«Нам запретили белый свет…»
Нашим прахом по праву овладел чернозём
Этот дневник был найден в братской могиле советских военнопленных у дороги Куолаярви1 – Микколахти на территории нынешней Мурманской области. На могилу указали местные жители, и одна из комиссий ЧГК провела здесь раскопки и эксгумацию.
В потайном кармане брюк одного из скелетов, извлеченных для исследования, неожиданно нашли металлическую, плотно закрытую коробочку, внутри которой находилась ещё одна коробочка – картонная. И уже в ней лежала книжица с картонной обложкой, с наружной стороны которой был нарисован золотой лев с двумя мечами – герб Суоми, а с внутренней – красная звезда. Книжица оказалась дневником человека, представившегося на первой же странице следующей записью: «Марийская АССР. Юринский р-н. Липовский с/совет. Д. Моршавино2. ГАЛИБИН Анатолий Иванович».
Многие записи размыло, и не все поддавались прочтению.
Коллизия праха, земли и воздуха из знаменитого стихотворения Александра Твардовского «Я убит подо Ржевом» словно бы материализовалась в этой находке!
…Я – где корни слепые
Ищут корма во тьме;
Я – где с облаком пыли
Ходит рожь на холме.
…Нашим прахом по праву
Овладел чернозём.
Наша вечная слава –
Невесёлый резон.
Братья, ныне поправшие
Крепость вражьей земли,
Если б мёртвые, павшие
Хоть бы плакать могли!
15 месяцев дневника
Начинается дневник записью о призыве в Красную армию, сделанной ещё дома. Судя уже по этому, ведение дневника являлось продуманным планом Анатолия Галибина, а не импровизацией, к которой подтолкнул плен. Отсюда и система из двух коробочек – явная оснащённость на тот не исключавшийся из рассмотрения случай, если дневник переживёт его автора.
Карточка Галибина в Хельсинки/ИТАР-ТАСС
Родился Анатолий Галибин 12.06.1913 – так что безусым юнцом он не был. В Моршавино, судя по дневнику и финской карточке, его ждали три женщины – мать Татьяна Ионовна (отца к этому времени уже не было в живых), жена Надежда Ионовна (умерла во время войны) и дочь Люся. Ещё одна дочь родилась после его отъезда.
Был он тем не менее, что называется, классический рядовой необученный. Всего две недели на формирование частей под Медвежьегорском, и вот 18 июля 1941 года стрелок Галибин попадает на фронт, да ещё на передовую. И тут обнаружилось, что на него и ещё на 15 человек нет даже винтовок!
А когда винтовки нашлись, его зачислили в 1-й взвод 2-й роты 1-го батальона 15-го мотоснайперского Краснознамённого полка войск НКВД, развёрнутого сначала на Поросозерском, а позднее на Петрозаводском направлении. Боевыми командирами Галибина были комвзвода Шорохов и комполка майор Георгий Андреевич Каретин.
Записи дневника очень скупые, но начиная уже с 19 июля слова «оборона» и «отступление» заняли в нём своё заслуженно большое место. 23 июля – первая смерть и буквально в двух шагах: две разрывные пули нашли Курбанова, товарища и земляка.
Тактико-стратегические вопросы не вызывали у Галибина большого интереса: «делали отступление», «финны делали наступление» – так отзывается он на усилия командования. А между 24 июля и 15 августа – ни одной записи.
15 августа пришло первое и, по сути, прощальное письмо из дома: жена написала о своих дурных предчувствиях, но сам Галибин храбрится, пишет ей, утешает её.
Гораздо отзывчивее он на трудности с бытом и питанием: последние перешли уже ко 2 сентября в самый настоящий голод. Но ещё бóльшую тревогу и недоумение вызывает у автора дневника проблема другого дефицита в армии – оружия и боеприпасов!
20 августа он впервые записывает чужой адрес – адрес погибшего бойца из его отделения (имя не сохранилось). Таких адресов в дневнике будет ещё немало.
Записи дневника уложились в неполных 15 месяцев. Самая первая датирована 26.06.1941, а последняя – 13.09.1942.
В плену
5 сентября произошло то, что произошло: Галибин попал в плен.
В записи за 4 сентября читаем: «Неприятель ведёт себя сильнее и сильнее. Засыпает нас из пулемётов и автоматов, а мы лежим без патрон. Все имеющиеся остатки патрон собрали для пулемётов. Лежу с двумя гранатами, которые храню на последний случай…»
Но этого последнего случая – подорвать себя вместе с врагами – не представилось. Финны нашли его лежащим по щиколотку в воде, в луже3.
Вот запись за 5 сентября: «Вот и поворот в жизни. Сделал преступление перед родиной». Подумать только – этот раненый, голодный и холодный, этот безоружный и брошенный командирами в котёл красноармеец – не политрук и не партиец! – и сам искренне переживает свой плен не иначе как предательство!
В тот же день Галибин повстречал в плену ещё около сотни своих, в том числе старшего политрука и раненного в бедро Каретина. Колонну военнопленных из приблизительно 100 человек отвели в деревню Самоозеро (по-видимому, на сборный пункт), но при этом расстреляли одного человека – политрука. Это, кстати, ещё не доказывает того, что в союзной Германии финской армии, гордившейся своей самостоятельностью и независимостью, напрямую действовали самые варварские и преступные из приказов вермахта, в частности «Приказ о комиссарах». Но широкое распространение получила практика передачи советских военнопленных из финских в немецкие руки: в общей сложности около 3000 человек, почти исключительно политработников, среди которых было немало евреев. Как правило, их увозили в Германию, где преступные приказы действовали и где следы переданных как-то ожидаемо терялись4.
11 сентября Галибина со товарищи вывезли в финский тыл, в большой лагерь в городке Раума на берегу Ботнического залива (юго-западнее Тампере). Работа – тяжёлая (строительство, разгрузка-погрузка пароходов), кормёжка – отвратительная. Пленные собирают грибы и ягоды, ежедневно, несмотря на запрет, роются в поисках съестного в помойках. Тут уж не до дневника: между 3.10.1941 и 27.01.1942 – всего четыре записи.
Так бы оно и продолжалось, если бы не передача в немецкие руки и не перевод в самом конце января в другой лагерь, расположенный в центре страны. Лагерь был, судя по всему, штрафным и предназначался для неблагонадёжных лиц. Находился он в Сююспойя близ Руоколахти в Финской Карелии и числился по ведомству PVO – финской военной разведки. Чем мог заинтересовать её Галибин? – разве что краткой принадлежностью к скверно вооружённой снайперской части НКВД или, возможно, вызывающим патриотизмом поведения?..
Вот галибинское описание этого лагеря: «Познакомился с обстановкой и бытом нового местожительства, куда меня забросила судьба. Лагерь называется изолятор, то есть люди, подлежащие изоляции с этого света в полном смысле этого слова из состава военнопленных, состоит из политруков и командного состава <…>, рядовых же незначительный процент. В бараке, по сравнению с другими лагерями, значительно чище, но всё же вошь и клоп гуляют в открытую. Спят на жёстких деревянных койках, на голых досках. Стража находится в коридоре. На волю выпускают на полчаса в сутки для того, чтобы пройти по тропинке вокруг барака от 8 до 12 кругов <…>. Питание состоит из следующего меню: хлеба выдаётся 150 граммов в сутки один раз на весь день, причём и он не чистый, а суррогат. Утром в 11 часов 1 литр супа, если только можно так назвать, потому что он готовится из мёрзлого, нечищеного картофеля и без соли, а вечером 1 литр баланды из ржаной отруби, причём густоты 2–3 ложки и без соли. Вот и всё, чем поддерживается дух пленных, да 1 кусочек сахара рафинаду» (30 января 1942 года).
А вот запись неделю спустя (от 5 февраля): «Да, такое питание за 7 дней даёт о себе знать. <…> Такая слабость, что чуть-чуть ворочаешься». И дальше – сугубо логическое следствие: «Не проходит и дня, чтобы 1–2–3 товарищей не отправили на «Могилевскую» – то есть в могилу! К началу марта из восьмёрки товарищей, приехавших сюда вместе с Галибиным, в живых оставалось трое.
Тогда-то и началась в дневнике вереница адресов и фамилий: Чернов, Гончаров, Трифонов, Зуйков, Киевский, Лузин (Лузгин?), Крайнов и Пипин (последнего застрелил часовой)… Словно кресты на кладбище, отмечают они покойников, а в том, что доведётся по этим адресам написать и оповестить об этих смертях домашних, Галибин искренне сомневался – «сам кандидат в могилу».
Да ещё какой кандидат! «Появилась голодная опухоль. Опухли ноги и лицо. <…> На боках появились пролежни», – записывает он 3 марта. Доктор же дал потрясающий совет: «Живи за счёт собственной энергии», – то есть подыхай лёжа.
Но в середине марта питание неожиданно улучшилось, хлеба стали давать по 300 г, суп стал погуще. Не преминул Галибин выделить в дневнике и такое событие, как первую за последние 8 месяцев перемену нижнего белья! Но в конце апреля ко всем напастям добавился ещё и сыпной тиф.
Восхищает то, что Анатолий Иванович находил в себе силы не только для фиксации, но и для анализа происходящего. Голод и несносная, дикая обстановка, замечает он, глупят и корёжат человека. Об одной из таких голодных глупостей – съеденных с голодухи сырыми мухоморе и других несъедобных грибах – повествуют его записи конца августа.
«Каждый из нас дошёл до того, что скорее походит на живой труп, на мумию, никак не на нормального человека» (7.06.1942).
Июнь же 1942 г. оказался преисполненным «ярких» событий: 4-го числа – 75-летие Маннергейма, 9-го – хлеб хорошего качества и пол-литра добавочной баланды, 12 июня – баня и перевод в барак для выздоровевших, 16-го – первый выход на лёгкие работы.
22-го, 23-го и 26-го – вереница горестных годовщин: нападения Германии на СССР, получения повестки из райвоенкомата и отправки на фронт. «Сравниваю два периода жизни: тогда и теперь. Тогда был полный, жизнерадостный, с мечтаниями на лучшую жизнь впереди, <теперь> <…> вместо нормального человека – только образ человеческий (скелет) без всяких надежд на лучшую жизнь в скором времени» (23.06.1942).
Надежды вырваться из этого лагеря рухнули: в партии на отправку Галибина так и не включили. «Нахожусь в состоянии полной апатии, – записывал он 17.08.1942. – Ни на что не хочется обращать внимания. Шевелиться нет сил…»
А 5 сентября подоспел ещё один юбилей – годовщина плена. Мнение о пережитом в плену у Галибина однозначное: это – «год, который не задумываясь можно было бы с удовольствием вычеркнуть из жизни, так как ничего, кроме лишений и огорчений, он не принёс».
Согласно финским документам Галибина передали 10 июня 1943 года германской контрразведке – абверу, отвечавшему за перевод части советских военнопленных из финского плена в немецкий.
И вот тут-то – поразительная развилка судьбы Галибина, вернее, её загадка.
В октябре 1944 г. в районе финского лагеря для советских военнопленных Салло-Куолоярви местные жители указали на рвы и воронки, в которых были захоронены расстрелянные, по их словам, советские военнопленные. Там действительно оказались останки красноармейцев. В кармане одного из них и обнаружился дневник Галибина.
И, казалось бы, всё очень просто: немцы Галибина расстреляли, а при нём, в кармане брюк, был этот самый дневник.
Ибо – и вот оно, острие развилки-загадки, – Анатолий Иванович Галибин был… освобождён из немецкого (sic!) плена и репатриирован!
По крайней мере мы встречаем его имя в списке из имён 1603 советских военнопленных, приложенном к письму зам. начальника ГУКР «СМЕРШ» генерал-лейтенанта И.Я. Бабича зам. уполномоченному СНК СССР генерал-лейтенанту К.Д. Голубеву от 16.03.1945 с просьбой пробить этот список по перечню репатриированных советских граждан5. Включён он и в именной список освобождённых из плена и репатриированных советских военнопленных от 4.04.19466!
Если это правда, то вывод может быть только такой: дневник Анатолия Галибина был обнаружен в кармане не его брюк!
Как так могло получиться? Возможно, Галибин, опасаясь за свою жизнь в момент передачи немцам, успел передать дневник товарищу, впоследствии расстрелянному вместе с Окуневым?
И почему он не дал о себе знать родне в Моршавино? Впрочем, дал знать или не дал – этого мы тоже наверняка не знаем, коль скоро утонуло и само его родное село...
Родина
Семья Анатолия Галибина, к слову, была довольно большой7. У родителей (их звали Иван и Татьяна) было, включая Анатолия, девятеро детей – Николай, Вера, Любовь, Анна, Ираида, Виталий, Анатолий, Анастасия и Надежда.
Жену Анатолия Галибина звали Надежда. Она умерла ещё в годы войны: у них убежал баран, она побежала за ним, простудилась, заболела и умерла. Двое детей, Люся (Людмила) и Нюра (Анна), остались сиротами. Дальнейшая судьба Люси неизвестна, родственники только припоминают, что, когда пришла газета «Красная звезда» с публикацией о её отце, ей было примерно четыре года. Вторую дочь, Нюру (Анну), удочерил Фёдор Кутрухин из деревни Удельной, что в 6 км от посёлка Юрино. Когда она выросла, уехала в Ульяновск, где работала на авиационном заводе.
Самой деревни Моршавино сегодня уже не существует, как нет и Липовки, к сельсовету которой она относилась. Они исчезли потому, что в 1970-е годы собирались усилить мощности Чебоксарской гидроэлектростанции и поднять на 5 метров уровень воды в Волге. В таком случае многие деревни, в том числе и Моршавино, ушли бы под воду, отчего их население было переселено. Но вышло так, что мощности гидроэлектростанции увеличили не так сильно, и вода в Волге поднялась не так высоко, как предполагалось, поэтому Моршавино не было затоплено, но люди туда уже не вернулись: в 2005 г. ото всех построек оставался в ней лишь один полуразрушенный кирпичный дом.
Обложка из картона
Сам дневник дошёл до нас только в форме машинописи, хранящейся в Военно-медицинском музее в СанктПетербурге (экспонат ОФ-27011). В его паспорте сообщается, что оригинал был обнаружен при раскопках в районе железнодорожной станции Куолоярви, на дороге Куолоярви – Миккколахти. Раскопки произвела специальная комиссия по расследованию немецко-фашистских злодеяний, созданная в сентябре 1944 года при 19-й армии. В её составе майор Герасимов (от политотдела), подполковник медицинской службы Чирейкина и военный юрист Синявский (от прокуратуры). Весьма необычным оказалось место захоронения, вскрытое при раскопках. Оно было замаскировано вкопанными в землю деревьями, под корнями которых – два наката из толстых брёвен, пересыпанных землёй. И уже под ними располагались скелеты расстрелянных советских военнопленных – прямо не могила, а своего рода склеп. В одежде одного из них, в потайном кармане его брюк, и был обнаружен дневник Анатолия Галибина.
Вот его описание, открывающее машинописную копию текста дневника, поступившую в ВММ 6.10.1948 от В.Х. Чирейкина, ставшего уже полковником: «Дневник записан на самодельной книжечке, обложка сделана из картона, на наружной стороне нарисован белофинский герб – двуглавый лев; на внутренней стороне обложки красная звезда; книжечка была в картонной коробочке, а последняя в металлической, плотно закрытой коробочке. (На шее скелета бирка – № ..............)». Далее следовал адрес автора, по-видимому, открывавший дневник в оригинале.
Как установил финский историк Пекка Кауппала, фрагменты из дневника впервые были опубликованы ещё в 1945 г.! А именно: Из дневника советского военнопленного А. Галибина. // Чудовищные злодеяния финско-фашистских захватчиков на территории Карело-Финской ССР. Сборник документов и материалов. [Петрозаводск:] Государственное издательство Карело-Финской ССР, 1945. С.279–286. К публикации даны следующие примечания: «Обнаружен в потайном кармане расстрелянного финнами советского военнопленного при раскопке групповой могилы по Корьевской дороге» и «В конце блокнота-дневника имеется календарь, в котором вычеркнуты прожитые в лагере дни до 13/IX-1942 г.».
Кроме того, по сведениям семьи, вскоре после окончания войны в газете «Красная звезда» была публикация об Анатолии Галибине и о его дневнике. После публикации родственники обратились в газету, после чего редакция прислала им копию дневника. Запрос, по-видимому, делал брат Виталий Иванович, работавший где-то в руководстве. Кроме того, с Виталием жила его и Анатолия мать – Татьяна. Так что копия дневника могла храниться в семье именно Виталия Галибина.
Местонахождение самого оригинала галибинского дневника не установлено8. Тот факт, что публикация 1945 года состоялась в Петрозаводске, позволял предполагать, что он хранится в местном архиве, но О.Г. Чистяков, директор Национального архива Республики Карелия, заверил меня в 2005 г., что его там нет. Остаётся надеяться на местный архив ФСБ или на фонды ГЛАВПУРа или «Красной звезды» в Москве.
В 2000-е дневник А. Галибина снова публиковался – мною и Н. Поболем – и дважды: сначала в газетной9, а потом и в книжной версии, причём цитата именно из Галибина дала название всему альманаху – «Нам запретили белый свет…»10. Заново подготовленный, он войдёт в состав книги П. Поляна «Если только буду жив…»: двенадцать дневников военного времени», готовящейся в издательстве «Нестор-история».
Сердечная благодарность финскому историку П. Кауппала и его коллеге М. Исаевой, а также российским архивистам И. Пермякову, И. Казырину, А. Валькович и Л. Штанько за щедрую помощь.
1 Куолаярви (во время войны – Салла, или Альсалла) – местонахождение ставки немецкой Лапландской армии на севере Финляндии. Ныне в Кандалакшинском районе Мурманской области.
2 В источнике, ошибочно, – Горшасино.
3 О месте пленения известно лишь то, что оно находилось в 45 км от Петрозаводска.
4 Начиная с осени 1943 г. такие передачи советских военнопленных уже не практиковались.
5 ГАРФ. Ф. Р-9526. Оп. 6. Д. 156. Л. 49.
6 Донесение об освобождении из лагеря для военнопленных № 6 за № 23691 от 4 апреля 1946 г. (ЦАМО. Ф. 58. Оп. 18004. Д. 903. Коробка 2250. Л. 39).
7 В конце 2005 года разысканиями о семье Галибиных – с выездом в посёлок Юрино Республики Марий Эл – занималась Марина Исаева, знакомая финского историка П. Кауппала.
8 Наиболее вероятное направление поиска – семья В.Х. Чирейкина.
9 «Нам запретили белый свет…» Дневник военнопленного, найденный в его могиле // Известия. 2005, 10 марта. С .8.
10 «Нам запретили белый свет…», 2006. С. 342–355.