Верёвочка, тряпица и гвоздик. Как долго бедность будет бродить по России?
В разгар московской жары случилось мне оказаться в больнице. Операция и лечение заняли неделю. Хирургия была сложной, и в голову лезли тревожные мысли: смогу ли ходить, работать?
Вячеслав Костиков, руководитель центра стратегического планирования «АиФ»:
И тревоги эти вытеснили все привычные для журналистского обихода вопросы. Ушли куда-то за горизонт Кремль, Путин, Мишустин, Шойгу, Лавров, яркая сказительница нашей внешней политики Захарова. Померкли образы «иностранных агентов», происки Вашингтона и Лондона. За пределами интереса оказалась пандемия...
Теснились в памяти ушедшие родители, обрывки прожитой жизни. Интересно, что ярче всего вспоминались не 12 лет в Париже в Секретариате ЮНЕСКО, не годы, проведённые в Кремле в качестве пресс-секретаря Б. Ельцина, и не работа Чрезвычайным и полномочным послом в Ватикане при Иоанне Павле II. А детские послевоенные годы.
Арматура пролетариата
Во дворе дома на 2-й Мещанской улице царила нищета. Наша семья считалась благополучной, поскольку отец вернулся с войны и работал шофёром. Мать подрабатывала дворником в соседнем доме. Но каким было это послевоенное «благополучие»? Жили, перебиваясь с хлеба на квас и на пшённую кашу. Ливерная колбаса считалась чуть ли не деликатесом. Варили холодец из дешёвого мяса на костях. В народе такое «мясо» называли «арматура пролетариата». Ну и конечно, «мурцовка»: крошево из хлеба, лука в квасе или в воде, заправленное подсолнечным маслом.
Но были и отрадные времена. Это когда мы с мамой и сестрой летом уезжали «на ягоды, молоко и грибы» в орловскую деревню Думчино в 10 км от Мценска. Деревня совсем не пострадала от войны. Разрушать там было нечего. В Думчине была одна изба под жестяной крышей, все остальные под соломой и многие с земляными полами.
Наше деревенское «благополучие» зиждилось на том, что мы продавали на рынке в Мценске привезённые с собой телогрейки, которые мать шила зимой в Москве. К тому же — неплохая портниха — она обшивала местных девчат привезённым с собой недорогим ситчиком. Дни тянулись томительно долго. Из развлечений были песни и частушки под гармошку в деревенском клубе, а в воскресные дни — походы в близлежащую воинскую часть, где бесплатно показывали кино.
Из других деревенских впечатлений — работа помощником пастуха. Это приносило престарелой хозяйке нашего дома «трудовые дни», которые колхоз по осени оплачивал зерном пшеницы или ржи. Денег не давали. Вставали мы рано утром, когда пастух собирал деревенское стадо, и я вместе с бабушкиной козой выходил из дома.
Россия — страна странников
Неудивительно, что на фоне столь скудного впечатлениями деревенского быта особенно глубоко проникали в память редкие и казавшиеся необычными события и встречи. Об одном из них расскажу подробнее. Оно, как мне кажется, вполне соотносится с тревогами людей и в нынешние дни.
В середине июля в России отмечают Петров день. В деревне, где мы гостили, этот день считался престольным праздником. Не знаю почему, но именно на Петров день и накануне через деревню проходило множество странников. Несмотря на десятилетия советской власти, странничество оставалось частью народной жизни. Как-то и к нам в дом попросился и остался ночевать странник с мальчишкой лет 12. Когда стемнело, сели вечерять. На столе каравай свежеиспечённого по случаю Петрова дня ржаного хлеба, молоко и сливы из бабушкиного сада. Завязался неспешный разговор. Выяснилось, что странник (имя его было, как помнится, Семён) — из погорельцев, и ничего, кроме котомки, у него нет. Её пришелец весь вечер держал при себе, словно там была какая-то ценная поклажа.
Перед тем как разойтись ко сну, Семён, покопавшись в котомке, достал маленькую иконку без оклада и положил на стол. На иконке был лик Иисуса Христа. «Это вам на память», — сказал он, не обращаясь особенно ни к кому.
Меня разбирало любопытство: а что же ещё прячется в котомке? Я не удержался и спросил. Семён вдруг засветился лицом, улыбнулся и, глядя на меня, сказал: «Да то же, что у всех, кто в пути». «Что же?» — спросили мы одновременно с мамой.
— Известно что: верёвочка, лоскуток и гвоздик, — Семён рассмеялся.
Мы стали расспрашивать. По поводу верёвочки и лоскутка секретов не обнаружилось. Верёвочка — чтобы в случае нужды подпоясаться, а льняной лоскуток, чтобы утереть в жару лицо и завязать в узелок, если случится, подаяние.
— Ну а гвоздик-то, гвоздик зачем? — вопрошали мы. Семён был явно смущён.
— Так ведь как сказать... — после некоторого молчания начал он. — Вот, скажем, Христос явился на землю. Сами знаете зачем. Чтобы спасти и успокоить людей.
Семён перекрестился и, опустив голову, продолжал:
— И что же? Вот мы идём с мальцом изо дня в день из деревни в деревню, из города в город. И что же мы видим? Ни покоя, ни благодати, ни спасения нет. Кругом нищета, разруха.
Семён помолчал и, видя наше разочарование, успокоительно проговорил:
— А Христос всё же нужен. И, рассмеявшись, добавил:
— Вот тоже и гвоздик: не знаю зачем, а нужен.
Лики бедности
Не знаю, кому принадлежит известная фраза «бедность живописна». Для наблюдателей бедности со стороны это действительно так. И в российских музеях хранятся сотни, если не тысячи полотен с картинами народной нищеты, со странниками, идущими по Руси с котомкой за спиной. Ещё больше — в запасниках. Сюжет вышел из моды. О бедности власть говорить не любит. Не ложится она на картины величия, которые каждый день показывает телевидение. На недавнем Петербургском экономическом форуме толковали о чём угодно, только не о бедности.
Причины умолчаний понятны: бедность народа перечёркивает все другие достижения. И полёты в космос, и новые сверхзвуковые ракеты, и подводные крейсеры, и рост нефтедобычи, и ВВП. Власть никак не найдёт формулу преодоления бедности. В условиях инфляции и роста цен все реальные и пропагандистские усилия девальвируются. Задача преодоления бедности, поставленная в 2003 г., почти за 20 лет не решена. Недавно её перенесли на 2030 г. Ждать придётся ещё 9 лет.
Конечно, нынешняя бедность совсем не та, что была до революции, в послевоенные годы и в конце 1990-х. Люди одеты, обуты, не голодают, имеют скромное жильё, нередко старенький автомобиль. Болезненность проблемы и для населения, и для властей в том, что «новые бедные» — это нередко работающие люди, живущие на жалкую зарплату и едва сводящие концы с концами. Нынешняя бедность — это в значительной мере и психологическая оценка своего статуса в обществе. На фоне того, как новая экономическая, чиновничья, политическая элита и обслуживающая их культурная тусовка жуируют, старые и «новые бедные» чувствуют себя чужими в собственной стране. Перестают воспринимать сами себя частицей гражданского общества. Они отключены от политики и от культуры. Элита в открытую кичится своим положением и больше озабочена тем, чтобы сохранить свой нынешний статус, а не поиском коллективного будущего для народа. А на вершине власти не находится достаточно людей, которые хотели бы и могли остановить размывание социального государства и вопиющее размежевание людей. Опыт североевропейских демократий — Швеции, Норвегии, Дании, Финляндии, — где элита не на словах, а на деле проявляет потребительскую сдержанность, наших властителей кошельков и дум почему-то не соблазняет.
* * *
Странников, идущих по Руси с посохом в руке, сегодня не встретишь. Но тема странничества народа остаётся актуальной. В социологических опросах всё чаще звучит непонимание: куда идём, что ждёт Россию? По оценкам социологов, страх бедности сегодня занимает второе место среди страхов, которые больше всего волнуют людей.
Не знаю, держат ли нынешние «новые бедные» в своих котомках верёвочку, тряпицу и гвоздик, как странствующий Семён из моего детства. Но гвоздиком я бы не пренебрёг.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции