Писательница Елена Долгопят передала «Тверьлайф» рассказ, который прежде нигде не публиковался

От редакции. Елена Долгопят — наша российская Элис Манро, наша российская Элизабет Страут, или, если угодно, новая версия Чехова (ее любимый писатель). Елена — автор, может быть, лучшей короткой прозы в современной российской литературе. В 2019 году в издательстве «Редакция Елены Шубиной» вышел сборник ее рассказов «Чужая жизнь». Для нашего журнала она передала рассказ о своем неудачном опыте работы в кино, который прежде нигде не публиковался. Иллюстрация Марата Шестакова, молодого художника из Кирова. Его работы находятся в открытых коллекциях Германии, Франции, США. Он один из ведущих иллюстраторов Издательского дома Мещерякова. Елена Долгопят Такое кино Рассказ В1993 году я оканчивала ВГИК и уже написала дипломный сценарий. Образовалась пустота, которая всегда образуется, когда завершаешь работу, когда она тебя отпускает, и ты остаешься как будто сиротой, не знаешь, куда себя девать, чем занять. Звонишь людям, которым сто лет не звонила, и говоришь, давай встретимся. Бродишь по городу, как после болезни, город кажется новым, а ты в нем — бессмысленной и ненужной. Читаешь книги и не можешь сосредоточиться. Вдруг приходит в голову мысль: а что, если… …идет снег, человек смотрит из окна. Ночь, дом деревянный, с печкой, как у нас в Муроме, дрова прогорают и потрескивают, сыплются красные искры на жестяной лист под приоткрытой дверцей. Старый дом, огонь, печь, кошка, старик, метель. И это будущее, и космические корабли стали обыденностью. Вот с этого и началась история, с этой сцены, и вышел в конце концов рассказ, фантастика и триллер, все вместе. Текст я показала друзьям, они одобрили. Я защитила диплом, поработала на съемках телепередачи про инвалидов, устроилась в Музей кино, напечатала в «Юности» рассказы, затем рассказ, затем еще рассказ, вспомнила про сочиненную во ВГИКе фантастику, достала, перечитала, отнесла в ту же «Юность», и они напечатали. И это уже был, дай бог памяти, 1997 год. Как бежит время! Я подарила журнал даме, которая заведовала Центральной сценарной студией, я думала, что вполне можно сделать из этого рассказа кино, хотя и не так просто сделать, как может показаться на первый взгляд. Прошло года три. Я работала в Музее, в дверь постучали, и в комнату вошел молодой человек с чудесной рыжей шевелюрой. Он сказал, что хочет купить у меня этот рассказ. В смысле — права на экранизацию этого рассказа. И готов заплатить мне десять тысяч баксов. Но не прямо сейчас, а когда найдет деньги на постановку. Он был очень-очень молодой, с розовыми пухлыми щеками. — Удивительно, — сказала я, — откуда вы вообще про этот рассказ знаете. Оказалось, что он сын заведующей сценарной студии, что подаренный мной журнал попал прямиком в его руки, что рассказ его зацепил, что он перечитывал его много раз, и давным-давно мечтает снять по нему фильм. Я растаяла. Договор был маленький, уместился на страничку или на полторы. Я его подписала, не глядя. Молодой человек исчез. Он появился года через два. Сказал, что вместо кино решил заняться политикой и потому передал права на мой рассказ другим людям. Молодая женщина и молодой мужчина, с которыми он меня тут же познакомил, сказали, что уже нашли режиссера, что рассказ гениальный, и непонятно, как он пришел мне в голову. Прямо так и сказали: — Удивительно, как он вам пришел в голову. Понятия не имею. — А не желаете сами написать сценарий? — спросили они. — Но только надо переменить финал, он у вас пессимистичный, а надо чтобы финал был оптимистичный. Я сказала, что финал оптимальный. Что в каком-то смысле он даже оптимистичный. Потому что он лучший из всех возможных вариантов, которые только можно представить. — Нет, финал надо переделать. — Не согласна. — Ну, что ж. Думаю, мы найдем сценариста. Они ушли, я расстроилась. Нашла дома договор, перечитала, поняла, что все права у них, и будет большая удача, если они заплатят хотя бы чего-нибудь. Про финал попробую объяснить. Главный герой, семнадцатилетний мальчик, был поэт. Стихов он не писал, и даже читать их не любил, он был поэт по мироощущению. Был поэтом в моем тогдашнем понимании. Он настолько чувствовал мир, состояние мира, что предвидел смерть. Его оказалось невозможно убить, невозможно застать врасплох, он уклонялся от пули. Но выходило так, что вместо мальчика погибал другой человек. Мальчик уклонялся от пули, но пуля убивала другого. Не одного, многих, — на мальчика охотились, так уж развивался сюжет. И решили — на самом высшем уровне – что мальчика нужно убить, чтобы предотвратить гибель других. Чтобы предотвратить саму возможность их гибели. Потому что назревала паника. Но как убить того, кого убить невозможно? Старик, который слушал метель, нашел выход. Мальчика отправили в космическом корабле в далекое путешествие. Он вернется лет через десять, но на Земле пройдет пять сотен лет. И пусть с ним в будущем разбираются. После нас — хоть потоп. Примерно так. Прошло пару лет (на Земле). Я получила письмо на электронную почту: Здравствуйте, Елена, мы нашли деньги, режиссер уже написал сценарий, скоро съемки, не могли бы вы прочитать сценарий, сказать свое мнение. Сценарий прилагался. В двадцать страниц. Двадцать страниц, из-за которых я потеряла сон и едва не схватила инфаркт или инсульт. Я много чего написала в ответ. Что двадцать убогих страниц — это двадцать минут действия — в лучшем случае. Что это самый дерьмовый сценарий из всех возможных. Что герой не может остаться в живых в финале. В живых и на Земле. Либо в живых и далеко от Земли. Либо на Земле и мертвый. Иначе — история теряет всякий смысл. Просто не нужна. Ответа не последовало. Через год они появились, молодая женщина и молодой мужчина. Сказали, что съемки должны начаться через четыре дня. Но сценария у них нет. И если я не напишу сценарий за эти четыре дня, они просто не знают, что делать. Но договор, но деньги? Обязательно! И договор! И деньги! Но сценарий. Сначала — сценарий. Вы глубоко заблуждаетесь, если думаете, что легко переделать рассказ в сценарий. Даже если в рассказе всё очень зримо описано. Эта «зримость» достигается чисто литературными средствами. В кино литературные средства не работают. Надо придумать действие, которое бы передавало то, что рождается сочетанием слов. Или не надо. Возможно, нужно ввести нового героя. Или новый сюжетный поворот. И при этом не потерять смысл истории. Постараться его донести чисто драматургическими средствами. И чтобы старик смотрел на огонь, и чтобы сыпались на жестяной лист красные искры. И чтобы маленькая девочка стояла на картофельном поле. Я написала сценарий. За четыре дня. Сейчас бы не рискнула перечитать. Написала, отправила. Ответа не последовало. Примерно через год… На самом деле, это смешно. Жизнь смешная штука. Примерно через год они позвонили и сказали, что фильм в принципе готов. Режиссера, правда, они выгнали, он снял одну только сцену, а все остальное доснимал лично он, продюсер. Они же были продюсеры, этот молодой человек и эта молодая женщина. Завтра у них начинается озвучка. Ночные смены. И было бы классно, если бы я приехала. Потому что там понадобится моя помощь как сценариста. Я спросила про деньги. — Да-да, — они сказали. — И за сценарий? — Конечно. Играли хорошие актеры: Тихонов, Филозов, Санаева. Фильм получился ужасным. От сценария остались ошметки. Какие-то куски моих диалогов вдруг звучали. Перемежались невнятным бредом. Финал был, конечно, оптимистическим. Радостным и бессмысленным. Просто тупым. Надо сказать, что услышать, как актеры произносят придуманные тобой слова, это очень круто. И странно. И страшно. И те вроде бы слова, но звучат иначе. И меняется смысл. Иногда к лучшему. Актеры вдыхают жизнь в придуманных героев. Порой, в плохо придуманных. Удивительные, волшебные существа. Выяснилось, что переозвучивать надо практически весь фильм. Настолько плохо записали звук. Дело происходило по ночам на студии имени Горького, которая тогда очень походила на зону из «Сталкера». На экране идет сцена, актер стоит за стеклянной стеной в наушниках, он говорит то, что произносит в данный момент его персонаж. Говорит в том же ритме, с теми же паузами и придыханиями, так, чтобы записанная фраза «легла» персонажу в губы. Процесс долгий и утомительный. Особенно на старой технике. Но ведь не только затем, чтобы поручкаться с самим Штирлицем, меня туда позвали? Дело в том, что режиссер (он же продюсер) снял несколько сцен, не представляя, о чем они. Мальчишки куда-то идут. Куда? Зачем? Неизвестно. Режиссер не знает. Лезут через забор. О чем-то говорят. Вроде бы спорят. Лезут в подвал. Какого ляда? Кому нужна эта сцена? Отвратительно снятая, бессмысленная, пустая. — Придумайте им реплики, — говорит режиссер. — Придумайте, куда они лезут и зачем. Эта сцена должна быть в фильме. Маленькие актеры со своими родителями уже в студии, надо писать срочно. Так что я беру ручку и пишу. Они встают к микрофону и говорят мои слова с бумажки. Что-то более или менее ясно становится с этой сценой. Правда, лучше она от этого не становится. Иногда актеру не удается выговорить слово. И я придумываю новое взамен. Какой там огонь, какие искры, какая метель! Хоть что-то выстроить. После смены меня ждет серая «Волга». Водитель-чеченец везет меня домой по Ярославскому шоссе. Шоссе ночное, свободное, мы летим, как во сне, водитель рассказывает, что сегодня подвозил Штирлица, рассказывает о жене и детях. Мы проскакиваем поворот на поселок. — А что? — смеется водитель. — Рванули до Ярославля? — Рванули. Мы пятимся по Ярославке до поворота, он подвозит меня к подъезду. Удивительно, но деньги мне заплатили. Правда, не за сценарий. За рассказ, за право экранизации. Я купила компьютер, съездила за границу. Но это еще не конец истории. В 2010 году мне написал в личку один из моих виртуальных френдов. Вы знаете, — написал он, — а я ведь тот самый человек, который пришел к Вам когда-то покупать рассказ. Я теперь живу в Израиле. И не занимаюсь политикой. А не могли бы Вы прислать мне рассказ? Очень надо. Примерно такое письмо. Рассказ я отправила. Ответа не последовало.   Материал напечатан в журнале «Тверьлайф«. Рисунок: Марат Шестаков Фото Софии Шереметкер