Сорок тысяч человек погибли при возведении Северо-Печорской железной дороги на севере Коми. 28 декабря 1941 считается официальной датой завершения строительства. Большая часть погибших строителей были политическими заключенными, этническими переселенцами и раскулаченными, хоронили их в братских могилах вдоль трассы.
Сотрудники музея города Емва, где когда-то располагалось главное управление Севжелдорлага, ежегодно получают десятки писем от родных репрессированных с просьбой помочь найти хотя бы примерное место, где похоронены их предки. Корреспондент сайта Север. Реалии пообщался с потомками погибших, которым удалось найти их могилы.
В семье Алексея Зудермана три поколения репрессированных. Его прадеда арестовали в 1938 году по обвинению в шпионаже, его дед и отец провели полтора десятилетия в трудовых лагерях Сибири после начала депортации русских немцев из Крыма и Поволжья. О судьбе пропавшего прадеда Арвета Зудермана семье удалось узнать только в 2018 году. Как объясняет Алексей, письмо на Лубянку он написал, несмотря на сохранившийся в семье «генетический страх», что за тобой могут прийти в любой момент.
– Когда его в 38-м году забрали – человек исчез навсегда для нас. У нас в семье запрещено было это обсуждать, мы боялись говорить, что мы немцы, запрещено было говорить на немецком языке. Когда я начал прошлое ворошить, для меня все это было открытием, как звонок с того света. Я ничего не знал, пока не увидел пост в фейсбуке «Мемориала». Сначала написал на Лубянку, там меня перенаправили в Ставрополь, по месту ареста прадеда. Я поехал в Ставрополь, читал его дело уголовное. Выяснил, что его отправили по этапу в Севжелдорлаг, туда баржами доставляли заключенных, так как дороги не было еще. Мы с папой поехали в Сыктывкар. Там узнали, что в начале 39-го года, буквально через год после ареста, прадед скончался от истощения и туберкулеза, шансов у него не было, – рассказывает Алексей Зудерман.
От рассвета до заката
Первые баржи со спецпереселенцами причалили к берегу реки Вымь в 1930 году. Репрессированные кулаки, а позже депортированные немцы, поляки и китайцы начали прорубать просеку в тайге для будущей железной дороги.
По реке появлялись поселки со спецпереселенцами, их старались селить отдельно
– Первые эшелоны пошли из Воркуты в январе 1942 года. Почему так быстро удалось построить железную дорогу? Потому что вся предварительная работа была уже сделана. Местная жительница вспоминает, как в начале 30-х погнали скотину на летнее пастбище, смотрят, а там посторонние мужчины. Им сказали: не бойтесь, это идет этап на Ухту. Этап был очень странный для сельских жителей: зэки были в халатах теплых и с рассветом молились на восток. Бараки с заключенными тянулись вдоль поселка, они вмещали до трех тысяч человек. По реке появлялись поселки со спецпереселенцами, их старались селить отдельно, – рассказывает краевед Раиса Литус.
Зимняя экскурсия по Емве, которую проводит Литус, длится от рассвета до заката: световой день в декабре здесь не больше трех часов. На улице мягкая и теплая для здешних мест температура – всего минус 10. На главной улице города коробки супермаркетов соседствуют с двухэтажными деревянными домами, которые в советское время считались элитными – их строили для начальства лагеря. В них высокие потолки и лепнина, аккуратная резьба на крышах. Некоторые части города сохранили исторические номера лагерных пунктов: к примеру, микрорайоны 20-й и 21-й.
Раисе Литус удалось пообщаться со многими жертвами репрессий, когда те еще были живы. Одно из ярких воспоминаний в архивах краеведа оставил депортированный с Дальнего Востока Гао-Юй-Тан: «В марте 1938 года я получил 10 лет как шпион. В сентябре привезли в Княжпогост. Приехали, ничего нет. Натягивали брезентовые палатки, там и жили. Направили на строительство железной дороги. Нас, китайцев, было человек 80 с разными сроками. Многие умирали сразу: 300 граммов хлеба за целый день работы. Когда приехали, дали чуни (длинные сапоги из брезента), телогрейку. Года два не было бани, вши съедали, можно было их горстями собирать. Даже летом, когда строили через речку Кылтовку, нам не разрешали мыться в реке, боялись, что убежим. Умирало много, и в основном в начале хоронили там, где смерть застала. Вся дорога в трупах, по трупам ходим и ездим».
Гао-Юй-Тан – один из немногих депортированных, кто остался жить в Коми после отбывания наказания. Он умер в 2003 году.
Осенью 2019 года Раиса Литус возглавила экспедицию семьи Зудерман в давно заброшенный поселок Чуб – здесь, согласно полученному в сыктывкарском архиве акту о погребении, покоится 43-летний Арвет Зудерман.
Представляете, что творилось с людьми, которые спали в открытых этих бараках, где комары были 24 часа в сутки. Это ад!
– Туда не добраться по дороге, ходит рабочий поезд. Мы на нем доехали и еще километров семь шли пешком в тайгу. Там был один из лагерных пунктов. Нам повезло – мы встретили старожила, который туда на лето приезжает картошку выращивать. Показал, где были бараки для тех, кто лес валил, конюшня, водокачка, баня. Для нас это было, конечно, удивительным открытием. Когда мы приехали, там была дикая мошкара, я всю ночь от этого не спал. А представляете, что творилось с людьми, которые спали в открытых этих бараках, где комары были 24 часа в сутки. Это ад! У меня есть карточка заключенного прадедушки, там видна его хронология жизни: сначала он работал на общих работах, заболел, его перевели на более легкую работу, он разносил еду, потом просто умер, – рассказывает Алексей Зудерман.
Княжпогостский район Коми – это около 200 км железнодорожного пути от города Микунь до поселка Чиньяворык. По официальным данным, на строительстве этого участка погибли 7200 человек. Раиса Литус говорит, что эту цифру можно смело умножать на пять, так как архивы ЗАГСа появились только в январе 1940 года. Согласно информации ОАО «Печорстрой», всего на строительстве Северо-Печорской магистрали, тянувшейся от архангельского Котласа до Воркуты, погибли около 40 тысяч человек.
«Старался к ней прижаться»
Московского невропатолога Анастасию Сутковую арестовали в январе 1938 года, через два месяца после расстрела ее супруга партийного работника Анатолия Бармина. Мать двоих детей приговорили к восьми годами как члена семьи «изменника родины».
Солдат НКВД вырывал его из рук матери, он старался к ней прижаться
– У нее остались дочь, которой было пять лет, и сыну было три года с небольшим. Их отправили в спецприемник. Мой отец запомнил, как арестовывали его мать, когда ему было три года: что она была в белой рубашке и что солдат НКВД вырывал его из рук матери, он старался к ней прижаться, – рассказывает историк Алексей Бармин, который готовит к публикации дневники своей бабушки.
Далее ночь на Лубянке, месяцы в Бутырской тюрьме, лагеря в Мордовии и Архангельской области. Летом 1940 года начался этап Анастасии Сутковой в Севжелдорлаг.
– Она шла пешком больше 100 километров, ночевали под открытым небом. В Кожве (конец первого участка Северо-Печорской железной дороги. – СР) никаких бараков не было, все было тяжело. Она работала на лесоповале, потом заболела и ее отправили в больницу в Княжпогост. Это ее спасло, потому что в больнице она смогла договориться о том, чтобы остаться работать там же врачом. Там она уже жила в бараке, питание было получше, – говорит Алексей Бармин.
Кандидат медицинских наук из Москвы принялась лечить заключенных и даже писала научные статьи. По инициативе Анастасии Сутковой в Княжпогосте появилась первая торфолечебница. Но методы санаторно-курортного лечения мало помогали в лагерных условиях: заключенные выращивали картошку и капусту, но это скудное продовольствие оставалось на столах начальства.
– Основная проблема была пеллагра (авитаминоз из-за недоедания. – СР). Она давала рекомендации начальству лагеря, как с ней бороться. Но основная рекомендация не могла быть выполнена, потому что условия содержания заключенных и их питание были такими, что они и вызывали эту пеллагру, – отмечает Бармин.
В январе 1943 года Анастасию Сутковую перевели на вольное поселение в том же Княжпогосте. «Первое, что она сделала, это забрала из детдома детей», – говорит Алексей Бармин. После освобождения в 1946 году его бабушка отправилась на работу в мединститут в Ижевске, потом в Чкалове (сегодня Оренбург – СР), но везде лагерное прошлое шло следом. Партийное начальство не желало доверять студентов бывшей заключенной. Спустя девять лет она вернулась в Москву, но работать уже не смогла – за годы путешествий по стране она перенесла два инфаркта и была вынуждена выйти на пенсию.
Снесли и забыли
Весной 1995 года жители Емвы нашли на проезжей части личные дела двоих заключенных Севжелдорлага – Марии Воеводиной и Кира Куделя. Марию арестовали в 1935 году за попытку вместе с односельчанами остановить снятие колоколов с церкви в родной деревне в Воронежской области. Кир, шофер из Москвы, попал в лагерь за недонесение информации в органы НКВД о контрреволюционной деятельности на одного из знакомых. Марии Воеводиной и Киру Куделю удалось после трехлетнего срока вернуться домой.
Документы отнесли в местный историко-краеведческий музей, в здании которого когда-то помещалась военная комендатура. Найденные папки считаются одним из самых ценных экспонатов. Гостей в музее встречают руководитель Оксана Киселева и экскурсовод Оксана Селиверстова.
Мы знаем, где есть ямы, какие-то кресты, но все без опознавательных знаков, сколько там человек и кто они, мы не знаем
– Личные дела – редкий экспонат, они все сейчас в архивах ФСБ, доступ к ним ограничен, поэтому работать с ними сейчас невозможно. К нам очень много обращаются родные заключённых, ищут их могилы. Были обращения из Германии, Канады, с Кавказа, со всей России. Письма стандартные: мой дедушка/прадедушка находился в Севжелдорлаге, умер, к примеру, в лагпункте №8, похоронен в 80 метрах от дороги. И все. У нас есть знакомые старожилы, которые могут показать, где находится кладбище в лесу. Мы знаем, где есть ямы, какие-то кресты, но все без опознавательных знаков, сколько там человек и кто они, мы не знаем, – говорит Оксана Киселева.
Местные грибники часто находят землянки, которые строили первые спецпоселенцы, чтобы укрыться от холода, а также братские могилы – большие ровные чуть проваленные в землю ямы.
– У нас такое предание в городе, что под каждой шпалой лежит человек. То есть укрепляли насыпь железнодорожную трупами, – говорит Оксана Селиверстова и показывает другие лагерные артефакты: настенное панно, которое спецпереселенцы обменяли на мешок картошки; вызывающий недоумение у современных детей дисковый телефон, а также оставшийся от китайских заключенных ширпотреб – тарелки, игрушки.
Не сохранившийся в Емве памятник эпохи ГУЛАГа – здание управления Севжелдорлага, которое снесли в 2015 году. Двухэтажное деревянное здание построили в 1937-м. Фасад в форме буквы «П» считали архитектурным решением китайских пленных. После ликвидации лагеря в 1949-м здание Управления передали под учебный корпус школы ФЗО, впоследствии ставшей профтехучилищем №11. В 2009-м училище переехало в новый корпус, до 2015 года здание было заброшенным.
Снесли, а потом говорят – развивайте туризм, а как его развивать – на пальцах показывать?
– Шикарнейшее было здание. Мы хотели сохранить хотя бы вот этот главный фрагмент буквой «П». Власти посчитали, что его охранять и реставрировать дорого. Стали собирать подписи, подключился Сыктывкар, пока мы их собирали, быстренько-быстренько его разобрали. Если бы сохранили, можно было бы наш музей туда перевести, это туристический бренд был бы нашего района. Снесли, а потом говорят: развивайте туризм, а как его развивать – на пальцах показывать? Исследователи и родственники репрессированных, для них это была как мекка для мусульман – приехать посмотреть на это здание, которое строили их родственники. Там сейчас пустая площадка, автодром техникума, – сетует руководитель музея.
Хотел посмотреть на контору НКВД и Алексей Зудерман: внук репрессированного немца планирует сюда вернуться. На предполагаемом месте гибели своего предка они с отцом установили крест с табличкой на немецком языке «Здесь покоится с Богом Арвет Зудерман».
– Я бы хотел дочери однажды показать эти места, потому что это никуда не уйдет из нашей семьи. Когда я начал искать, у меня мама очень переживала – а вдруг что-то опять случится, вдруг за нами придут, – говорит Алексей. – Доля несвободы осталась в людях. Сегодня это в головах, и это страшно. Мой отец с детства видел эти вышки, заключенных, не знал, что такое детский сад, потому что там его не было. Это животный страх, и он остался. Я очень надеюсь, что это все закончится на мне, на моем ребенке.