать, ищу депутатов, чиновников, которые поддержат эту законодательную инициативу.

Кстати, в Москве, в Архангельской области и некоторых других регионах эта проблема давно решена: сироты на все время нахождения на воспитании в организациях для детей-сирот или в семье опекуна (попечителя), а также на время получения профессионального образования освобождены от платы за жилые помещения и коммунальные услуги по жилым помещениям, в отношении которых у них есть право социального найма или право собственности. Но мы считаем, что эта проблема  должна быть решена в целом по России.

Вы были первым уполномоченным по правам ребенка в городе Москве. Расскажите об этой должности подробнее. 

Это, кстати, тоже была одна из идей, которая родилась в нашем центре: должностное лицо, чиновник, который защищал бы права сирот. В ряде стран есть специализированные омбудсмены, например по правам инвалидов. Потом мы поняли, что уполномоченный должен быть по детям в целом.

Проект закона об уполномоченном по правам ребенка в Москве был подготовлен в центре «Соучастие в судьбе». И мы тогда эту идею активно отстаивали. В какой-то момент мне предложили этим уполномоченным стать.

В Москве должность детского омбудсмена появилась не первой в стране: были пилотные проекты в пяти регионах. Но в Москве в 2002 году она появилась в «классическом варианте», на основании закона субъекта Российской Федерации. На эту должность назначала Мосгордума, и омбудсмен обладал целым рядом компетенций, в том числе компетенциями, связанными с проведением проверок, с правом знакомиться с документами, правом безотлагательного приема должностными лицами, внесения в Московскую городскую думу ежегодного доклада о положении с правами детей в городе и обязанностью депутатов думы обсудить этот доклад на своем заседании.

То есть в Москве был создан классический вариант уполномоченного, как это принято в мире. Мы гордились, что это была идея центра.

С какими самыми запоминающимися кейсами вы сталкивались за семь лет?

Вы знаете, про работу омбудсмена можно рассказывать неделями. Я считаю, что в Москве в тот момент омбудсмен достойно исполнял свою работу. У нас был колоссальный авторитет и среди тех, кому мы помогали, и среди чиновников, и среди общественности, экспертов.

Мы занимались, конечно же, не только сиротами, мы занимались обращениями в интересах детей, права которых нарушались. Кроме того, мы по своей инициативе выявляли  места, точки напряжения, где могут нарушаться права детей.

У меня было правило как минимум раз в неделю посещать одно из детских учреждений. Это были детские дома, приюты, центры временного содержания малолетних правонарушителей, больницы. Наши проверки были не ради того чтобы найти какие-то нарушения в работе этих учреждений, а чтобы выяснить, какие проблемы есть и какие системные вопросы требуют решения.

Поначалу наш приезд воспринимался с волнением, как встречают любую проверку, но потом сотрудники учреждений поняли, что мы хотим помочь им в тех вопросах, которые они на своем уровне пока решить не могут. Когда я приезжал, мне некоторые директора говорили: «Мы вас давно ждем, вот стопочка дел лежит, которые нужно обсудить». Мы старались описывать эти проблемы в докладах и предлагать изменения. 

Например в Москве по нашей инициативе был подготовлен проект городского закона о дополнительных гарантиях детям-сиротам, который действует до сих пор. Мы подготовили проект закона о выплате денежных средств на содержание подопечных детей. Мы вносили проекты федеральных законов, которые затем отстаивали в Госдуме, например [изменения] в Федеральный закон «О гражданстве РФ», в Федеральный закон «Об актах гражданского состояния».

Мы заложили  практику внесения проектов нормативных правовых актов, которые меняли ситуацию в отношении тех или иных категорий детей в городе. 

Я представлял ежегодный доклад о деятельности не только гордуме, но и мэру москвы, и я считаю, что при Юрии Михайловиче Лужкове в Москве был золотой век поддержки социально незащищенных жителей города. Каждый год город увеличивал социальные гарантии разным категориям детей, в 2007 году в Москве прошел первый в стране год ребенка, Москва была первым городом России, объявившим себя городом, доброжелательным к детям, — это программа ЮНИСЕФ, которая подразумевает, что город должен каждый год улучшать ситуацию с положением детей.

Сегодня Москва — доброжелательный к детям город?

Я считаю, что сейчас Москва — недоброжелательный к детям город. Москва борется со своими детьми, борется с сиротами. Те проблемы, нарушения прав сирот, с которыми мы систематически сталкиваемся в Москве сегодня, в то время были просто невозможны.

Я постоянно находился в контакте с заммэра по социальным вопросам Людмилой Ивановной Швецовой, к сожалению ее уже нет с нами . Какие-то вопросы не очень легко решались, какие-то — просто с ходу. Но я понимаю, что если бы сейчас я рассказал о происходящем Людмиле Ивановне, она бы просто не поверила, что такое возможно. Москва, как и Московская область, проявляют себя как обездоленные супердотационные райцентры в глубинке. На детей денег нет.

Что вы имеете в виду?

Мы в последнее время говорим о том, что нужно больше детей устраивать в семью — это отлично. Но ведь мы должны поддерживать эти семьи. Не кошмарить их, не видеть в каждом опекуне корысть.

Я вижу бесконечную дискриминацию таких семей. Когда я изучал юриспруденцию в 1996-2000 годах, мы рассматривали так называемые рудименты юриспруденции. Один из рудиментов — это ценз оседлости, который был в советское время. Например, чтобы встать на очередь на  жилье в Москве, нужно было прожить в городе 10 лет. В других регионах были другие сроки.

В декабре 2019 года правительство Московской области  установило ценз оседлости для  сирот в целях обеспечения их жильем. Когда мне сообщили об этом, я подумал, что это шутка или обратившиеся ошиблись, что такого не может быть в принципе. Оказалось, действительно: теперь сироте, чтобы получить жилье в Московской области, необходимо прожить здесь не менее пяти лет. Мне говорили, что и Москва тоже хотела ввести такой ценз, но не удалось.

Сейчас мы видим волну отказов в предоставлении жилья сиротам, которых семьи из Московской области взяли под опеку (или попечительство) из других регионов.

Или когда в московскую школу не принимают ребенка без регистрации. Конституция гарантирует всеобщее образование: оно должно предоставляться по тому месту, где ребенок фактически проживает.

После поста московского омбудсмена вы стали первым федеральным детским омбудсменом, но пробыли на этом посту всего несколько месяцев. Ваши коллеги тогда сообщали, что их шокировало ваше решение уйти. Вы уже готовы говорить, почему было принято такое решение?

Это было, конечно, не совсем мое решение. Я пока не стал бы говорить об этом, но так сложилось.

Может, я в какой-то степени не был готов к тому, что ожидает меня там, и со своей открытостью и непосредственностью ринулся реализовывать свои идеи, бурную деятельность. 

А какие конкретно идеи вы считаете преждевременными?

Я бы пока не стал говорить на эту тему.

Отношение к институту уполномоченных у нас в стране очень разное. Несколько месяцев назад я брала интервью у вашего коллеги Игоря Каляпина. Он сказал, что «омбудсмены — это защитники власти от правозащитников».

Хм.

Как вы считаете, к детскому омбудсмену такое утверждение тоже относится?

Знаете, зависит от человека. С какой целью он приходит на эту должность и какая у него была предыстория.

Во многом я согласен с Игорем Каляпиным, сейчас многие омбудсмены защищают власть от граждан, которым она должна служить. В прошлом году праздновали 10 лет [службы] уполномоченного по правам человека в Москве. Меня попросили дать интервью для журнала «Московский омбудсмен». Я отказался: сказал, что нет никакой связи между тем институтом детского уполномоченного, который был в Москве до 2009 года, и тем, который есть сейчас.

[Сейчас] это те самые два прихлопа, три притопа, о которых я вам говорил. Мельтешение по круглым столам, участие в бессмысленных мероприятиях, пустые интервью и уклонение от реальной защиты граждан. Я за последние годы видел десятки писем уполномоченного по правам ребенка в Москве, за которые мне реально стыдно — это отписки, недостойные института уполномоченных. Я думаю, что в других регионах такая же ситуация.

Когда власть видит, чего может добиться уполномоченный, когда он реально занимается работой, власть пытается выхолостить этот институт. Один из самых сильных инструментов выхолащивания — назначение на эту должность людей, которые ничего не понимают в правозащитной деятельности и не способны отстаивать справедливые права граждан, детей.

В конце 1999 года я был на встрече с первым комиссаром Совета Европы по правам человека Альваро Хиль-Роблесом. Он говорил, что власть постоянно будет стремиться держать этот институт на поводке и предлагать на эти должности тех людей, которые не представляют для этой власти никакой опасности.

Готовясь к интервью, я наткнулась на недавний комментарий детского омбудсмена Псковской области Наталии Соколовой об инфраструктуре в местных детских лагерях: «Детям в основном наплевать на те условия, в которых они находятся … Мы [взрослые] хотим комфорта, как в Турции, а дети — насладиться природой и приключениями». В 2020 году странно слышать, что комфорт нужен взрослым, но не детям — тем более от уполномоченного по правам детей. Когда мы для детей добьемся тех прав, которые есть хотя бы у взрослых?

Знаете, это очень большой вопрос. Даже не знаю, что сказать (смеется). Я веду десятки, сотни разных дел. И тот вопрос, который вы мне задаете, я задаю себе постоянно.

Когда у нас государство будет думать о людях? Когда перестанет видеть в человеке — взрослом, ребенке, сироте, инвалиде — лицо, которое сокращает бюджет? Пока у нас такая политическая система — она направлена не на, а против людей.

Я бы поинтересовался у псковского омбудсмена, где отдыхают ее дети? В том самом лагере или всё же ездят вместе с ней в Турцию? Это, опять же, один из элементов защиты власти: всё и так хорошо, не трогайте власть, дети потерпят. В таком подходе нет уважения к личности конкретного ребенка.

Недавно президент Путин сказал, что мы разработали контроружие против гиперзвукового оружия. А Счетная палата тем временем отчиталась о том, что 35% российских детских медучреждений не имеют канализации. Мы гордимся лучшим в мире оружием, а школьники в минус 30 ходят в туалет на улице. О каком комфорте для детей можно говорить?

Какие у вас задачи на ближайшие месяцы?

У меня очень часто — пять из пяти рабочих дней в неделю — суды. Я давно живу практически без выходных. Суббота и воскресенье — это дни, когда можно готовить письма, иски, апелляционные жалобы, разбирать завалы в делах, которые возникают постоянно.

Коронавирус не повлиял на судебные заседания?

Повлиял очень серьезно, много заседаний было перенесено. Но 12 мая открылись суды Московской области, и у меня в мае прошло семь заседаний в областных судах и одно во втором кассационном суде общей юрисдикции. С 1 по 5 июня должно было состояться 12 судебных заседаний в районных судах Москвы и Мосгорсуде, 10 из них касались защиты жилищных прав детей-сирот, а два — нарушения права детей-сирот на предоставление им содержания.

Бедный-несчастный город Москва, похорошевший в последние годы, отказал детям-сиротам в базовом праве на содержание, потому что у них нет регистрации в Москве по месту жительства. Такое беззаконие, такой произвол, жлобство со стороны московских властей в отношении сирот.

На этой неделе у нас семь судебных заседаний. Мы уделяем большое внимание  этому направлению работы — судебной защите сирот и приемных семей, потому что без квалифицированной юрпомощи обращение в суд бессмысленно: ни сами ребята, ни законные представители одни в суде не справятся.

Мы сопровождаем судебные дела сирот и приемных семей во всех судебных инстанциях. Мы не бросаем дела на половине пути. В 2018 году в Верховном Суде РФ было рассмотрено 11 кассационных жалоб по делам в отношении сирот и приемных семей, которые с самого начала, с момента разработки правовой позиции и подготовки иска, сопровождались юристами центра.

В 2019 году три наших дела дошли до Верховного суда и завершились положительно. Три раза дела, которыми занимался центр, попадали в Обзор ежеквартальной судебной практики Верховного суда РФ (в 2016 и 2019 году), а в 2020 году — в специальный обзор практики рассмотрения судами дел по спорам, связанным с реализацией мер социальной поддержки отдельным категориям граждан.

Дело по защите жилищных прав сироты Кристины Г. попало в доклад председателя Верховного суда РФ в итоговом совещании председателей региональных судов в январе 2020 года. 

Естественно, одна из наших задач — это продвигать законодательные предложения . Приоритетно — добиться принятия подготовленного нами законопроекта об установлении для сирот гарантии по освобождению от платы за ЖКУ в отношении закрепленного жилья на все время нахождения в сиротском учреждении или на семейной форме воспитания.

Приоритетно — не допустить принятия безумных проектов федерального закона и постановления Правительства РФ, подготовленных Минпросом России, которые существенно сокращают государственные гарантии в сфере обеспечения жильем сирот и возвращают нас в этом вопросе как минимум на восемь лет назад. 

Я уже рассказал вам про ценз оседлости в Подмосковье. Мы предъявили два административных иска к правительству Московской области с тем, чтобы признать эти нормы незаконными и подлежащими отмене.

Сейчас мы готовим иск к правительству Москвы, которое отняло у одной из категорий сирот право на денежную выплату.

У какой категории?

В Москве до июня прошлого года действовала такая норма, что дети-сироты, которые находятся под опекой, получают 24 тыс. рублей единоразово, если они поступили в колледж или вуз по дневной форме обучения. В июне прошлого года Мосгордума приняла закон, в соответствии с которым эта выплата сохранена только за теми сиротами, которые поступают в колледжи и вузы, финансируемые из бюджета Москвы. Если сирота поступает в учебное учреждение, финансируемое из федерального бюджета, коих в Москве подавляющее большинство, то лишается этой выплаты. Представляете себе такую мелочность?

Логику московских властей понять абсолютно невозможно — это к вопросу о дискриминации. У меня даже слов нет это объяснять. Как сейчас переубедить? «Вы глупость сделали, товарищ Собянин, со всеми вашими замами. Вы на пустом месте лишили определенную часть сирот выплат».

Правильно ли я понимаю, что в планах на будущее — заниматься тем же, чем и сейчас?

Да, тем же самым. Мы занимаемся не только сиротами из Москвы и Московской области. К нам поступает огромное количество обращений от сирот из других регионов, мы ведем много судебных дел заочно.

Три недели назад мы направили в ЕСПЧ семь жалоб от ребят-сирот из Алтайского края, которые давно получили решения об обеспечении их жильем, но больше трех лет решения не исполнялись. Мы пытались взыскать деньги за длительное неисполнение судебных постановлений, чтобы хоть как-то покрыть аренду жилья, но мудрые российские суды присудили им издевательски маленькие суммы. Государство не дает жилье, потому что денег нету. Как сироты будут его снимать — их проблемы. Это постоянная, рутинная работа.

Главное для нас — это не оставлять сирот без защиты, быть последовательными в своей работе, все свои знания, опыт, приверженность делу применять в интересах ребят. Мы не на стороне власти, мы на стороне сирот.

Многие дела, которыми мы занимались или занимаемся, требуют разработки новых правовых позиций. Мы разработали и успешно реализуем подход, связанный с определением места жительства детей-сирот. Чиновники утверждают, что место жительства сирот там, где они зарегистрированы. Мы, апеллируя к нормам федерального законодательства, выстроили юридическую концепцию, которая позволяет определить, где место жительства детей-сирот. Эту концепцию поддержали в Верховном суде Российской Федерации.

Таких концепций, разработанных в центре «Соучастие в судьбе» по разным делам, связанным с защитой прав и интересов сирот, несколько. Эти правовые позиции мы потом применяем по другим аналогичным делам. Непросто выстрадать, выработать такую позицию. Она требует умозаключений, доказательств, логики.

То есть физическое образование вам все же пригодилось?

Конечно. В физике без логики никуда.

***

«НКО-профи» — проект Агентства социальной информации и Благотворительного фонда В. Потанина. Проект реализуется при поддержке Совета при Правительстве РФ по вопросам попечительства в социальной сфере. Информационные партнеры — Forbes Woman, платформа Les.Media, «Новая газета», портал «Афиша Daily», порталы «Вакансии для хороших людей» (группы Facebook и «ВКонтакте»), Союз издателей ГИПП.

Подписывайтесь на телеграм-канал АСИ.

Сообщение «Мы не на стороне власти, мы на стороне сирот». Алексей Головань, первый детский омбудсмен Москвы появились сначала на Агентство социальной информации.