Новая Газета: Рассказ Анны Пясецкой, матери солдата, о поисках сына на войне
Они были настоящими героями первой чеченской войны. Именно они первыми бросались спасать своих детей. Солдатские матери. Одним это не удавалось, у других поиск сыновей занимал месяцы, даже годы. Некоторые разыскивают своих детей до сих пор. 20-летний Николай Пясецкий погиб во время новогоднего штурма Грозного. Его матери, Анне Ивановне Пясецкой, почти сразу же сообщили о смерти сына, но с отправкой тела на родину в Москву военные затягивали. В поисках сына она исходила десятки горных сел — бывало, под обстрелами и бомбежками. Тело Николая нашли осенью 1995 года — его по ошибке отправили на Алтай другой матери. «Новая» публикует воспоминания Анны Ивановны, которые она записала для своей будущей книги о Чечне.
«Ваш сын не найден»
Коля рос в лесничестве. С детства любил технику. Бывает, смотришь — его нигде нет. Ищешь ближайший трактор, подходишь — а он в нем. Может быть, поэтому он потом пошел учиться на водителя-механика. В школе Коля был неформальным лидером, пользовался авторитетом. Болел за «Спартак», выписывал литературу о музыке, играл на бас-гитаре.
В армии он и другие его сослуживцы боялись дедовщины, в письмах писал мне: «Кто послабее, мы помогаем». Он еще не окончил обучение в Российском центре воздушно-десантных войск (ВДВ) в Омске, как их выпуск погнали в Рязань. Мой последний разговор с сыном (конечно, телефонный) состоялся 28 ноября 1994 года. Коля упомянул, что ходят слухи, будто их отправят «на учения». Бесконечная война в Чечне началась для меня 4 декабря, когда Коля должен был прийти на переговорный пункт, но… не пришел. Много позже я узнала, что на следующий день после нашего разговора, 29 ноября, моего сына в составе 8-й роты 3-его батальона Рязанского полка посадили на самолет и отправили в Чечню.
У меня была надежда, что в Чечню сын не попадет. Мысль о том, что десантники понадобятся для восстановления «конституционного порядка» в республике, мне тогда в голову не приходила. Только 22 декабря из неофициальных источников стало известно, что Коля направлен в командировку «в южном направлении». Я срочно отправила письменный запрос о нахождении сына в часть, но ответа не было. Начиная с 26 декабря каждый день я звонила в штаб ВДВ.
Мне говорили: «Среди убитых и раненых вашего сына нет». А уже 5 января дежурный штаба ВДВ сообщил, что мой сын погиб во время штурма Грозного.
Пять дней я ходила по квартире словно тень, не могла есть и пить, молилась и оплакивала всех наших погибших мальчиков. Страна в эти дни праздновала Новый год, отмечала Рождество Христово. По телевизору показывали торжественную закладку храма Христа Спасителя. По стране лились реки шампанского, а в Чечне — реки крови. Тела наших детей валялись на мерзлой земле.
Только 11 января, после всех праздников, я смогла обратиться в Тульскую дивизию с требованием вернуть мне тело погибшего сына. Мне ответили, что Николай Пясецкий числится пропавшим без вести, его тело пока не найдено. Опять возобновились звонки в штаб ВДВ. Ответ: «Ждите, все тела собираются в Ростове-на-Дону. Тело вашего сына будет переправлено в Москву».
Следующий звонок был в воинскую часть 41450. Я просила сообщить, при каких обстоятельствах погиб мой сын. Выяснила, что Коля в составе экипажа БМД № 785 (боевая машина десанта) 1 января вошел в Грозный. Машина была подбита. В живых из 12 человек осталось только трое. Точное место гибели не установлено, машина пока не найдена.
Мне удалось связаться с Сережей Родионовым — одним из мальчиков, оставшихся в живых. Он лежал в Новочеркасском госпитале. Сережа сказал, что мой Коля остался убитым в машине. По его предположению, перестрелка произошла в районе железнодорожного вокзала. Российские военные не знали города, у них не было карт.
25 января я узнала, что машина найдена, но тела моего сына в ней не было. Тогда я уже понимала, что никто не будет «доставлять» его в Москву, и решила действовать сама.
Ниточка оборвалась
На следующий день со съемочной группой Би-би-си я вылетела в Минводы, оттуда — в Назрань. В первый же день в Ингушетии мне показали видеосъемку крупным планом, на которой молодая чеченка держала военный билет моего сына. На нем легко можно было прочитать его имя и фамилию. У чеченки спросили: «Что это у вас?» Ответ: «Это военные билеты русских. Они выскакивали из подбитых машин, а мы их расстреливали». Сама она возила раненых из Грозного в Старые Атаги. Там была больница. Я решила, что эту женщину необходимо найти, чтобы узнать, как к ней попал военный билет.
В Грозный я пробиралась дважды. Самолеты бомбили город ежедневно, обстрел из орудий велся непрерывно. Но страха, как ни странно, у меня не было. В подвале 2-й горбольницы встретила Марию Ивановну Кирбасову — председателя Комитета солдатских матерей России. Через нее узнала, что в списках пленных Коли нет.
Старые Атаги не обстреливали. Съемочная группа каждый день подвозила меня к больнице. 31 января удалось разыскать ту самую чеченку, ее звали Зарема. Она вернула мне военный билет сына, но назвать точное место и обстоятельства, при которых попал к ней билет, не смогла. Назвала всего лишь три слова: Ханкала, Чеснаб, Дом печати. Я предположила, что из этих районов чеченка вывозила раненых.
Вернулась в Назрань. Этот ингушский город, расположенный недалеко от Грозного, приютил тысячи беженцев. Нашли приют там и сотни российских матерей. В поисках сыновей они ехали туда со всех концов страны. Из сотен женщин, что были в Назрани, найти сыновей живыми удалось совсем немногим.
В Назрани я пробыла недолго. Я решила выяснить судьбу Коли через штаб ВДВ, который находился в Беслане, а затем выехать в Ростов-на-Дону, где собирали тела погибших солдат. В штабе, просмотрев списки, мне сказали, что напротив фамилии моего сына стоит знак вопроса. В ночь с 1 на 2 февраля бортом меня отправили в Ростов-на-Дону. В комендантской роте госпиталя я просмотрела все книги регистрации погибших солдат. Коли там не было. Мне объяснили, что опознаны только 40% от общего числа погибших. Пришлось осматривать вагоны, которые были набиты телами российских солдат.
Многих из них опознать уже было невозможно: грудой лежали тела, обглоданные собаками, разорванные на куски, обгоревшие.
Собрав все мужество, я обошла вагоны и палатки, осмотрела каждого мальчика: его лицо, волосы, а если не было головы — руки и ноги. Мой Коля был приметный: у него были родинка на правой щеке и татуировка на предплечье. Поскольку он серьезно увлекался музыкой и часто играл на гитаре, я хорошо представляла его руки. Колю найти не удалось. Военные сказали, что еще не все вагоны прибыли в Ростов, часть находится в осетинском Моздоке. Туда я и отправилась.
В Моздоке сотни матерей ежедневно собирались в кинотеатре «Мир». Каждая пыталась разыскать своего сына и по возможности его выкрасть, увезти, спасти. Тут же сидели представители воинских частей. Офицер, к которому я обратилась, поначалу вроде бы согласился помочь, но при следующей встрече сказал: «Что вы хотите? Ведь ваш сын числится пропавшим без вести».
Ночью мне приснился сон, будто я вхожу в здание с колоннами, оно было похоже на ростовский госпиталь. Я попадаю в большой вестибюль, стою и размышляю: мне нужно отнести одну передачу отцу (он умер четыре года назад), вторую — сыну, а кто третий? Ладно, думаю, передам пока отцу и сыну. Обвожу взглядом помещение и вижу невысокую загородку, за которой стоит кровать, на ней — ребята. Мой Коля лежал с краю. Все они были накрыты белым покрывалом, видны только стриженые головы. На меня смотрели большие голубые глаза сына. Он сказал: «Мама, три четверти батальона погибло». Я тогда подумала, зачем же я его ищу, если он совсем рядом? Потом оказалось, что сон был вещим. Через шесть месяцев все встало на свои места. Та увиденная мною третья передачка предназначалась для моей дочери, которая вскоре попала в автомобильную аварию.
В течение недели после этого сна я снова ходила по инстанциям и проверяла вагоны с телами. Давая разрешение на поиск, офицер из штаба мне сказал: «Женщина, вы же понимаете, что это зрелище не для широкой публики. Вы первая, кому официально разрешили осмотреть вагоны».
Тела в вагонах лежали не на носилках, как в Ростове, а на полу. Моего Коли среди них не было.
Может, его похоронили в Грозном местные жители, подумала я и 9 февраля уехала из Моздока.
По мотивам Хичкока
Грозный казался декорацией, специально подготовленной для съемок фильма ужасов. Одни руины. Ни людей, ни машин, ни электричества, ни отопления. Только в районе консервного завода оживление. Вереница людей под звуки канонады (кто на чем мог!) тянула мешки с солью… До сих пор эта картина перед глазами.
Три недели я прожила в этом ирреальном городе, обошла все прилегающие к президентскому дворцу улицы. Кое-где встречались неубранные трупы, их постепенно свозили на христианское кладбище у консервного завода.
С помощью местных жителей удалось установить, что машина моего сына была подбита на улице Маяковского, между памятником «Дружбы народов» и Домом печати. По словам очевидцев, в этом месте лежало около 60 российских солдат. Стреляные гильзы, патроны, башни подбитых танков, обрывки камуфляжа, солдатские шапки, убитые собаки, покалеченные деревья и руины вместо домов — все говорило о страшной трагедии той январской ночи.
Несколько дней я ходила по подвалам, где жили местные жители, показывала им фотографию сына, спрашивала, не хоронили ли они его. Мне отвечали, что возможности хоронить под бомбами не было. Весь январь невозможно было выйти на улицу из-за обстрелов. Люди жили без воды, в холоде и голоде. Пытаясь раздобыть воду, некоторые погибали во дворах собственных домов. До похорон ли тут?
Я решила разыскать десантников. Сначала вышла на наро-фоминских. На БМД они подвезли меня на место, где располагалась Колина рота. Командир ко мне не вышел, зато прибежали ребята. От них я узнала, что из 50 человек в строю осталось только пятеро. Остальные либо погибли, либо ранены. Я взяла у них адреса, чтобы сообщить об этом родителям. Один из них сбегал за хлебом и консервами, все это они отдали мне, не слушая никаких возражений.
Нужно было возвращаться в Москву. Но перед этим я решила еще раз (уже в третий!) осмотреть вагоны в Ростове-на-Дону, но опять не нашла Колю. А через полгода узнала, что была с сыном совсем рядом.
Я решила, что буду искать Колю до тех пор, пока не найду его — живого или мертвого. Ведь если уцелел военный билет, не мог же мой сын исчезнуть бесследно.
Под звездами и бомбами
В Москве я подала заявление в Главную военную прокуратуру о розыске сына и сходила в Комитет солдатских матерей. Там узнала, что Мария Кирбасова организовала Марш мира, который стартовал с Красной площади 8 марта и уже приближался к Назрани. Конечной целью был Грозный. Я решила догнать участников марша, а потом снова продолжить поиски. Предположила, что Коля в плену.
4 апреля вместе с другими матерями добралась до села Ведено, где находился штаб Аслана Масхадова и где, как мы думали, есть списки военнопленных. Я и еще трое матерей — Светлана Беликова, Татьяна Иванова и Ольга Осипенко — прожили в Ведено почти два месяца. Всех нас разместили на ночлег в чеченских семьях. Мы были всегда на виду. Порой нам говорили, что мы сами отправили своих детей на войну, что это от нас зависело: быть войне или не быть. На это у нас был веский аргумент: 98% чеченцев на выборах президента проголосовали за Ельцина.
В Веденском районе действовал шариатский суд, каждый четверг мы могли наблюдать его из окон квартиры. Закон шариата был суров: за проступком тут же следовало наказание. Провинившегося били палками. Убийство наказывалось смертью. Нам тоже приходилось придерживаться определенных правил. Даже в самую сильную жару мы не могли появляться на базаре без платка на голове.
Мы объездили множество горных сел в поисках своих детей, но только Оле Осипенко удалось найти своего сына Павла живым! Он попал в плен. Через посредницу (за золотое колечко) она смогла увезти его на родину в Усть-Цильму.
В мае появился проблеск надежды. До нас дошли сведения, что часть пленных находится в горах в Шатойском районе, упоминалась фамилия моего сына. Тогда же нас принял Аслан Масхадов. Должно было состояться перемирие, но российское командование в очередной раз не выполнило своих обещаний. Обмен пленными не состоялся. Фронт все стремительнее приближался к Ведено. Участились бомбежки. Вскоре и мы, матери, попали под раздачу.
Утро того дня было солнечным. Я встала рано, приготовила для всех еду, но покушать мы не успели. Внезапно появились самолеты. Первая бомба разорвалась метрах в тридцати от нас. Мы вскочили из-за стола и бросились к выходу, нужно было пробежать через всю квартиру. В этот момент прогремел второй взрыв — как раз на углу нашего дома. Дышать было невозможно из-за плотного слоя пыли, перемешанного с частицами стекла. Второй этаж дома был снесен. Выскочив из квартиры, мы спустились в подвал. Во время бомбежки Света Беликова была ранена в ногу. Удалось отправить ее и Олю Осипенко в Шали, там было безопаснее. Мы же с Таней решили уйти вместе с чеченцами в Шатойский район — предполагали, что там могут находиться наши дети.
Перед этим пришлось еще несколько дней прожить в Ведено. Базарчик уже не работал, продукты купить было негде, ночевать приходилось под открытым небом. Закутавшись в одеяла, мы с Таней лежали на земле и смотрели на звезды, стараясь различить среди них самолеты. Если звезды падали вниз, это означало, что самолеты заходят на бомбежку.
Два месяца поисков наших детей в Шатойском районе тоже не дали результатов. Снова меня мучили страшные сны. Я видела своего умершего отца, пыталась с ним заговорить, но он смотрел мимо и говорил: «Я не вижу, не вижу тебя». Снился и Коля, как будто он едет в вагоне вместе с солдатами, выскакивает на ходу и говорит: «Мама, я только на минутку». После таких снов я все больше понимала, что делаю что-то неправильно. Нужно было вернуться домой, прийти в себя и все переосмыслить.
Таня Иванова решила пока остаться в Чечне. Когда я 20 августа вернулась в Москву, на нашу семью обрушилось новое несчастье. За пять дней до приезда в аварию попала моя дочь. Она лежала в больнице с переломом двух шейных позвонков и сотрясением мозга. Ей требовалась срочная операция, которую назначили на 6 сентября.
За два дня до этого мне позвонила Таня Иванова. В Ростове-на-Дону она опознала моего Колю! Под именем Гилев Евгений Сергеевич он был захоронен на Алтае, в поселке Степное Озеро — в 360 км от Барнаула. Я перевезла его в Москву и похоронила на Богородском кладбище.
Елизавета Кирпанова
https://novayagazeta.ru/articles/2019/12/11/83099-moy-kolya-ostalsya-ubitym