эсперантисточки и экспрессионисты между двумя мясорубками
Преступник Парадо обсуждает со "случайно" встреченным в кафе полицейским шпиком по фамилии Брисский приставшую к нему кокетку. Парадо уверен, что она к нему приставлена в целях оперативного наблюдения: он её отводит домой на Бонд Стрит, а она через десять минут сидит в баре за углом.
Брисский возражает.
...для изучающих немецкий язык и гостей столицы:
Вальтер Зернер написал этот рассказ целый век назад (Der Pfiff um die Ecke, 1925), империи рушились и сменялись режимы, а эсперантисты тут как тут. Ни одной живой эсперантистки я не видел, но один знакомый лингвист воспитал своего ребёнка эсперантоязычным. Я сам слышал, как он ему в зоопарке говорил: «Ригарду! Порко!». Рассказы Зернера отличаются живым интересом к особенностям языка жуликов и убийц (может быть, под влиянием рассказов Марселя Швоба, который кажется мне интереснее потому, что я гораздо хуже понимаю, о чём они вообще; но Зернер явно понимал).
Дисклеймер: несмотря на то, что между двумя протагонистами этой записи на порядок меньше шести рукопожатий, их соседство здесь настолько случайно, насколько вам угодно и удобно думать.
Вальтер Зернер был лютым индивидуалистом и рассорился даже со своими тесными соратниками по дада (интересно, есть ли, например, профессиональные патафизики, воспитывающие детей в [религиозных] традициях дадаизма?). Цара, скажем, прочитав его манифест, назвал его мегаломаном и выскочкой, и рекомендовал читателям вместо этого свой собственный. В статье, написанной про него относительно серьёзным тоном, но по-русски, значится: «Известен факт, когда однажды в берлинском кафе он появился в шубе, под которой было только нижнее белье: костюм остался в ломбарде.» Этот известный факт позаимствован из автобиографических записок Франца Юнга, которого подруга направила в Берлине к "д-ру Зернеру", когда он дезертировал. Д-р Зернер («и не доктор, и не Зернер,» – пишет Юнг; года за два до того они оба публиковались в журнале "Aktion!") принял его в Café des Westens (богемный вертеп в Берлине, в котором спивки клянчили у сливок кофейку с круасаном и ксиву для мецената) в означенном виде и написал письмо в режимент о том, что нашёл на улице солдата под нужным номером в жалком виде и отправил его в больничку. За неделю, в течение которой выяснялось, в какую именно, Юнг успел скрыться в Австрии, а Зернер сбежал в Швейцарию в тот день, когда его уже ждали в кафе менты. Неизвестно (мне), успел ли он по дороге забрать костюм из ломбарда.
Оттуда Зернер (а он всё-таки был доктором, но юриспруденции, а диссертацию он списал у какого-то другого перца) вернулся в Берлин (и Юнг тоже, прямиком в тюрьму, а оттуда в психбольницу, откуда его скоро выписал Отто Гросс).
В упомянутом манифесте дада под заголовком "Последнее послабление" (Letzte Lockerung) в главе наставлений на тему "Женщины", п. 192, Зернер пишет: «Не считай женщин, которые накрашивают себе соски, чтобы они просвечивали сквозь шелк их блузок, лёгкой добычей!». Там ещё много интересного, но это что вообще такое?! Я никогда не замечал. Я, правда, только в глаза всегда смотрю, нелёгкая добыча. Так вообще делают?
В то время, когда Зернер в кальсонах и шубе принимал в кафе пациентов, политический поэт-экспрессионист Эрнст Толлер становился убеждённым пацифистом на фронте и в психбольницах, чтобы в конце концов решительно покинуть мейнстрим в роли социалиста, драматурга и общественного деятеля, присоединиться к Курту Эйснеру и возглавить "Советскую Республику Баварию", кончившуюся кровавой баней и – для Толлера – пятилетним лишением свободы. Сидя, он много писал, и добился недвусмысленного успеха в северных театрах, а когда в журнале Альфреда Флехтхайма "Querschnitt" напечатали его фотографию прямо из тюремного двора, несоциалистическое баварское правительство предложило ему милостиво недосидеть, но Толлер выходить отказался из солидарности с другими зеками, а, дождавшись звонка, уехал ошиваться в Берлин и, похоже, успел натусоваться с левой богемой, переехавшей целиком в такое же кафе, как раньше, но с другим названием, прежде, чем там появились нацики и испортили атмосферу.
Подруга-протежейка Флехтхайма Рене Синтенис, скульпторша всех берлинских медведей и лошадок, изваяла ему в Берлине бюст, а жена первого универсама Германии (Титц, позже Херти, нынче КаДеВе/Карштадт) зачем-то пустила пожить в свою виллу. Несмотря на тюремный опыт, а, возможно, вследствие него Толлеру в домине с фигурой Бисмарка на входе и аттрибутами махровой промышленной буржуазии внутри стало так неуютно и тоскливо, что он позвал коллегу по цеху Вальтера Хазенклевера что-нибудь замутить. Они нашли списки вхожих в дом господ и разослали им титцевы адрески с золотой каёмкой. Примерно сотня благородных гостей явилась посмотреть, что им предложат "два пролета", и получила шампусик и драники, жаренные на касторке (я подозреваю, что идея устроить приём и появилась у ребят, когда они нашли в будуарах подозрительную бутылку).
Мой первый источник заканчивает этот анекдот словами "страшный конец", но я проследил его до книжки "Сожжённые поэты" Юргена Зерке, где написано точнее, что в доме было три унитаза, и публика избывала эффект касторового масла в общественном парке, а это затем долгое время несколько эмоционально обсуждалось в кругах дворников и сторожей. Вероятно, с ними потом об этом побеседовал сам Эрнст Толлер, потому что других источников я у Зерке не нашёл (а сам он тогда ещё даже не был маленьким).
Вскоре после этого всего в литературном процессе наступил Второй Мировой Эпилог.
Эрнст Толлер бежал через Швейцарию в Калифорнию и был лишён немецкого гражданства. Его книги сожгли. Он съездил в Москву по приглашению Эренбурга, был представлен Рузвельту в Белом Доме и удавился в нью-йоркском отеле "Мейфлауэр" 22 мая 1939.
У Альфреда Флехтхайма отобрали все галереи; он сбежал в Лондон, где никак уже состояться не смог и умер 9 марта 1937 от заражения крови, поранившись на улице ржавым гвоздём.
Его жена Бетти покончила жизнь самоубийством в ночь перед депортацией, 15 ноября 1941.
Произведения Вальтера Хазенклевера изъяли из библиотек и сожгли. Сам Хазенклевер уехал в Ниццу и попал в лагерь для интернированных, где покончил жизнь самоубийством в ночь на 22 июня 1940.
Вальтер Зернер перестал писать и занялся преподаванием в Праге. Его с женой застрелили в Бикерниекском лесу под Ригой 23 августа 1942.
Франц Юнг пережил почти всю войну в Будапеште, в 1944 попал в Италии в транзитный концлагерь в Больцано, пережил и его, эмигрировал в Штаты, вернулся в 1960 и в 1963 умер в Штуттгарте.
Брисский возражает.
«Вы наверняка ошибаетесь. Может, она из "Армии Спасения".»
Парадо кровь ударила в голову: над ним открыто насмехались. Он сжал кулаки, чтоб спокойно произнести: «Вы бы ещё сказали, эсперантистка.»
«Ну зачем же так,» – обиженно ответил Брисский.
«Ладно, не старайтесь.» Парадо мрачно посмотрел на свои пальцы и угрожающе навис над столиком. «Она была полицейским агентом.»
...для изучающих немецкий язык и гостей столицы:
Вальтер Зернер написал этот рассказ целый век назад (Der Pfiff um die Ecke, 1925), империи рушились и сменялись режимы, а эсперантисты тут как тут. Ни одной живой эсперантистки я не видел, но один знакомый лингвист воспитал своего ребёнка эсперантоязычным. Я сам слышал, как он ему в зоопарке говорил: «Ригарду! Порко!». Рассказы Зернера отличаются живым интересом к особенностям языка жуликов и убийц (может быть, под влиянием рассказов Марселя Швоба, который кажется мне интереснее потому, что я гораздо хуже понимаю, о чём они вообще; но Зернер явно понимал).
Дисклеймер: несмотря на то, что между двумя протагонистами этой записи на порядок меньше шести рукопожатий, их соседство здесь настолько случайно, насколько вам угодно и удобно думать.
Вальтер Зернер был лютым индивидуалистом и рассорился даже со своими тесными соратниками по дада (интересно, есть ли, например, профессиональные патафизики, воспитывающие детей в [религиозных] традициях дадаизма?). Цара, скажем, прочитав его манифест, назвал его мегаломаном и выскочкой, и рекомендовал читателям вместо этого свой собственный. В статье, написанной про него относительно серьёзным тоном, но по-русски, значится: «Известен факт, когда однажды в берлинском кафе он появился в шубе, под которой было только нижнее белье: костюм остался в ломбарде.» Этот известный факт позаимствован из автобиографических записок Франца Юнга, которого подруга направила в Берлине к "д-ру Зернеру", когда он дезертировал. Д-р Зернер («и не доктор, и не Зернер,» – пишет Юнг; года за два до того они оба публиковались в журнале "Aktion!") принял его в Café des Westens (богемный вертеп в Берлине, в котором спивки клянчили у сливок кофейку с круасаном и ксиву для мецената) в означенном виде и написал письмо в режимент о том, что нашёл на улице солдата под нужным номером в жалком виде и отправил его в больничку. За неделю, в течение которой выяснялось, в какую именно, Юнг успел скрыться в Австрии, а Зернер сбежал в Швейцарию в тот день, когда его уже ждали в кафе менты. Неизвестно (мне), успел ли он по дороге забрать костюм из ломбарда.
Оттуда Зернер (а он всё-таки был доктором, но юриспруденции, а диссертацию он списал у какого-то другого перца) вернулся в Берлин (и Юнг тоже, прямиком в тюрьму, а оттуда в психбольницу, откуда его скоро выписал Отто Гросс).
В упомянутом манифесте дада под заголовком "Последнее послабление" (Letzte Lockerung) в главе наставлений на тему "Женщины", п. 192, Зернер пишет: «Не считай женщин, которые накрашивают себе соски, чтобы они просвечивали сквозь шелк их блузок, лёгкой добычей!». Там ещё много интересного, но это что вообще такое?! Я никогда не замечал. Я, правда, только в глаза всегда смотрю, нелёгкая добыча. Так вообще делают?
В то время, когда Зернер в кальсонах и шубе принимал в кафе пациентов, политический поэт-экспрессионист Эрнст Толлер становился убеждённым пацифистом на фронте и в психбольницах, чтобы в конце концов решительно покинуть мейнстрим в роли социалиста, драматурга и общественного деятеля, присоединиться к Курту Эйснеру и возглавить "Советскую Республику Баварию", кончившуюся кровавой баней и – для Толлера – пятилетним лишением свободы. Сидя, он много писал, и добился недвусмысленного успеха в северных театрах, а когда в журнале Альфреда Флехтхайма "Querschnitt" напечатали его фотографию прямо из тюремного двора, несоциалистическое баварское правительство предложило ему милостиво недосидеть, но Толлер выходить отказался из солидарности с другими зеками, а, дождавшись звонка, уехал ошиваться в Берлин и, похоже, успел натусоваться с левой богемой, переехавшей целиком в такое же кафе, как раньше, но с другим названием, прежде, чем там появились нацики и испортили атмосферу.
Подруга-протежейка Флехтхайма Рене Синтенис, скульпторша всех берлинских медведей и лошадок, изваяла ему в Берлине бюст, а жена первого универсама Германии (Титц, позже Херти, нынче КаДеВе/Карштадт) зачем-то пустила пожить в свою виллу. Несмотря на тюремный опыт, а, возможно, вследствие него Толлеру в домине с фигурой Бисмарка на входе и аттрибутами махровой промышленной буржуазии внутри стало так неуютно и тоскливо, что он позвал коллегу по цеху Вальтера Хазенклевера что-нибудь замутить. Они нашли списки вхожих в дом господ и разослали им титцевы адрески с золотой каёмкой. Примерно сотня благородных гостей явилась посмотреть, что им предложат "два пролета", и получила шампусик и драники, жаренные на касторке (я подозреваю, что идея устроить приём и появилась у ребят, когда они нашли в будуарах подозрительную бутылку).
Мой первый источник заканчивает этот анекдот словами "страшный конец", но я проследил его до книжки "Сожжённые поэты" Юргена Зерке, где написано точнее, что в доме было три унитаза, и публика избывала эффект касторового масла в общественном парке, а это затем долгое время несколько эмоционально обсуждалось в кругах дворников и сторожей. Вероятно, с ними потом об этом побеседовал сам Эрнст Толлер, потому что других источников я у Зерке не нашёл (а сам он тогда ещё даже не был маленьким).
Вскоре после этого всего в литературном процессе наступил Второй Мировой Эпилог.
Эрнст Толлер бежал через Швейцарию в Калифорнию и был лишён немецкого гражданства. Его книги сожгли. Он съездил в Москву по приглашению Эренбурга, был представлен Рузвельту в Белом Доме и удавился в нью-йоркском отеле "Мейфлауэр" 22 мая 1939.
У Альфреда Флехтхайма отобрали все галереи; он сбежал в Лондон, где никак уже состояться не смог и умер 9 марта 1937 от заражения крови, поранившись на улице ржавым гвоздём.
Его жена Бетти покончила жизнь самоубийством в ночь перед депортацией, 15 ноября 1941.
Произведения Вальтера Хазенклевера изъяли из библиотек и сожгли. Сам Хазенклевер уехал в Ниццу и попал в лагерь для интернированных, где покончил жизнь самоубийством в ночь на 22 июня 1940.
Вальтер Зернер перестал писать и занялся преподаванием в Праге. Его с женой застрелили в Бикерниекском лесу под Ригой 23 августа 1942.
Франц Юнг пережил почти всю войну в Будапеште, в 1944 попал в Италии в транзитный концлагерь в Больцано, пережил и его, эмигрировал в Штаты, вернулся в 1960 и в 1963 умер в Штуттгарте.